«В горах» И. Бродский

1

Голубой саксонский лес
Снега битого фарфор.
Мир бесцветен, мир белес,
точно извести раствор.

Ты, в коричневом пальто,
я, исчадье распродаж.
Ты – никто, и я – никто.
Вместе мы – почти пейзаж.

2

Белых склонов тишь да гладь.
Стук в долине молотка.
Склонность гор к подножью дать
может кровли городка.

Горный пик, доступный снам,
фотопленке, свалке туч.
Склонность гор к подножью, к нам,
суть изнанка ихних круч.

3

На ночь снятое плато.
Трепыханье фитиля.
Ты – никто, и я – никто:
дыма мертвая петля.

В туче прячась, бродит Бог,
ноготь месяца грызя.
Как пейзажу с места вбок,
нам с ума сойти нельзя.

4

Голубой саксонский лес.
К взгляду в зеркало и вдаль
потерявший интерес
глаза серого хрусталь.

Горный воздух, чье стекло
вздох неведомо о чем
разбивает, как ракло,
углекислым кирпичом.

5

Мы с тобой – никто, ничто.
Эти горы – наших фраз
эхо, выросшее в сто,
двести, триста тысяч раз.

Снизит речь до хрипоты,
уподобить не впервой
наши ребра и хребты
ихней ломаной кривой.

6

Чем объятие плотней,
тем пространства сзади – гор,
склонов, складок, простыней –
больше, времени в укор.

Но и маятника шаг
вне пространства завести
тоже в силах, как большак,
дальше мяса на кости.

7

Голубой саксонский лес.
Мир зазубрен, ощутив,
что материи в обрез.
Это – местный лейтмотив.

Дальше – только кислород:
в тело вхожая кутья
через ноздри, через рот.
Вкус и цвет – небытия.

8

Чем мы дышим – то мы есть,
что мы топчем – в том нам гнить.
Данный вид суть, в нашу честь,
их отказ соединить.

Это – край земли. Конец
геологии; предел.
Место точно под венец
в воздух вытолкнутых тел.

9

В этом смысле мы – чета,
в вышних слаженный союз.
Ниже – явно ни черта.
Я взглянуть туда боюсь.

Крепче в локоть мне вцепись,
побеждая страстью власть
тяготенья – шанса, ввысь
заглядевшись, вниз упасть.

10

Голубой саксонский лес.
Мир, следящий зорче птиц
– Гулливер и Геркулес –
за ужимками частиц.

Сумма двух распадов, мы
можем дать взамен числа
абажур без бахромы,
стук по комнате мосла.

11

«Тук-тук-тук» стучит нога
на ходу в сосновый пол.
Горы прячут, как снега,
в цвете собственный глагол.

Чем хорош отвесный склон,
что, раздевшись догола,
все же – неодушевлен;
то же самое – скала.

12

В этом мире страшных форм
наше дело – сторона.
Мы для них – подножный корм,
многоточье, два зерна.

Чья невзрачность, в свой черед,
лучше мышцы и костей
нас удерживает от
двух взаимных пропастей.

13

Голубой саксонский лес.
Близость зрения к лицу.
Гладь щеки – противовес
клеток ихнему концу.

Взгляд, прикованный к чертам,
освещенным и в тени, –
продолженье клеток там,
где кончаются они.

14

Не любви, но смысла скул,
дуг надбровных, звука «ах»
добиваются – сквозь гул
крови собственной – в горах.

Против них, что я, что ты,
оба будучи черны,
ихним снегом на черты
наших лиц обречены.

15

Нас других не будет! Ни
здесь, ни там, где все равны.
Оттого-то наши дни
в этом месте сочтены.

Чем отчетливей в упор
профиль, пористость, анфас,
тем естественней отбор
напрочь времени у нас.

16

Голубой саксонский лес.
Грез базальтовых родня.
Мир без будущего, без
– проще – завтрашнего дня.

Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, мое с твоим,
очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим.

17

Нас других не будет! Ночь,
струйка дыма над трубой.
Утром нам отсюда прочь,
вниз, с закушенной губой.

Сумма двух распадов, с двух
жизней сдача – я и ты.
Миллиарды снежных мух
не спасут от нищеты.

