«Эпистола II» В. Тредиаковский

По доказании первою эпистолою божиего бытия известными доводами из самых метафизических внутренностей, рассуждается в сей второй во-первых, что хотя и многий находятся приобыкшии к тонкостям метафизическим, однако немало и таких, которым помянутые доказательства не без трудности будет уразумевать. Чего ради, чтоб и сим последним ту ж истину показать непреоборимо и ясно, восприемлется намерение доказывать оную по премудрым зиждителевым намерениям, или намеренным концам каждыя вещи во всем естестве, на что не должно уже употреблять великую тонкость понятия, но токмо един простый взор на все вещи доволен, соединенный однако с некоторым общим рассуждением и с прилежностию к рассмотрению вещей. Потом начинается дело описанием необъятныя огромности всего света. Рассматриваются обыкновенные четыре стихии, коих по рассмотрении исследываются небесные светила. Всё сие бесчувственное вещество по всему ясно показует премудрость, благость и всемогущество создавшего. Напоследок, самый движения устав в планетах, как то он есть непременный, являет премудрого законодавца, а великолепие небес поведует зиждителево величие.

Вообще, что утвердил и в веки утверждаю,
В особности о том теперь здесь рассуждаю.
Не всякому легки дово́ды, признаю,
Читающему ту эпистолу мою.
Но твой, Евсевий, смысл толико просвещенный
От тонкости вещей не мог быть воспященный:
Ты, мню, употребил природну остроту,
Проник во глубину, взлетел на высоту.
И, распростершись там, объял собой пространность,
А тем и твердость их, и видел всю избранность.
Довольны для тебя тебе ум показал;
Не сомневаюсь я, ты ж словом то ж сказал.
Однак, как ве́сно мне, другим то всё собщаешь,
Что истинным себе и твердым ощущаешь.
Но всяк ли из других тебе подобен есть,
Хотя и многим в том я отдаю всю честь?
Поистине из них не все с тобою равны
И быть не возмогли рассудком толь исправны,
Ни столько ж о вещах понятия иметь,
Чтоб вещи без труда им суще разуметь.
Для сих теперь пойду гладчайшею стезею
И поведу с собой их к той же правде ею.
Всем сла́бейшим в себе способнейша она
И точно для таких давно проложена,
Но равно приведет к создателю и к богу,
Как и идущих всех в ту первую дорогу.
На весь чин естества вперяя внешний глаз,
Представлю ону внутрь я божества показ.
Такая мудрость всем всегда есть не закрыта,
Да разве от страстей в жар может быть забыта.
Едва кто всех вещей воззрил на всяк конец,
Не может не узреть, что их премудр творец,
Что купно он всеблаг, что всемогущ, строитель
И есть он по судьбам своим всему правитель.
Не долг уж тонку быть вещей зря на убор,
Единственно простый доволен токмо взор,
При чем однак всегда потребна есть прилежность,
Не та ж, от коей прочь бежит роскошна нежность,
Но некая, с какой возможет каждый вдруг
Приметить, как его и всё объемлет круг.

Воззрим сначала мы на всю огромность света,
На весь округ его, достигнет сколь примета.
Воззрим на дол земли, на коей мы живем,
По коей ходим все, где смертными слывем.
Воззрим выспрь к небесам на толь далеки своды,
Которы кровом нам чрез толь премноги годы.
Воззрим на полноту и воздуха и вод;
Сей окружает нас вещей отвсюду род.
Воззрим мы, наконец, на звезды, на светила
И узрим, что зарей сих неисчетна сила.

Не рассуждаяй всяк чрез жизнь свою о сих,
Здесь мыслит о вещах единственно таких,
Которы, суть к нему иль ближе, иль на нужды
Зрит кои быть себе потребны и не чужды.
Он из всея Земли ту знает токмо часть,
На коей дом его и где ему вся власть.
Сей знает по тому о солнце и с зарями,
Что от него светло ему бывает днями;
Так равно, как себе, во мраке и в нощи́,
Он получает свет довольный от свещи;
Его мысль за места, на коих пребывает
И ходит он куда, отнюдь не залетает.
Но каждый человек, обыкший рассуждать
И разбирая всё о правде утверждать,
Иль отрицать ему покажется что ложным,
Невероятным что или и невозможным,
Весь простирает вдаль в себе сам помысл свой
И тщится рассмотреть и все познать собой
Те виды, что его отвсюду окружают,
Различием себя несчетно размножают
И зрятся пребывать в пространстве вкруг таком,
Которого конец ни мыслям не знаком.
Не может он тогда пространнейшего царства,
Без равного во всей вселенной государства,
Не положить в уме за малый уголок
Обширныя Земли; а Землю всю за клок
Или за облачко во всем пространстве круга.
Дивится, зря себя и зря подобна друга,
Что жителем он с ним находится на ней,
Старается понять, в мир как введен есть сей.
В том восклицает: кто сие всё, что поемлю,
Создал? и на вода́х кто всю повесил Землю?
Заклепы кто ее толь твердо положил?
И кто водами ж ту отвсюду окружил?

