«Мексика» В. Маяковский

О, как эта жизнь читалась взасос!
Идешь.
       Наступаешь на ноги.
В руках
       превращается
                   ранец в лассо,
а клячи пролеток –
                  мустанги.
Взаправду
          игрушечный
                     рос магазин,
ревел
      пароходный гудок.
Сейчас же
          сбегу
               в страну мокассин –
лишь сбондю
            рубль и бульдог.
А сегодня –
            это не умора.
Сколько миль воды
                  винтом нарыто, –
и встает
        живьем
               страна Фениамора
Купера
       и Майн-Рида.
Рев сирен,
          кончается вода.
Мы прикручены
              к земле
                     о локоть локоть.
И берет
        набитый «Лефом»
                        чемодан
Монтигомо
          Ястребиный Коготь.
Глаз торопится слезой налиться.
Как? Чему я рад? –
– Ястребиный Коготь!
                     Я ж
                        твой «Бледнолицый
Брат».
Где товарищи?
              чего таишься?
Помнишь,
         из-за клумбы
стрелами
         отравленными
                      в Кутаисе
били
    мы
       по кораблям Колумба? –
Цедит
      злобно
            Коготь Ястребиный,
медленно,
         как треснувшая крынка:
– Нету краснокожих – истребили
гачупины с гринго.
Ну, а тех из нас,
              которых
                      пульки
пощадили,
         просвистевши мимо,
кабаками
        кактусовый «пульке»
добивает
         по 12-ти сантимов.
Заменила
         чемоданов куча
стрелы,
       от которых
                 никуда не деться… –
Огрызнулся
           и пошел,
                  сомбреро нахлобуча
вместо радуги
             из перьев
                      птицы Кетцаль.
Года и столетья!
               Как ни косите
склоненные головы дней, –
корявые камни
              Мехико-сити
прошедшее вышепчут мне.
Это
    было
         так давно,
                  как будто не было.
Бабушки столетних попугаев
                         не запомнят.
Здесь
      из зыби озера
                   вставал Пуэбло,
дом-коммуна
            в десять тысяч комнат.
И золото
        между озерных зыбей
лежало,
       аж рыть не надо вам.
Чего еще,
         живи,
              бронзовей,
вторая сестра Элладова!
Но очень надо
             за морем
                      белым,
чего индейцу не надо.
Жадна
      у белого
              Изабелла,
жена
     короля Фердинанда.
Тяжек испанских пушек груз.
Сквозь пальмы,
              сквозь кактусы лез
по этой дороге
             из Вера-Круц
генерал
       Эрнандо Кортес.
Пришел.
        Вода студеная
                     хочет
вскипеть кипятком
                от огня.
Дерутся
        72 ночи
и 72 дня.
Хранят
       краснокожих
                  двумордые идолы.
От пушек
        не видно вреда.
Как мышь на сало,
                 прельстясь на титулы,
своих
     Моктецума предал.
Напрасно,
         разбитых
                  в отряды спаяв,
Гватемок
         в озерной воде
                       мок.
Что
    против пушек
                стреленка твоя!..
Под пытками
            умер Гватемок.
И вот стоим,
           индеец да я,
товарищ
        далекого детства.
Он умер,
        чтоб в бронзе
                     веками стоять
наискосок от полпредства.
Внизу
      громыхает
                столетий орда,
и горько стоять индейцу.
Что братьям его,
               рабам,
                     чехарда
всех этих Хуэрт
              и Диэцов?..
Прошла
       годов трезначная сумма,
Героика
        нынче не тема.
Пивною маркой стал Моктецума,
пивной маркой –
                Гватемок.
Буржуи
       всё
          под одно стригут.
Вконец обесцветили мир мы.
Теперь
       в утешенье земле-старику
лишь две
        конкурентки фирмы.
Ни лиц пожелтелых,
                  ни солнца одёж.
В какую
       огромную лупу,
в какой трущобе
               теперь
                     найдешь
сарапе и Гваделупу?
Что Рига, что Мехико –
                     родственный жанр.
Латвия
       тропического леса.
Вся разница:
            зонтик в руке у рижан,
а у мексиканцев
               «Смит и Вессон».
Две Латвии
          с двух земных боков –
различные собой они
лишь тем,
         что в Мексике
                     режут быков
в театре,
        а в Риге –
                  на бойне.
И совсем как в Риге,
                  около пяти,
проклиная
         мамову опеку,
фордом
        разжигая
                жениховский аппетит,
кружат дочки
            по Чапультапеку.
А то,
     что тут урожай фуража,
что в пальмы земля разодета,
так это от солнца, –
                  сиди
                       и рожай
бананы и президентов.
Наверху министры
                 в бриллиантовом огне.
Под –
      народ.
            Голейший зад виднеется.
Без штанов,
           во-первых, потому, что нет,
во-вторых, –
            не полагается:
                         индейцы.
Обнищало
         моктецумье племя,
                          и стоит оно
там,
    где город
            выбег
                  на окраины прощаться
перед вывеской
               муниципальной:
                             «Без штанов
в Мехико-сити
             вход воспрещается».
Пятьсот
        по Мексике
                  нищих племен,
а сытый
        с одним языком:
одной рукой выжимает в лимон,
одним запирает замком.
Нельзя
       борьбе
              в племена рассекаться.
Нищий с нищими
               рядом!
Несись
       по земле
               из страны мексиканцев,
роднящий крик:
              «Камарада!»
Голод
      мастер людей равнять.
Каждый индеец,
               кто гол.
В грядущем огне
               родня-головня
ацтек,
      метис
           и креол.
Мильон не угробят богатых лопаты.
Страна!
       Поди,
            покори ее!
Встают
       взамен одного Запаты
Гальваны,
         Морено,
                 Карио.
Сметай
       с горбов
               толстопузых обузу,
ацтек,
      креол
           и метис!
Скорей
       над мексиканским арбузом,
багровое знамя, взметись!

20/VII 1925 г., Мехико-сити.
Из цикла «Стихи об Америке».