18

Нам цена – базарный грош!
Козырная двойка треф!
Я умру, и ты умрешь.
В нас течет одна пся крев.

Кто на этот грош, как тать,
точит зуб из-за угла?
Сон, разжав нас, может дать
только решку и орла.

19

Голубой саксонский лес.
Наста лунного наждак.
Неподвижности прогресс,
то есть – ходиков тик-так.

Снятой комнаты квадрат.
Покрывало из холста.
Геометрия утрат,
как безумие, проста.

20

То не ангел пролетел,
прошептавши: «виноват».
То не бдение двух тел.
То две лампы в тыщу ватт

ночью, мира на краю,
раскаляясь добела –
жизнь моя на жизнь твою
насмотреться не могла.

21

Сохрани на черный день,
каждой свойственный судьбе,
этих мыслей дребедень
обо мне и о себе.

Вычесть временное из
постоянного нельзя,
как обвалом верх и низ
перепутать не грозя.

1982 г.

Анализ стихотворения Бродского «В горах»

Многие русские поэты посещали горы, и результатом таких поездок часто становились великолепные стихотворения, отражающие красоту увиденных пейзажей. Примером тому могут служить многочисленные произведения М. Ю. Лермонтова, посвящённые Кавказу, стихи А. С. Пушкина, А. А. Фета, Велимира Хлебникова и др. В жизни И. А. Бродского тоже имели место такие путешествия, однако вместо восторга они вызывали у поэта глубокие раздумья о смысле человеческого существования.

Стихотворение «В горах» точно отражает воздействие горных пейзажей на сознание Иосифа Александровича. Это долгое, подчас трудное для понимания произведение наполнено, с одной стороны, величественными картинами монументальной природы, а с другой – мелкими самоуничижительными высказываниями о человеке.

Виды могучих гор автор воссоздаёт с помощью живописных эпитетов («белых склонов тишь да гладь») и метафор («снега битого фарфор», «наста лунного наждак»). Читатель легко может вообразить краски – сияющий белый снег, сказочный голубой бор. Прозрачный воздух поэт сравнивает с тонким стеклом, которое разбивается от одного вздоха. Значительность природы поэт подчёркивает анафорой «Голубой саксонский лес», звучащей через каждые две строфы.

Но всё это великолепие – лишь декорация для осмысления места и смысла человека в мире. Почти столь же часто, как напоминание о лесе, встречается провозглашение низменности личности. Поэт не устаёт повторять: «Мы с тобой – никто, ничто». Все образы, так или иначе связанные с фигурой лирического героя, производят тягостное впечатление:
На ночь снятое пальто.
Трепыханье фитиля.
Даже бог выглядит жалко:
В туче прячась, бродит Бог,
ноготь месяца грызя.

Собрав все описания человека воедино, мы получим существо слабое, сиюминутное. Он быстро возникает в мире, осуществляет какую-то незначительную деятельность, чтобы скоро сгинуть без следа. Небытие, распад – главные слова в этом произведении. Всё сводится к ним.

Что же может предотвратить или хотя бы замедлить исчезновение личности? Конечно, поэт предпринимает попытку найти ответ на этот вопрос. В стремительном потоке образов читатель может заметить такие, которые живее и выразительнее других передают чувства автора. Со странной грубоватой нежностью говорит поэт о любви, и главное, взаимности:
Крепче в локоть мне вцепись,
побеждая страстью власть
тяготенья…
Взгляд, прикованный к чертам,
освещённым и в тени…
жизнь моя на жизнь твою
насмотреться не могла.

Речь здесь идёт о том, что только взаимные чувства помогают двум «распадам» (жалким человеческим существам) наполнить свою жизнь глубоким смыслом и противостоять враждебной равнодушной природе.

Это стихотворение сложно для восприятия. Оно написано в типичной для Иосифа Александровича манере: в нём часто встречаются инверсии, метафоры, разорванные фразы. Оно само по себе – поток затейливых образов, часто дополненных жаргонными словами («пся крев» – неприличное выражение из польского языка). Однако за всем эти скрывается серьёзное философское размышление о скоротечности жизни и о её назначении.

Автор: Иосиф Бродский