Когда б Земля была везде претвердый камень,
Не можно б было уж, ниже́ чрез сильный пламень,
Терзать ее отвне и в недра к ней входить
Нам сеять бы нельзя, а ей бы клас родить.
Но если б вещество в ней мягче некак было,
Иль только б что песок и сыпко также плыло,
То не могла б она носить поверьх людей,
Нельзя б и никаким быть тягостям на ней:
Повсюду б мы в нее и грузы б все тонули,
Когда б произошли, тогда ж мы б и гонзнули.
Се ж равномерна в том есть обоем она,
Притом и всех выго́д та мать есть нам одна.
Сокровища свои нам все она собщает
И грязь и пыль свою в богатство превращает.
Приемлет на себя несметно разный вид,
Творя, чтоб всюду быть на ней нам без обид.
Земля нам подает чего мы ни желаем,
Как всё что нужно есть, так мы и чем играем.
Болотна где она и также где пуста,
Где непроходны суть от дебрей в ней места, –
Всё пременяет то и скоро и чудесно,
И делает уж там видение прелестно:
То с полем зрятся луг и сочная трава,
То цве́ты и плоды, то рощи и древа.
Везде являет та всем только что доброты,
На жителей своих премноги лья щедроты.
Всегда она к ним всем и по всему добра
И так, что описать есть трудно, коль щедра;
Источника ее, обильного не ложно,
Исчерпать никогда и никому не можно:
Утробу мы ее терзаем болей чем,
Богатства больше нам она приносит тем;
Не стареется вся, ни убывая тлеет,
Всегда млада в себе и бодрость всю имеет.
Все чезнет из нее, под старость всяк в нас хил,
Едина токмо та вся не теряет сил:
При каждой и весне в жизнь будто воскресает,
В чем дух и есть в чем раст, от пагуб то спасает.
Обилен человек так от нее всегда,
Что недостатка нет ни в чем ему когда.
От лености его приходит недостаток,
Как к деланию той в нем труд бывает краток;
Нетщание людей причина пустоты,
И терний, и волчцов, и гнусны наготы.
Еще ту пустошат и кроволитны брани,
Отъемлются когда чужие сильно грани,
А вместо чтоб ее доброте споспешить,
Кровь тем людей смогла и весь тук иссушить:
Един сей плод всегда от славных всех героев,
От действий громких тех и от несчетных воев.
Полезней людям всем оратай и пастух,
Неж вознесенный тот граблений лютых дух:
Герой всяк для себя, и то с чужим, воюет,
Да всех земли делец трудясь, себе горюет.
О! коль плодов, когда б престали быть бойцы,
А токмо б нежил всяк своих земель концы!
Но лютая уже, оружий толь обильных,
Вражда воюет в казнь за все неправды сильных!
Порокам и страстям отверзла та ж врата,
Отнеле же во всех погибла простота!

Неравности Земли быть мнятся не услужны,
Но те к ее красе, а к пользе нашей нужны.
Где идут гор хребты, долины стольки ж там,
На пищу в них трава преславная скотам.
За ними вкруг поля и нив бразды желтеют,
Богатых класы жатв волнуются и спеют.
С одной страны их край и цветен и травист,
И древом плодовит, и духом здрав и чист;
С другой – верьхи свои до облак взносят горы,
Дивят нас высотой, увеселяя взоры.
Расселин дичь и всех в них каменистых гряд
Взнесенну землю ту в свой утверждает ряд,
Подобно как крепят нас кости внутрь и жилы,
И твердость придают, приводят нас и в силы:
Дичь тягость держит там ужасных тех громад,
Сцепляет их перед между собой и зад.
Различие сие всю Землю украшает
И совокупно нам при нуждах споспешает:
Убежище в вертеп от зноя и дождей,
Убежище на холм от наглости людей.

Во всей вселенной нет, ниже́ едины, нивы,
Без некоих доброт, когда мы не ленивы.
Не только долы те, не только чернозем,
Но и болотный низ, но и пески по сем
Оратаю за труд мзду воздают напольну,
Пшеницу принося на сжатие довольну.
Болото всё когда осушится трудом,
По тучности внутри, роскошствует плодом.
В безмерну глубину песков нигде нет в свете:
Когда делец земель в одном очистит лете
Всю землю под песком, лежащу впусте там,
И силу солнца даст очищенным местам,
То на другое он, как пойдет полосами,
Увидит весь тот грунт играющ колосами.
Удо́бренный чредом кряж всякий мест пустых
Не хуже будет сам плодами нив густых.
Но токмо принесет, что изращать способен.
Грунт на пшеницу есть, грунт на ячмень особен.
Среди расселин гор, на каменных горах
Бывает пажить так добра, как и в борах.
Есть скважины и там, чтоб солнцу в них лучами
Проникнуть и чтоб быть испарине ночами.
Сим способом оно, смягчая твердый бок
И растворяя в нем сгустелый хладом сок,
Там производит корм и паству летобытну,
Которая творит собой скотину сытну.
Непроходима дебрь, неплодна с века степь,
Лежит ли в знойных та, в краях ли мразных цепь, –
Родят, как книги нам знать подают учебны,
То сладкий плоды, то зелия врачебны,
Которых инде нет в обильнейших местах,
Иль недостаток там великий в тех кустах.
Всё есть, но не во всех землях, что людям нужно!
Не явно ль хощет бог нам меж собой жить дружно?
Не сим ли нас всхотел к собщению привесть,
Дабы взаимно брать кому в чем нужда есть?
Се нужда, коих край далекий разделяет,
Тех в общество одно путем совокупляет:
Без ней не знать бы нам людей Земли всея,
Ниже́ б за океан шла дерзка ладия.

