«На взятие Варшавы» Г. Державин
Пошел – и где тристаты злобы? Чему коснулся, все сразил! Поля и грады стали гробы; Шагнул – и царство покорил! О Росс! о подвиг исполина! О всемогущая жена! Бессмертная Екатерина! Куда? и что еще? – Уже полна Великих ваших дел вселенна. Как ночью звезд стезя, по небу протяженна, Деяний ваших цепь в потомстве возблестит И мудрых удивит. – Уж ваши имена, Триумф, победы, труд не скроют времена: Как молньи быстрые, вкруг мира будут течь. Полсвета очертил блистающий ваш меч; И славы гром, Как шум морей, как гул воздушных споров, Из дола в дол, с холма на холм, Из дебри в дебрь, от рода в род, Прокатится, пройдет, Промчится, прозвучит И в вечность возвестит, Кто был Суворов: По браням – Александр, по доблести – стоик, В себе их совместил и в обоих велик. Черная туча, мрачные крыла С цепи сорвав, весь воздух покрыла; Вихрь полуночный, летит богатырь! Тма от чела, с посвиста пыль! Молньи от взоров бегут впереди, Дубы грядою лежат позади. Ступит на горы – горы трещат, Ляжет на воды – воды кипят, Граду коснется – град упадает, Башни рукою за облак кидает; Дрогнет природа, бледнея, пред ним; Слабые трости щадятся лишь им. Ты ль – Геркулес наш новый, полночный, Буре подобный, быстрый и мочный? Твой ли, Суворов, се образ побед? Трупы врагов и лавры – твой след! Кем ты когда бывал побеждаем? Все ты всегда везде превозмог! Новый трофей твой днесь созерцаем: Трон под тобой, корона у ног, – Царь в полону! – Ужас ты злобным, Кто был царице твоей непокорным. И се – в небесном вертограде На злачных вижу я холмах, Благоуханных рощ в прохладе, В прозрачных, радужных шатрах, Пред сонмами блаженных Россов, В беседе их вождей, царей, – Наш звучный Пиндар, Ломоносов Сидит и лирою своей Бесплотный слух их утешает, Поет бессмертные дела. Уже, как молния, пронзает Их светлу грудь его хвала; Злат мед блестит в устах пунцовых, Зари играют на щеках; На мягких зыблющих, перловых Они возлегши облаках, Небесных арф и дев внимают Поющих тихострунный хор; В безмолвьи сладко утопают И, склабя восхищенный взор, Взирают с высоты небесной На храбрый, верный свой народ, Что доблестью, другим безвестной, Еще себе венцы берет, Еще на высоту восходит, Всевышнего водим рукой. Великий Петр к ним взор низводит, И в ревности своей святой, Как трубный гром меж гор гремит, Герой героям говорит: «О вы, седящи в сени райской! Оденьтесь в светлы днесь зари. Восстань, великий муж, Пожарской! И на Россию посмотри: Ты усмирил ея крамолу, Избрал преемника престолу, Рассадник славы насадил; И се – рукой Екатерины Твои теперь пожаты крины, Которы сжать я укоснил. Она наш дом распространила И славой всех нас превзошла: Строптиву Польшу покорила, Которая твой враг была». – Прорек монарх и скрылся в сень. Герои росски всколебались, Седым челом приподнимались, Чтобы узреть Варшавы плен. Лежит изменница и взоры, Потупя, обращает вкруг; Терзают грудь ея укоры, Что раздражила кроткий дух, Склонилась на совет змеиный, Отвергла щит Екатерины, Не могши дружбу к ней сберечь. И се – днесь над Сарматом пленным, Навесясь шлемом оперенным, Всесильный Росс занес свой меч. Сидит орел на гидре злобной: Подите, отнимите, львы! Стремися с Фурией, сонм грозной! Герой, от Лены до Невы Возлегши на лавровом поле, Ни с кем не съединяясь боле, Лишь мудрой правимый главой, Щитом небесным осеняясь, На веру, верность опираясь, Одной вас оттолкнет ногой. О стыд! о срам неимоверный! Быть Россу другом – и робеть! Пожар тушить стараться зельный – И, быв в огне, охолодеть! Мнить защищать монарши правы – И за корысть лишь воевать; Желать себе бессмертной славы – И, не сражаясь, отступать; Слыть недругом коварству злому – И чтить его внутрь сердца яд! Но ты, народ, подобно грому Которого мечи вдали звучат! Доколе тверд, единодушен, Умеешь смерть и скорби презирать, Царю единому послушен, И с ним по вере поборать, По правде будешь лишь войною: Великий дух! твой Бог с тобою! На что тебе союз? – О Росс! Шагни – и вся твоя вселенна. О ты, жена благословенна, У коей сын такой колосс! К толиким скиптрам и коронам, Странам, владеемым тобой, Со звуком, громом и со звоном Еще одну, его рукой Прими корону принесенну, И грудь, во бранях утомленну, Спеши спокойством врачевать. Твое ему едино слово Отраду, дух, геройство ново И счастье может даровать. А ты, кому и Музы внемлют, Младый наперсник, чашник Кронь, Пред кем орел и громы дремлют И вседробящий молний огнь! Налей мне кубок твой сапфирный, Звездами, перлами кипящ, Да нектар твой небесный, сильный, На лоно нежных Муз клонящ, Наместо громов, звуков бранных, Воспеть меня возбудит мир. И се – уже в странах кристальных Несусь, оставя дольный мир; Огнистый солнца конь крылатый Летит по воздуху и ржет. С ноздрей дым пышит синеватый, Со удил пена клубом бьет, Струями искры сыплют взоры; Как овны, убегают горы, И в божеском восторге сем Я вижу в тишине полсвета! Живи, цвети несметны лета, О царствующая на нем! Кто лучший стольких стран владетель, Как не в короне Добродетель?Хор.Среди грома, среди звону Торжествуй, прехрабрый Росс! Ты еще теперь корону В дар монархине принес. Славься сим, Екатерина, О великая жена! Где народ какой на свете Кто видал и кто слыхал, Что в едином царство лете И с царем завоевал? Славься сим, Екатерина, О великая жена! Чти, вселенна, удивляйся Наших мужеству людей; Злоба в сердце содрогайся, Зря в нас твердый щит царей. Славься сим, Екатерина, О великая жена! Зависть, дерзость и коварство, Преклонись, наш видя строй! Беспримерно Русско Царство, И младенец в нем герой. Славься сим, Екатерина, О великая жена! Царедворец, живший нежно, Просится на страшный бой, Сносит труд и скорбь прилежно И на смерть идет стеной. Славься сим, Екатерина, О великая жена! Пули, ядра, раны смертны За царя приемлет в дар; Награжденья нам безсмертны – Слово царско, слава, лавр. Славься сим, Екатерина, О великая жена! Я всему предпочитаю За отечество лить кровь; Я Плениру забываю И пою к нему любовь. Славься сим, Екатерина, О великая жена! Утешайся восхищеньем Чад, о матерь! таковым, Их нелестным поклоненьем Добродетелям твоим: Славься сим, Екатерина, О великая жена!
