«Ленинградская поэма» О. Берггольц
1Я как рубеж запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
«Сменяй на платье, – говорит, –
менять не хочешь – дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит.
Не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала…»
И я сказала: «Не отдам».
И бедный ломоть крепче сжала.
«Отдай, – она просила, – ты
сама ребёнка хоронила.
Я принесла тогда цветы,
чтоб ты украсила могилу».
…Как будто на краю земли,
одни, во мгле, в жестокой схватке,
две женщины, мы рядом шли,
две матери, две ленинградки.
И, одержимая, она
молила долго, горько, робко.
И сил хватило у меня
не уступить мой хлеб на гробик.
И сил хватило – привести
её к себе, шепнув угрюмо:
«На, съешь кусочек, съешь… прости!
Мне для живых не жаль – не думай».
…Прожив декабрь, январь, февраль,
я повторяю с дрожью счастья:
мне ничего живым не жаль –
ни слёз, ни радости, ни страсти.
Перед лицом твоим, Война,
я поднимаю клятву эту,
как вечной жизни эстафету,
что мне друзьями вручена.
Их множество – друзей моих,
друзей родного Ленинграда.
О, мы задохлись бы без них
в мучительном кольце блокады.2. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .3О да – и н а ч е н е м о г л и ни те бойцы, ни те шофёры, когда грузовики вели по озеру в голодный город. Холодный ровный свет луны, снега сияют исступлённо, и со стеклянной вышины врагу отчётливо видны внизу идущие колонны. И воет, воет небосвод, и свищет воздух, и скрежещет, под бомбами ломаясь, лёд, и озеро в воронки плещет. Но вражеской бомбёжки хуже, ещё мучительней и злей – сорокаградусная стужа, владычащая на земле. Казалось – солнце не взойдёт. Навеки ночь в застывших звёздах, навеки лунный снег, и лёд, и голубой свистящий воздух. Казалось, что конец земли… Но сквозь остывшую планету на Ленинград машины шли: он жив ещё. Он рядом где-то. На Ленинград, на Ленинград! Там на два дня осталось хлеба, там матери под тёмным небом толпой у булочной стоят, и дрогнут, и молчат, и ждут, прислушиваются тревожно: «К заре, сказали, привезут…» «Гражданочки, держаться можно…» И было так: на всём ходу машина задняя осела. Шофёр вскочил, шофёр на льду. «Ну, так и есть – мотор заело. Ремонт на пять минут, пустяк. Поломка эта – не угроза, да рук не разогнуть никак: их на руле свело морозом. Чуть разогнёшь – опять сведёт. Стоять? А хлеб? Других дождаться? А хлеб – две тонны? Он спасёт шестнадцать тысяч ленинградцев». И вот – в бензине руки он смочил, поджёг их от мотора, и быстро двинулся ремонт в пылающих руках шофёра. Вперёд! Как ноют волдыри, примёрзли к варежкам ладони. Но он доставит хлеб, пригонит к хлебопекарне до зари. Шестнадцать тысяч матерей пайки получат на заре – сто двадцать пять блокадных грамм с огнём и кровью пополам.…О, мы познали в декабре –
не зря «священным даром» назван
обычный хлеб, и тяжкий грех –
хотя бы крошку бросить наземь:
таким людским страданьем он,
такой большой любовью братской
для нас отныне освящён,
наш хлеб насущный, ленинградский.4Дорогой жизни шёл к нам хлеб,
дорогой дружбы многих к многим.
Ещё не знают на земле
страшней и радостней дороги.
И я навек тобой горда,
сестра моя, москвичка Маша,
за твой февральский путь сюда,
в блокаду к нам, дорогой нашей.
Золотоглаза и строга,
как прутик, тоненькая станом,
в огромных русских сапогах,
в чужом тулупчике, с наганом, –
и ты рвалась сквозь смерть и лёд,
как все, тревогой одержима, –
моя отчизна, мой народ,
великодушный и любимый.
И ты вела машину к нам,
подарков полную до края.
Ты знала – я теперь одна,
мой муж погиб, я голодаю.
Но то же, то же, что со мной,
со всеми сделала блокада.
И для тебя слились в одно
и я, и горе Ленинграда.
И, ночью плача за меня,
ты забирала на рассветах
в освобождённых деревнях
посылки, письма и приветы.
Записывала: «Не забыть:
деревня Хохрино. Петровы.
Зайти на Мойку, сто один,
к родным. Сказать, что все здоровы,
что Митю долго мучил фриц,
но мальчик жив, хоть очень слабый…»
О страшном плене до зари
тебе рассказывали бабы
и лук сбирали по дворам,
в холодных, разорённых хатах:
«На, питерцам свезёшь, сестра.
Проси прощенья – чем богаты…»
И ты рвалась – вперёд, вперёд,
как луч, с неодолимой силой.