Земля из недр своих всё что ни произносит,
По времени она в себя назад то просит:
От целости оно испарь уже своей,
И ноя, свой возврат творит опять внутрь к ней.
Во внутренностях там, побыв чрез должно время,
От семени потом несет плодов к нам бремя.
Предивен есть весьма сей непрестанный круг:
Земля что нам ни даст, в себя ж приемлет вдруг,
Приемлет, но затем, чтоб нам подать то паки,
А как подать? О! чин, из сгнивших свежи злаки,
Из всех уж как совсем умерших тех родов
В десятерицу к нам шлет более плодов.
Питающийся скот весь от земных имений,
Происходящих вновь от престарелых тлений,
Питает землю сам изверженным своим
И помощь подает к обилию он сим.
Земля ж то нам дарит, то вземлет всё обратно,
То паки к нам несет сугубя многократно,
И никогда ни в чем не может оскудеть,
Лишения чтоб нам ни в чем же не иметь.
Исходит из ее обильно всё утробы
И так же входит всё к ней внутрь, как будто в гробы.
Зерно в нее вложи – от одного зерна,
Как любяща мать чад, даст десять зерн она.
Разверзи чресла в ней – обрящешь камни, злато,
Обрящешь мармор внутрь на здание богато,
Железо, медь, свинец и с оловом сребро,
Обрящешь и других сокровищ в ней добро.
Кто ж скрыл в нее то всё толикое богатство?
Кто умножает в ней сие всё толь изрядство,
Что нельзя никогда, колико ни тощить,
В ней скрытого всего конечно истощить?
Кого не удивит на всё сие смотряща,
И как и что земля обильно есть родяща?
Не пищу человек одну себе от ней
И помощь от недуг всех получает сей.
Коль многи корни суть! колики трав всех роды!
Коль неисчетны их доброты и пригоды!
Коль благовонных тех в различии цветов!
Коль сладостнейших мы вкушаем и плодов!

Как на дремучий лес по случаю взираем,
За старость сверсным мы тот миру полагаем:
Древес всех корни в нем, все ж углубившись к дну,
В безмерную почти спустились глубину:
Сплетением своим, потом же и длиною,
Как держит корень всяк всё дерево собою
И не дает ему от сильных ветров пасть,
Чтоб падшему не сгнить и вскоре не пропасть;
Так равно тем же он и ищет под землею
Пристойных соков там, а трубкою своею
Втянув в себя внизу, шлет в верьх те до вершин
Не на четве́рть одну, ни на один аршин.
Предивный механизм сей в жилках всяка листа
Предивного всем нам являет механиста!
Но и радящий сей в строителе совет,
Что на листах вобще зеленый токмо цвет,
Сей зрению очей цвет наших споспешает,
Те ж более, неж взор, собою утешает.
По той причине, сей к листам цвет предызбран,
Зеленый зрим всегда с обеих листа стран.
А зелень кто ж одну, которая толь слична,
Исчислит, коль есть та, по зелени, различна?
Распростирает сок все ветви в вышину
И в широту собой, и также в толщину.
Но дередуб от стуж и жара защититься,
Или б от сильных тех в себе не повредиться,
Корой одето всё от низа до верьха.
И сим же отрасль в нем есть кажда не суха:
Идущий сок наверьх, по внутренности в древе,
Содержится корой в нем равно как во чреве;
Иль сердце в древе том ему реке как ров,
А оная кора вкруг вместо берегов.
Раскинувшись на все страны древа суками
И сделавшись чрез то как некими шатрами,
От зною подают прохладную нам сень,
А птицам на отдох насести в оных лень.
Что ж вещество дерев горит огнем природно,
То нас зимою греть весьма оно пригодно
И теплоту хранить естественную в нас
Печальныя зимы в трескучий самый мраз.

О! промысл, стужа где несноснейше ярится,
В тех более странах густых лесов и зрится.
Не токмо ж тем одним лес служит нам сперва,
Что получать бы в нем на топку всем дрова,
Но вещество дубрав, хоть твердо есть и тельно,
Выделываем всяк вид из того мы цельно:
Мы делаем из древ себе в жилище дом
И строим ладии и корабли притом,
А красный взору сад, плодом обремененный,
Тем самым есть на низ довольно наклоненный,
Чтоб, как нарочно, он плод подносил свой в дар,
Пока тот свеж и спел, и вкусен, и не стар.
Между тем в дол земны́й плоды те упадая,
У матери ж земли на лоне согнивая,
От семени опять свой оживляют род
И умножают тот на следующий год.
Всё примет что земля, в себе так сохраняет,
Что, пременяя то, себя не пременяет!

Прилежно рассуждай, Евсевий, и внемли,
Что вся земля собой и всё, что из земли,
И что растет на ней, и коль же всё богатно
И как то тлеет всё, выходит и возвратно,
И сколько пользы нам бывает из всего,
Показывает всем сотворша самого,
Что он премудр, всеблаг, что всемогущ и силен,
Что по судьбе своей нас всем снабдить обилен,
Что обо всех из нас печется, наконец,
И что премилосерд нам в истине отец.