1794 г.
Приложение к оде: «На взятие Варшавы».Из письма Державина к Мерзлякову
от 26 августа 1815 г. из Званки.Милостивый государь мой Алексей Федорович!
В уединении и старости моей, когда уже меня и Музы оставили, вы своим Амфионом издалече, подобно сему древнему музыканту, утешаете слух мой и благоухаете моему самолюбию. Последний разбор ваш оды моей На взятие Варшавы усильно исторгает мою вам благодарность. Вы, подобно Аддисону, усматривая кажущиеся вам истинными красоты в письменах моих, обессмертиваете меня, ежели так смею сказать, как он Мильтона, и я за то, кажется не некстати, напомяну вам изречение Пиндара:
«И собственных хвала граждан Завистникам жмет сердце тайно».Так будьте, милостивый государь мой, на счет моих незаслуженных хвал поумереннее. Вы знаете, что время и место придают красоты вещам. С какой и когда точки зрения, кто на что будет глядеть: в одно и то же время одному будет что-либо приятно, а другому противно. Самая та же ода, которую вы столь превозносите теперь, в свое время была причиною многих мне неприятностей. Покойная государыня императрица разгневалась, и потому, хотя уже была напечатана, но не выпущена в свет до самой ея кончины. – Какие же бы были к тому причины? – Вот оне: 1) Некто из ея приближенных читал оную пред нею и вместо полна̀ прочел по̀лно. 2) Трон под тобой, корона у ног показались ей якобинизмом тогдашних французских крамольников. 3) Труд наш, имена не столь сильны, как бы думал я, ея восхитили душу, и тому подобное. – Вы мне скажете, что до этого вам нужды нет, но что вы только смотрите на красоты поэзии, будучи поражаемы ими по чувствам вашего сердца. Вы правы; но смею сказать: точно ли вы дали вес тем мыслям, коими я хотел что изобразить, ибо вам обстоятельства, для чего что писано, неизвестны. Будучи поэт по вдохновению, я должен был говорить правду; политик или царедворец по служению моему при дворе, я принужден был закрывать истину иносказанием и намеками, из чего само по себе вышло, что в некоторых моих произведениях и поныне многие, что читают, того не понимают совершенно, – например:
Как вкус и нравы распестрились, Весь мир стал полосатый шут, Мартышки в воздухе явились, По свету светят фонари; Витийствуют уранги в школах и проч.Все примечатели и разбиратели моей поэзии, без особых замечаниев, оставленных мною на случай смерти моей, будут судить не в попад. – Также и в разбираемой вами оде, кажется мне, что вы приняли за одно аллегорическое название Польши: в гидре, во льве, в Сармате и в фуриях; но они суть предметы сами по себе совсем разные, но только действовали против России заедино. В гидре я представил Варшаву, как льстивую змию, исподтишка угрызшую нечаянным возмущением бывшие там наши войски; во льве – враждующего на нас Шведа, в фуриях – крамольников Парижа, на нас тайно и явно восстающих; ибо тут опечатка, а в манускрипте сказано: Стремися, фуриев (а не с фурией) сонм грозный. Подобно сему и театр действия не одного настоящего времени в Варшаве, но «от Лены до Невы простершийся герой на лавровом поле оттолкнет врагов одною ногою», т. е. в будущее время, что и исполнилось в 1812 году под Москвою. Сармат – вообще польский народ, которого обезоружа, Росс грозит ему наднесенным мечем, чтоб он не смел вновь против него восставать. Оттолкнуть – слово конечно низкое для оды; можно бы сказать: «отторгнет вас одной ногою»; но мне оттолкнет казалось яснее, как Ломоносову сопхнуть. А потому в куплете сем ежели и есть красоты, то не одни пиитические или картинообразные, но пифические, или пророчественные.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Оканчиваю повторением моей еще благодарности за ваше ко мне хорошее расположение. Не подумайте, что я будучи весьма слабый эстетик, хотел оспаривать разбор ваш, который мне похвалять самому стыдно; но потомство вам лучше отдаст справедливость нежели я, когда научите вы молодых питомцев истинному вкусу вашими примечаниями. Пребываю впрочем с истинным почтением ваш и проч.