Моя отчизна, мой народ,
родная кровь моя, – спасибо!5. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .6Вот так, исполнены любви, из-за кольца, из тьмы разлуки друзья твердили нам: «Живи!», друзья протягивали руки. Оледеневшие, в огне, в крови, пронизанные светом, они вручили вам и мне единой жизни эстафету. Безмерно счастие моё. Спокойно говорю в ответ им: «Друзья, мы приняли её, мы держим вашу эстафету. Мы с ней прошли сквозь дни зимы. В давящей мгле её страданий всей силой сердца жили мы, всем светом творческих дерзаний. Да, мы не скроем: в эти дни мы ели клей, потом ремни; но, съев похлёбку из ремней, вставал к станку упрямый мастер, чтобы точить орудий части, необходимые войне. Но он точил, пока рука могла производить движенья. И если падал – у станка, как падает солдат в сраженье. Но люди слушали стихи, как никогда, – с глубокой верой, в квартирах чёрных, как пещеры, у репродукторов глухих. И обмерзающей рукой, перед коптилкой, в стуже адской, гравировал гравёр седой особый орден – ленинградский. Колючей проволокой он, как будто бы венцом терновым, кругом – по краю – обведён, блокады символом суровым. В кольце, плечом к плечу, втроём – ребёнок, женщина, мужчина, под бомбами, как под дождём, стоят, глаза к зениту вскинув. И надпись сердцу дорога, – она гласит не о награде, она спокойна и строга: «Я жил зимою в Ленинграде». Гравёр не получал заказ. Он просто верил – это надо. для тех, кто борется, для нас, кто должен выдержать блокаду. Так дрались мы за рубежи твои, возлюбленная Жизнь! И я, как вы, – упряма, зла, – за них сражалась, как умела. Душа, крепясь, превозмогла предательскую немощь тела. И я утрату понесла. К ней не притронусь даже словом – такая боль… И я смогла, как вы, подняться к жизни снова. Затем, чтоб вновь и вновь сражаться за жизнь. Носитель смерти, враг – опять над каждым ленинградцем заносит кованый кулак. Но, не волнуясь, не боясь, гляжу в глаза грядущим схваткам: ведь ты со мной, страна моя, и я недаром – ленинградка. Так, с эстафетой вечной жизни, тобой вручённою, отчизна, иду с тобой путём единым, во имя мира твоего, во имя будущего сына и светлой песни для него. Для дальней полночи счастливой её, заветную мою, сложила я нетерпеливо сейчас, в блокаде и в бою. Не за неё ль идёт война? Не за неё ли ленинградцам ещё бороться, и мужаться, и мстить без меры? Вот она: «Здравствуй, крестник красных командиров, милый вестник, вестник мира. Сны тебе спокойные приснятся – битвы стихли на земле ночной. Люди неба больше не боятся, неба, озарённого луной. В синей-синей глубине эфира молодые облака плывут. Над могилой красных командиров мудрые терновники цветут. Ты проснёшься на земле цветущей, вставшей не для боя – для труда. Ты услышишь ласточек поющих: ласточки вернулись в города. Гнёзда вьют они – и не боятся! Вьют в стене пробитой, под окном: крепче будет гнёздышко держаться, люди больше не покинут дом. Так чиста теперь людская радость, точно к миру прикоснулась вновь. Здравствуй, сын мой, жизнь моя, награда, здравствуй, победившая любовь!» Вот эта песнь. Она проста, она – надежда и мечта. но даже и мечту враги хотят отнять и обесчестить. Так пусть гремит сегодня гимн одной неутолимой мести! Пусть только ненависть сейчас, как жажда, жжёт уста народа, чтоб возвратить желанный час любви, покоя и свободы!
Июнь – июль 1942 г.
Анализ стихотворения Берггольц «Ленинградская поэма»
Удивительно, как много мыслей, идей, историй и чувств, смогла уместить в одном произведении русская поэтесса Ольга Фёдоровна Берггольц. Несмотря на большой объём, её «Ленинградская поэма» (июнь – июль 1942) читается легко, на одном дыхании, незаметно перенося читателя в трагический мир блокадного Ленинграда.
Стихотворение можно разделить на несколько частей. Они не равны по количеству строф, но обладают одним настроением. В каждой части отражена собственная история, но все они объединены одной идеей – мыслью о том, что победа в жестокой войне – общая заслуга всего русского народа.
Первая часть повествует об эпизоде, который, наверняка, не раз имел место в осаждённом городе. Автор говорит от первого лица, рассказывая о страшной встрече. По дороге из булочной лирическая героиня встречает соседку. Та, завидев в руках женщины хлеб, просит выменять или отдать жалкую краюшку ей. Она объясняет, что уже десять дней лежит в доме тело её умершей дочери, но она не может предать его земле, ведь нет гроба. Сделать его могут как раз за кусок хлеба. Героиня не отдаёт паёк соседке, но не от жестокосердия, а потому что не хочет тратить бесценную пищу на мёртвых. Вместо этого она угощает хлебом убитую горем женщину.
Хлеб становится связующим звеном между частями. Во второй и третьей частях поэтесса показывает, какой ценой доставался этот привычный сегодня продукт в ленинградские булочные. Подробно она описывает, как ждали привоза хлеба женщины, стоя на промозглом ветру:
там матери под темным небом
толпой у булочной стоят,
и дрогнут, и молчат, и ждут…
Одновременно автор подчёркивает, как трудно приходилось им, с помощью приёма градация, который усиливает напряжение. И демонстрирует силу духа и мужество бедных женщин, вкладывая в их уста обнадёживающие реплики: «Гражданочки, держаться можно…»
В последующих частях произведения Ольга Фёдоровна знакомит читателя с подвигами простых солдат и командиров, спешащих на помощь жителям Ленинграда солдат с Ладоги, из Москвы и других городов; рисует портреты неравнодушных жителей маленьких сёл, делящихся с голодающими ленинградцами последними остатками продуктов. Изображает достойную работу обычные слесарей и водителей, которые не жалея сил, стремятся помочь своим согражданам.
Сквозь всё стихотворение красной нитью мелькает главная мысль: без объединённых усилий, без общего стремления к свободе, победа была бы недостижима. Автор множество раз упоминает эстафету жизни, переданную ей друзьями, теми, кто помогал и поддерживал её. Она в свою очередь стремилась стихами подбодрить всех, кто оказался в беде. Поэтому-то стихотворение, несмотря на трагизм ситуации, пропитано светлым чувством надежды. Оно завершается песней, посвящённой тому, ради кого боролись герои войны, – ребёнку, самому яркому символу веры в будущее.
Автор: Ольга Берггольц