К другой уж обрати стихии взор со мною,
Которую зовем по-нашему водою,
Прозрачен жидкий сей и зыбок есть состав,
Имеет он себе особенный устав:
С одной страны течет и быстро уплывает,
С другой – во все себя он виды изгибает,
Обходят кои вне с сторон весь тот кругом,
А нет ни одного в нем образа самом.

Когда б вода была пожиже и не сдобна,
То б сделалась она вся воздуху подобна.
Везде б иссохла уж в бесплодности земля,
Животных бы на ней сразила обща тля.
Одним бы разве жить возможно было птицам,
А человечим всем погибнуть бы долг лицам.
Жилища б не нашлось и рыбам уж нигде,
Съезжаться б не могли взаимно мы везде.

Кто ж густу сотворил толь равномерно воду?
Кто жидких в свете двух составов сих разводу
Дал меру, их между собою различив,
И в обоем конец намерный получив?
Хотя б немного быть воде в себе пожиже,
Уже б она, что к нам принадлежит всем ближе,
Великих тех судов сдержать не возмогла
И мала б тягость к дну, вдруг погружаясь, шла.
Кто учредил так в чин те две стихии точно
И дал составы им различный нарочно?
Кто воду так создал, что жидкость, быстрина,
Да и прозрачность в ней до самого есть дна?
Кто, твердости в себе отнюдь ту не имущу,
А бремена поднять огромные могущу?
Помысли, сколько нам послушна есть вода:
Мы можем ону взвесть в прилежности труда,
На превысокий холм горы с сторон крутыя,
Откуду ток ее, тем образом взнятыя,
Спускаем и велим ей так вниз упадать,
Чтоб в стольку ж высоту самой ей возлетать,
Со сколькия на низ мы оную пустили
И, разводя концы, тем под гребло сводили.
Но человек хоть так и властен над водой,
Однако больше сил пред ним есть в ней самой:
Что движется, того вода всего сильняе.
Не может быть, как мню, сего ничто дивняе,
Что сила о́на вся испытана ея
Есть человеку так, как собственна своя:
На пользу он себе той так повелевает,
Что всяку тягость тем, и скоро, премогает.
Прибавь, на всякий смрад, на всю нечистоту,
Да смоются они, употребляем ту:
Водою иногда всё омываем тело,
Но частее лице, от сна встая на дело;
Полощем ею мы, как нагорят, уста,
Разводим ею ж смесь, которая густа;
Премного от воды пособия имеем,
Чрез соки и в плодах мы воду ж разумеем.

Хоть жидко вся вода исперва потекла,
Однак она весьма по весу тяжела.
И в тяжести своей, вздымаясь вверьх, над нами
Огромными висит преиспещренно днами.
Воззри на облака: о! чудо из чудес,
Как ветров на крилах летают у небес,
А в тяжести такой на низ не упадают,
Да только друга друг, сливаясь там, сретают?
Когда б столпами те на низ упали враз,
То б потопили край весь тот земли у нас
И, потопляя так, упали б вдруг недаром,
Но повредили б всю ту землю тем ударом,
А прочих бы частей край сделался высок
И принял бы за тук как сухость, так песок.
Чья ж держит их рука на воздухе висящи,
А каплями весь низ в потребности росящи?
И отчего то, где почти дождя нет в год,
Там сильный толь росы бывает ночью род,
Что сливным как дождем всю землю наводняет
И жаждущия сушь обильно напояет?
Египетскому кто так Нилу повелел,
Чтоб разливался он в назначенный предел?
И на землях, собой там омоченных, тину
По стоке в берега тот оставлял едину?
Строения сего что может дивней быть,
Бесплодием везде дабы землям не ныть?
Не токмо жажда в нас всех гасится водою,
Но и земли всяк кряж сухой поится тою.
Тещи пустил водам премудрый всех творец
От края по земле на самый в ней конец,
Подобно как в саду, особенном и малом,
Пускается та вкруг ископанным каналом.
Ключи гремящи, вниз с крутых стекая гор,
Наш поражая слух, а веселя тем взор,
Сбираются внизу в разложистой долине,
Способно где уж пить возможно есть скотине.
Протекши реки близ градов и по полям,
Струями в быстрине стремятся уж к морям.

Великий Океан – дивлюсь, как то поемлю, –
Объемлющий вокруг и на́полы всю землю,
Так разлился собой как будто для того,
Чтоб разделиться ввек Земле всей от него,
Но напротив мы зрим, то способ сокращенный,
Чтоб меж собой весь род был человеч собщенный.
От края человек не мог без моря в край
Земли дойти по свой, толь скоро, нужный пай.
Потребностей всегда б премногих тем лишался,
Ни с дальними б людьми, за трудностьми, собщался:
Единым сим путем есть найден Новый свет,
К Америке пловцам лег океаном след,
Из коея богатств мы много получаем,
А инде таковых найти себе не чаем;
Взаимно ж мы туда привозим и свои
И также богати́м те нашими краи.
Разлитием своим вода в земном сем круге
В подобном действе есть и в равной же услуге,
Как в теле нашем кровь, кружащая всегда,
И не могуща в нем без крайня стать вреда.
Но сверх ее притом кружания обычна,
Как тих ведуща ток, так шумом инде звучна,
Урочный ко брегам прилив есть от пучин
И от брегов отлив в известный час и чин.
Я действию сему вины не предлагаю:
Довольно с нас, что есть то так, как утверждаю.
Премудрости того и власти я дивлюсь
И от него, смотря на всё, не удалюсь,
Который в таковом порядке то приводит
И в равном же назад отливы те отводит.
Движения воде немного болей дать,
То от вреда сего Земле б всей пропадать:
Производила б та чрез нагло быстры сопы
Повсюдны почитай поверьх земли потопы.
Кто ж меру дал тому? Кто чин сей учредил?
Границей Океан кто твердой оградил,
За кою преступить он никогда не смеет,
Хоть грозно иногда волна́ми сам и вреет?

