«Мёртвое тело» И. Никитин

Парень-извозчик в дороге продрог,
Крепко продрог, тяжело занемог.

В грязной избе он на печке лежит,
Горло распухло, чуть-чуть говорит,

Ноет душа от тяжёлой тоски:
Пашни родные куда далеки!

Как на чужой стороне умереть!
Хоть бы на мать, на отца поглядеть!..

В горе товарищи держат совет:
«Ну-ка умрёт, – попадём мы в ответ!

Из дому паспортов не взяли мы –
Ну-ка умрёт, – не уйдём от тюрьмы!»

Дворник встревожен, священника ждёт,
Медленным шагом священник идёт.

Встали извозчики, встал и больной;
Свечка горит пред иконой святой,

Белая скатерть на стол постлана,
В душной избе тишина, тишина…

Кончил молитву священник седой,
Вышли извозчики за дверь толпой.

Парень шатается, дышит с трудом,
Старец стоит недвижим со крестом.

«Страшен суд Божий! покайся, мой сын!
Бог тебя слышит да я лишь один…»

«Батюшка!.. грешен!..» – больной простонал,
Пал на колени и громко рыдал.

Грешника старец во всём разрешил,
Крови и плоти святой приобщил,

Сел, написал: вот такой приобщён.
Дворнику легче: исполнен закон.

Полночь. Все в доме уснули давно.
В душной избе, как в могиле, темно.

Скупо в углу рукомойник течёт,
Капля за каплею звук издаёт.

Мерно кузнечик куёт в тишине,
Кто-то невнятно бормочет во сне.

Ветер печально поёт под окном,
Воет-голосит, Господь весть по ком.

Тошно впотьмах одному мужику:
Сны-вещуны навевают тоску.

С жёсткой постели в раздумье он встал,
Ощупью печь и лучину сыскал,

Красное пламя из угля добыл,
Ярко больному лицо осветил.

Тих он лежит, на лице доброта,
Впалые щёки белее холста.

Свесились кудри, открыты глаза,
В мёртвых глазах не обсохла слеза.

Вздрогнул извозчик. «Ну вот, дождались!»
Дворника будит: «Проснись-подымись!»

– «Что там?» – «Товарищ наш мёртвый лежит…»
Дворник вскочил, как безумный глядит…

«Ох, попадёте, ребята, в беду!
Вы попадёте, и я попаду!

Как это паспортов, как не иметь!
Знаешь, начальство… не станет жалеть!..»

Вдруг у него на душе отлегло.
«Тсс… далеко ли, брат, ваше село?»

– «Вёрст этак двести… не близко, родной!»
– «Нечего мешкать! ступайте домой!

Мёртвого можно одеть-снарядить,
В сани ввалить да веретьем покрыть;

Подле села его выньте на свет:
Умер дорогою – вот и ответ!»

Думает-шепчет проснувшийся люд.
Ехать не радость, не радость и суд.

Помочи, видно, тут нечего ждать…
Быть тому так, что покойника взять.

      Белеет снег в степи глухой,
      Стоит на ней ковыль сухой;
      Ковыль сухой и стар и сед,
      Блестит на нём мороза след.
      Простор и сон, могильный сон,
      Туман, что дым, со всех сторон,
      А глубь небес в огнях горит;
      Вкруг месяца кольцо лежит;
      Звезда звезде приветы шлёт,
      Холодный свет на землю льёт.
      В степи глухой обоз скрипит;
      Передний конь идёт-храпит.
      Продрог мужик, глядит на снег,
      С ума нейдёт в селе ночлег,
      В своём селе он сон найдёт,
      Теперь его всё страх берёт:
      Мертвец за ним в санях лежит,
      Живому степь бедой грозит.
      Мелькнула тень, зашла вперёд,
      Растёт седой и речь ведёт:
      «Мертвец в санях! мертвец в санях!..
      Вскочил мужик, на сердце страх,
      По телу дрожь, тоска в груди…
      «Товарищи! сюда иди!
      Эй, дядя Пётр! мертвец встаёт!
      Мертвец встаёт, ко мне идёт!»
      Извозчики на клич бегут,
      О чуде речь в степи ведут.
      Блестит ковыль, сквозь чуткий сон
      Людскую речь подслушал он…

Вот уж покойник в родимом селе.
Убран, лежит на дубовом столе.

Мать к мертвецу припадает на грудь:
«Сокол мой ясный, скажи что-нибудь!

Как без тебя мне свой век коротать,
Горькое горе встречать-провожать!..»

«Полно, старуха! – ей муж говорит, –
Полно, касатка!» – и плачет навзрыд.

Чу! Колокольчик звенит и поёт,
Ближе и ближе – и смолк у ворот.

Грозный чиновник в избушку спешит,
Дверь отворил, на пороге кричит:

«Эй, старшина! понятых собери!
Слышишь, каналья? да живо, смотри!..»

Всё он проведал, про всё разузнал,
Доктора взял и на суд прискакал.

Труп обнажили. И вот, второпях,
В фартуке белом, в зелёных очках,

По локоть доктор рукав завернул,
Острою сталью над трупом сверкнул.

Вскрикнула мать: «Не дадим, не дадим!
Сын это мой! Не ругайся над ним!

Сжалься, родной! Отступись – отойди!
Мать свою вспомни… во грех не входи!..» –

«Вывести бабу!» – чиновник сказал.
Доктор на трупе пятно отыскал.

Бедным извозчикам сделан допрос,
Обнял их ужас – и кто что понёс…

Жаль вас, родимые! Жаль, соколы!
«Эй, старшина! Подавай кандалы!»

1858 г.