Текущая вода зимой кристалл тверд есть
И может без плотов все бремена понесть.
Но гор верьхи лучам хоть солнечным открыты,
Во всяко время льдом и снегом зрятся сыты.
С них в напряженный зной течет шумящий ток
И, чистясь по кремням, стекает в дол глубок:
Тем пажити поит и производит реки,
Влекущие струю к морям в концы далеки.
Здесь вся пресна вода и здрава к питию,
Тут растворила соль, и круто уж сию.
Однак для пользы ж нам, для нашей и выго́ды,
Мы солию крепим сладя всех ядей роды.
Всё что вода, и как вся действует она,
И сколько есть притом по действию сильна,
Провозвещает всем повсюду велегласно,
Что в естестве вещей она есть не напрасно.
Но возвожду как выспрь мои глаза и зрю
Там плавающих вод громады, говорю,
Что, рассуждая так и здраво и набо́жно,
Всем надивиться нам тому отнюдь не можно.
О! промысла сего премудр толико строй:
Повесил воду он, в вид грозно надо мной,
Не в том, чтоб здесь меня так придавить мог ею,
Но сыростию ей и влагою своею
Чтоб в мерность воздух весь вокруг нас приводить,
Чтоб на землю еще по временам дождить
И чтоб зной прохлаждать лучей толь раскаленный,
Который должен быть всегда в ней преломленный.

Оставим водный род; на воздух уж воззрим:
О благости творца и в нем поговорим.
Пространнее воды и также есть он жиже,
От нас вод естества и далее и ближе;
Нас окружает всех собой со всех сторон,
Разверст и до высот почти безмерных он.
Всегда в нем трех родов находятся частицы:
Эфир, тончайши те пылинки и крупицы,
Пары, а сии все суть сродственны воде,
В величине своей различны там везде;
Курения, извнутрь земли происходящи,
Сгустевши ж, разны в нем мете́оры плодящи;
Эле́ктрических сил особо ль вещество,
Иль трением, в том спор, родит их естество.
Весь воздух тонок, чист и так есть проницаем,
Что шлемый от планет легко свет созерцаем,
Поставленных от нас в ужасной вышине,
А шлют лучи свои в мгновение оне.
Однак в себе упруг, как сжатый он стеснится,
Но то, что жмет, лишь прочь – тотчас распространится;
Притом тяжел и сам: с верьхов в своем котле
И равно со сторон всё давит он к земле.

Когда б тончае был состав сей хоть немного,
Сияние планет к нам шло б в лучах убого:
Мы получали б тем себе примрачный свет,
Который бы всегда не ясен был, но блед.
Когда ж бы гуще был наш воздух и сыряе,
То б задыхаться нам чрез то пришло скоряе.
Как в тине б мы какой уж углебали в нем,
Страдали ж бы то зло и нощию и днем,
Два б тем произошли нам пагубные бедства,
От густоты одной и от ее последства.
Кто ж воздух весь привел в умеренность сию,
Что продолжаем в нем, дыша тем, жизнь свою?
Какая сильна власть в нем бури ободряет
И буйность оных всю способно усмиряет?
Волнений всех морских не можно уж сравнить
С дыханием от бурь, ни к сим тех применить:
Волнение в морях есть следство ветров сильных
И наглых тех погод и вихрей неумильных.
В сокровищах каких все ветры взяты суть,
С четырех коим стран повелено здесь дуть?
От севера на юг, от запада к востоку
Вращаться и впреки по кругу дуя сбоку?
Повелено притом весь воздух очищать
Во всяки времена и оному собщать
Расположений чин в частицах по природе,
Дабы всегда нам быть в приятнейшей выгоде?
Кто утоляет в них и лютости зимы?
Небесны виды кто, на кои зрели мы,
В мгновение одно по бе́гам пременяет,
Разносит облака и оны съединяет?
И кто отъемлет свет чрез тучи влаги в знак
И свет нам отдает, вдруг разгоняя мрак?
Суть ветры на морях, уж ныне нам известных,
Которы длятся там, как бы в границах местных,
Чрез несколько не дней, но месяцов самих,
Сменяемы потом на столько ж от других.
Не промысл ли есть в сем, для плаваний податных,
Чрез полгода в страну, чрез столько ж вспять обратных?
Когда б те возмогли, случилось коим плыть,
Коль постоянен ветр, толь терпеливы быть,
То б далей ход морский произвели пловущи
И болей бы плода везли назад идущи.

Посмотрим и на огнь, в дневном светиле кой
Пылает, подая вселенной всей луч свой.
И возведем еще мы любопытны взоры
На дыщущи огнем и пламенисты горы.
Питаясь сей огонь в них серой от земли,
Таится прежде внутрь земного лона в тли,
Приумножает там сил остроту преяру
И пребывает в нем без всяких искр и жару,
Пока, столкнувшись с ним, других тел тверд укрух
Ударом тем его не взбудит вспыхнуть вдруг.
Огонь сей, естеству единому известный,
Зиждителем зажжен и скрыт как в ров кой тесный
Бездвижностию там покой его таит;
Тем к сферам выспрь огней, хоть быстрый, не парит,
Начало где его и собственно родство
И где исток ему и перво существо;
Так укрывает он там род свой погребенный;
Но сшибкою когда бывает устремленный,
То вспархивает светл из гроба своего,
Бессмертныя души как образ от того.

Но мы и грозным сим составом овладели,
Как спе́рва о своих потребностях радели:
Употребляем огнь мы в нашу пользу весь,
Преобораем тем вещей упрямство днесь;
Тончим в них грубу часть, ничтожим праздну дивно
И побеждаем тем, что нам есть сопротивно.
Умеет человек им твердость умягчать
И мягкость иногда огнем ожесточать.
Возжегши дров костер, себя он жаром греет,
Как удаленный луч греть силы не имеет.
Всё поглощает сей возжженный так огонь,
Ничто уж от его не у́йдет в бег погонь;
Он разливает свой, как крилами, весь пламень,
Проникнет и в крушец и в твердый самый камень.
Так, проницая, огнь иное пепелит,
Иное ж, проходя, совсем не попалит;
Другое только тем на части раздробляет,
С того, очистив грязь, в цвет паки поновляет.
Пришедшим в слабость нам огнь силу придает;
Не разрешит чего ж собой иль не скует?
Вода по своему, что студена, есть роду,
А нам, как нужда в том, огнь разогреет воду;
Не здраву в пище нам он сырость растворит,
И, растворяя ту, как хочет, так варит.
Всего дражайше огнь зимою, равно летом,
Единственным всегда всем пребывает светом;
Не токмо ж и в нощи нам от огня светло,
Но от огня еще приемлем и тепло.
Потребность от огня словами необъятна,
Довольно, что его есть вещность всем приятна.
Премудро нас огнем снабдило божество:
Замерзло б без него всё на́ все естество.
Язычники затем драгим огнь полагали,
Что лучшим для себя сокровищем познали,
Какое человек похитить выспрь возмог
И в дол земный унесть: был без огня убог.
Но баснь поганска прочь; по правде, несравненно
Сокровище сие и есть неоцененно!

Довольно об огне: другие чудеса
Взор поражают наш; а те суть – небеса.
Огромностям дивясь пречудным, познаваю
Всесильну руку я: ту в них усмотреваю,
Которая свод сей в окружности такой,
Что равную понять не может здесь ум мой,
Над нашими с верьхов главами утвердила
И чашею к бокам в пространстве ж ниспустила;
Мятется разум наш, к сим высота́м паря,
На множество и тел и на далекость зря.
Се виды каковы! и зрим мы их колики!
Различные те коль! и разно коль велики!
Поистине на то, как древний муж сказал.
Бог человека сам единственно создал,
От прочих тварей всех отменна и отлична,
Чтоб красоту небес ему, зря, знать коль слична,
Свободно очи выспрь возможет он возвесть
И видеть над его главою, что́ там есть.
Мы видим иногда там синету примрачну,
Но сквозь и темноты видению ту взрачну,
В которой блещет свет небесного огня
И не отъемлет тем приятного нам дня:
Зрим небо иногда толь чистое над нами,
С узорными еще толико облаками,
Что никакой зограф того изобразить
Не может так отнюдь, глаз столь же б поразить,
А иногда зрим там мы виды озаренны
И разно в облаках цветами испещренны,
Которы образ свой меняют повсегда,
Хотя ж различно все, но хуже никогда.
Возможно ль изъяснить прекрасный вид речами,
Кой мы на небе зрим немглистыми ночами?
Коль неиссчетный лик златых блистает звезд,
Являющихся нам как неподвижных с гнезд!
Ум не мятется ль наш, зря млечную дорогу,
А блеск янтарный в ней чрез искру вдруг премногу?
Чудимся превесьма и видя сей убор;
Но как? Что знаем уж, коль тот непраздно хор!

Чин дивный смену дня и ночи уставляет,
Премудрость вышню тем довольно проявляет:
Чрез многи веки свет от солнца для людей,
Без солнца и побыть не может весь мир сей.
Чрез тысящи уж лет заря пред солнца ходит
И в свой исправно срок она его выводит;
А ни однажды та его ж превозвещать
Не позабыла нам и вдруг себя собщать.
С Полудня солнце сшед свой Запад познавает,
Тогда день у других, у нас ночь наступает;
Сим образом оно вселенной подает
Луч светозарный свой, как тут и там встает.
В собщение взаем приводит день живущих,
Взаимны, сей в другом, потребности имущих.
Всю Землю темнотой своей покрывши, нощь
Конец творит трудам, нас ободряя в мощь;
Отдохновений час ведет к нам утомленным,
Как от работы всем дает быть удаленным.
Нощь вводит сладкий сон, покой и тишину,
Дает вещей забыть нам низ и вышину,
Отъявши в те часы у нас из рук всё дело,
На ложах наших всё ж приводит в слабость тело,
Но ободряет дух тогда ж в нас спящих так
И силы отдает встающим утра в зрак.
Четыре в сутках суть несходственные части,
А кажда перва мать другой творца по власти:
Родится утром день, от вечера уж тьма,
Без утра вдруг мы дня, без вечера весьма
Не можем вдруг же снесть и темныя толь ночи:
В том сильный свет, в той мрак вредили б наши очи.
Не пекся ль сим о нас премудрый всех творец?
Не по всему ль нам есть хранитель и отец?
Дивна премена дней с ночами в нощеденстве:
Так стар, так прежде муж, так отрок, пчак, в младенстве,
Степенями идущ, бывает человек
И провождает свой весь до кончины век.
Но и времен дивна не меньше есть премена:
Делится солнцем год весь на четыре члена.
Шесть месяцев идя к теплу, и сколько ж крат!
Творит и к хладу свой степенями ж возврат.
Так Есень, не Зима, сперва Весна, не Лето,
Да вдруг ни мраз сразит, ни жаром разогрето,
Несносным обоим в нас будет естество:
Всегда о всех и всём печется божество.
Толь постоянный ход толикого в том чина
Есть несомненна всем и видами причина,
Что есть довольно так светила одного,
Чтоб освещать Земли шар круга в ней всего.

Но в расстояни сем когда б то больше было,
То пламенем бы всё, что на Земле, уж плыло,
И в пепел бы сама давно обращена
И так бы жаром тем была поглощена.
А если б меньше то окружности имело,
То б и земля и всё ж на ней оледенело:
Ненаселенной бы при том быть хладе ей,
Намерений творца не полнил бы вред сей.
Хотя ж когда и вдаль зрим Солнце мы идущим,
Однак не меньше польз есть и тогда живущим:
Лучи его в местах которых ни горят,
То плодовитым весь тот кряж они творят,
Без равной той для дней и без возвратной точки
В трех на земле б частях не процветали почки.
Что ж начетверо те эклиптику секут,
То растворенны к нам тем времена текут,
Приводят в равность две – и дни и также нощи,
Две ж в мерность зной и мраз, не сгибли б наши рощи,
И не погибли б мы от сильных тех притом,
И кои на земле животны и́мут дом.

Весна студеный ветр и холод умягчает,
Роскошствуя ж в цветах, плоды нам обещает,
Зернистых класы жатв пред наш представив глаз,
Всех Лето веселит обилием тем нас.
Плод Есень раздает прещедрою рукою,
Кой обеща́н был нам прохладною весною.
Подобна ночи есть бесплодная зима,
Погод как старость тех, так дряхлость их сама:
Свободен человек в ней от трудов напольных,
Покоен по большой есть части и в довольных,
То расточает всё, что в Есень приобрел,
И только прилежит, чтоб в мраз себя согрел,
А иждивает всё толь больше и скоряе,
Что уж, в надежде быть, весна велит щедряе.
Красуясь естество различием времен
И то веля в делах, то быть нам без бремен,
Один вид подает во всё, что есть созда́нно,
Другого лучший весь всегда и непрестанно;
Сие ж нарочно всё, без скук чтоб были мы
От одновидна в жизнь иль света, иль и тьмы;
Хладок чтоб прохлаждал, тепло б нас согревало.
Различие везде б приятность подавало,
Чтоб веселила нас обильность по чредам
И самый чтоб покой всех возбуждал к трудам.

Но Солнце отчего в себе толь постоянно?
Оно, как зрится нам, есть пламя разлиянно;
Оно как море есть, как зыбкий и состав.
Кто ж твердый толь ему преднаписал устав,
Что волны то свои включило свет в границы?
И от чией же в них так держится десницы?
Кто водит шар его в порядочный толь круг?
И сбиться кто ж с путей не допускает вдруг?
Иль прикреплен к чему зад у сего светила?
Но чья ж и прикрепить превозмогла так сила?
Твердыню всяку то могуще есть раздрать
И всяку сокрушить и до конца пожрать,
Которая б когда к нему ни прилепилась,
Иль в ходе б от него ближайше нагонилась.
Кто ж научил ходить пространнейшим путем,
Людей всех освещать и множество греть тем?
Но буде, напроти́в, мы вкруг его вертимся,
Чему, поемля то, безмерно мы чудимся,
То кем в средине той поставлено оно?
И равно так к чему ж собой прикреплено?
И как? есть жидко всё и пламенно с природы.
Вот сам и круг земный, не жидок, как то воды,
Да груб собой и тверд, вертится отчего
В пространстве таковом светила вкруг того,
А твердый никакой состав ему препоны
Не сделал никогда ни встречу, ни в нагоны?
Пусть будет механисм, пусть пла́стический дух,
Кой постоянно толь наш обращает круг;
Пусть что влечет спереди, пусть с тыла подвигает, –
Верьховну силу всё и ум предполагает.
Что болей сила та, весь движущая свет,
В которой ни следов к непостоянству нет,
Полезна миру есть, живущим всем выго́дна,
Повсюду в грунте та ж, но в розни многоплодна, –
То больше человек есть должен познавать
Создание творца, его разумевать
И предержавну власть в правлении всем света.
А разуметь чего не может в нас примета,
Его премудрым то да отдаем судьбам:
Бог зная восхотел, что знать, не знать ли нам.

Еще помедлим зреть на голубыи своды,
На коих блещут звезд бесчисленные роды.
Когда суть тверды все огибы те собой,
То оны сотворил кто плотными судьбой?
Кто легионам звезд места дал пригвожденны?
А ниже вкруг послал планеты учрежденны?
Измерил точно всё, как оным расстоять?
От злата тем велел, сим от сребра сиять?
Кто чашам оным двиг разложистым собщает?
И свод огромный весь кругом нас обращает?
Но буде небо есть состав из жидких тел,
Какой в родстве себе наш воздух возымел,
То твердые тела на чем там пребывают?
Как в тягости своей ко дну не утопают?
И меж собою как не токмо не сплылись,
Но ни от стезь своих намало подались?
И то ж еще веков чрез многи толь округи
Отнеле же свой свет нам подают в услуги?
От наблюдений всех, от первых их начал,
Блюститель никакой отнюдь не примечал,
Чтоб беспорядок в чем малейшем там явился,
Но, напроти́в, всегда исправности дивился;
А смысл нам говорит, что невозможно есть,
Чтоб жидкость возмогла в себе чиновно весть
Твердыню, ту ж в округ одним путем плывущу
И беспрерывно так и без препон идущу.

Да и к чему огней бесчисленный собор,
Тот адамантов блеск, тот и́лектров убор,
Тот весь полк, кой творец толь щедрою рукою
Рассыпал по лицу небес, смотримых мною?
Мнят каждую из звезд, лучей их по огню,
Подобну солнцу быть и солнечному дню,
А каждую притом подобному ж светящу
Ту миру там сему и также свой плодящу.
То правдой положив, не удивится ль ум?
И не смятется ль он от собственных внутрь дум,
Приемля в помысл свой толь силу превелику,
Премудрость такову и благость в нем толику,
Который без числа Земель толь сотворил
И равным благом те, сей нашей, одарил?
Колико зримых Солнц! Земель колико нижных!
Колико тварей всех! родов коль непостижных!
Счетаний коль взаем! колик исправный чин!
Различных сколько действ! и коль вторых причин!
Всему един чертеж! но коль по виду разно!
О! промысл, всё ж со всем не втуне и не праздно!
А под одною всё то хлубию на взгляд!
Объемлется одним тот о́быдом весь ряд!
Разлитие то всё! прекрасное убранство!
Темнеет свет ума: нет сил обнять пространство!
Но буде звезды все имеют только свет,
А множества Земель, подобных нашей, нет;
И если токмо круг земный сей освещают,
И силу и совет творца провозвещают,
То должен всяк и в том его власть признавать
И славу здесь ему приличну воздавать,
Зря в малом уголке толь зрелище прекрасно,
А всё учреждено не просто, не напрасно.
Кто велий толь иный, коль велий есть наш бог!
О! боже, чудеса творишь един в предлог:
Нет слова, пет речей в язы́ке земнородных,
Ни мыслей пет у нас пристойно благородных
К понятию всему пречудных дел твоих,
Дабы изобразить довольно силу их!

Небесных мы светил в числе Луну зрим ближе,
Ходящу за Землей, стоящу прочих ниже.
Как силою сия отъемлет свет Луна
У Солнца, чтоб тот в нощь нам подала она.
В урочный всходит час та с прочими звездами,
Покроет нощь когда густыми наш круг тьмами,
В конечном мраке так не быть чтоб и ночам,
Луна приятный свет в нощь нашим шлет очам.
От Солнца емлет тот, с ним дружески собщаясь,
И, как учась светить, помалу просвещаясь,
Идет полскрыта прочь, вдали ж проти́в него
Уж кажет всё лице округа своего.
Но и опять к нему ж подкрадываясь близко
И престая́ ходить над нами в понте низко,
Показывает серп и на обрат рога:
Так и́з круга еще́ по виду есть дуга.
Во всем премудрый чин сего мы видим света,
Являющий творца великого совета!
Луна, как и Земля, толста есть и тверда,
Свет взявши в долг сама, должит нас тем всегда.

Движение планет есть чин необходимый,
Устав претвердый то и непоколебимый, –
Противники сие на всякий час твердят,
Божественный чрез то сбить промысл гордо мнят.
Не споря, говорю: устав тот тверд беспречно,
Но ненару́шим есть он так не всеконечно.
Избранный чин вещей и купный оных слог
Не может, данных сверьх, иметь себе дорог;
Движение планет есть посему подвластно,
Стать не могло собой, а став, быть несогласно
И непослушно той начальнейшей вине,
Что действовать дала в телах ему отвне.

Я напротив спрошу: кто ж он, толико сильный,
Который естеству закон дал толь обильный?
Толь постоянный тот? и нужный толь закон?
Да сказывают мне, премудрый, кто есть он?
Устав, которым всё чиновно толь вертится,
Без наших мыслей сам на пользу нам трудится!
Хотя б частица где отторглась от шаров,
Низвергла б Землю всю ударом бездны в ров.
Хранение кому ж мы всех вещей присвоим?
Кого началом всех уставом удостоим?

Премудр в Земле, в воде, в возду́хе, в небесах,
В огне, в растущем всем, премудр во всех красах.
Который произвел все естество зиждитель
И продолжает быть тому един правитель,
Прекрасное подав позорище выспрь всем!
Достойно восклицать в восторге нам затем,
По одному с царем, то ж возгласившим, праву:
Вещают небеса божественную славу!

«B. K. Тредиаковский. Избранные произведения». Раздел «Феоптия».