«На взятие Варшавы» Г. Державин

Пошел – и где тристаты злобы?
Чему коснулся, все сразил!
Поля и грады стали гробы;
Шагнул – и царство покорил!
‎     О Росс! о подвиг исполина!
О всемогущая жена!
Бессмертная Екатерина!
Куда? и что еще? – Уже полна
‎‎     Великих ваших дел вселенна.
Как ночью звезд стезя, по небу протяженна,
Деяний ваших цепь в потомстве возблестит
‎‎‎     И мудрых удивит. – Уж ваши имена,
Триумф, победы, труд не скроют времена:
Как молньи быстрые, вкруг мира будут течь.
Полсвета очертил блистающий ваш меч;
‎‎‎     И славы гром,
Как шум морей, как гул воздушных споров,
Из дола в дол, с холма на холм,
Из дебри в дебрь, от рода в род,
‎‎‎     Прокатится, пройдет,
‎‎‎     Промчится, прозвучит
‎‎‎     И в вечность возвестит,
‎‎‎     ‎‎     Кто был Суворов:
По браням – Александр, по доблести – стоик,
В себе их совместил и в обоих велик.

‎Черная туча, мрачные крыла
С цепи сорвав, весь воздух покрыла;
Вихрь полуночный, летит богатырь!
Тма от чела, с посвиста пыль!
Молньи от взоров бегут впереди,
Дубы грядою лежат позади.
Ступит на горы – горы трещат,
Ляжет на воды – воды кипят,
Граду коснется – град упадает,
Башни рукою за облак кидает;
Дрогнет природа, бледнея, пред ним;
Слабые трости щадятся лишь им.
Ты ль – Геркулес наш новый, полночный,
Буре подобный, быстрый и мочный?
Твой ли, Суворов, се образ побед?
Трупы врагов и лавры – твой след!
Кем ты когда бывал побеждаем?
Все ты всегда везде превозмог!
Новый трофей твой днесь созерцаем:
Трон под тобой, корона у ног, –
Царь в полону! – Ужас ты злобным,
Кто был царице твоей непокорным.

‎И се – в небесном вертограде
На злачных вижу я холмах,
Благоуханных рощ в прохладе,
В прозрачных, радужных шатрах,
Пред сонмами блаженных Россов,
В беседе их вождей, царей, –
Наш звучный Пиндар, Ломоносов
Сидит и лирою своей
Бесплотный слух их утешает,
Поет бессмертные дела.
Уже, как молния, пронзает
Их светлу грудь его хвала;
Злат мед блестит в устах пунцовых,
Зари играют на щеках;
На мягких зыблющих, перловых
Они возлегши облаках,
Небесных арф и дев внимают
Поющих тихострунный хор;
В безмолвьи сладко утопают
И, склабя восхищенный взор,
Взирают с высоты небесной
На храбрый, верный свой народ,
Что доблестью, другим безвестной,
Еще себе венцы берет,
Еще на высоту восходит,
Всевышнего водим рукой.
Великий Петр к ним взор низводит,
И в ревности своей святой,
Как трубный гром меж гор гремит,
Герой героям говорит:

«О вы, седящи в сени райской!
Оденьтесь в светлы днесь зари.
Восстань, великий муж, Пожарской!
И на Россию посмотри:
Ты усмирил ея крамолу,
Избрал преемника престолу,
Рассадник славы насадил;
И се – рукой Екатерины
Твои теперь пожаты крины,
Которы сжать я укоснил.
Она наш дом распространила
И славой всех нас превзошла:
Строптиву Польшу покорила,
Которая твой враг была». –

Прорек монарх и скрылся в сень.
Герои росски всколебались,
Седым челом приподнимались,
Чтобы узреть Варшавы плен.

Лежит изменница и взоры,
Потупя, обращает вкруг;
Терзают грудь ея укоры,
Что раздражила кроткий дух,
Склонилась на совет змеиный,
Отвергла щит Екатерины,
Не могши дружбу к ней сберечь.
И се – днесь над Сарматом пленным,
Навесясь шлемом оперенным,
Всесильный Росс занес свой меч.

Сидит орел на гидре злобной:
Подите, отнимите, львы!
Стремися с Фурией, сонм грозной!
Герой, от Лены до Невы
Возлегши на лавровом поле,
Ни с кем не съединяясь боле,
Лишь мудрой правимый главой,
Щитом небесным осеняясь,
На веру, верность опираясь,
Одной вас оттолкнет ногой.

‎О стыд! о срам неимоверный!
Быть Россу другом – и робеть!
Пожар тушить стараться зельный –
И, быв в огне, охолодеть!
Мнить защищать монарши правы –
И за корысть лишь воевать;
Желать себе бессмертной славы –
И, не сражаясь, отступать;
Слыть недругом коварству злому –
И чтить его внутрь сердца яд!

Но ты, народ, подобно грому
Которого мечи вдали звучат!
Доколе тверд, единодушен,
Умеешь смерть и скорби презирать,
Царю единому послушен,
И с ним по вере поборать,
По правде будешь лишь войною:
Великий дух! твой Бог с тобою!
На что тебе союз? – О Росс!
Шагни – и вся твоя вселенна.

О ты, жена благословенна,
У коей сын такой колосс!
К толиким скиптрам и коронам,
Странам, владеемым тобой,
Со звуком, громом и со звоном
Еще одну, его рукой
Прими корону принесенну,
И грудь, во бранях утомленну,
Спеши спокойством врачевать.
Твое ему едино слово
Отраду, дух, геройство ново
И счастье может даровать.

‎А ты, кому и Музы внемлют,
Младый наперсник, чашник Кронь,
Пред кем орел и громы дремлют
И вседробящий молний огнь!
Налей мне кубок твой сапфирный,
Звездами, перлами кипящ,
Да нектар твой небесный, сильный,
На лоно нежных Муз клонящ,
Наместо громов, звуков бранных,
Воспеть меня возбудит мир.

‎И се – уже в странах кристальных
Несусь, оставя дольный мир;
Огнистый солнца конь крылатый
Летит по воздуху и ржет.
С ноздрей дым пышит синеватый,
Со удил пена клубом бьет,
Струями искры сыплют взоры;
Как овны, убегают горы,
И в божеском восторге сем
Я вижу в тишине полсвета!

‎Живи, цвети несметны лета,
О царствующая на нем!
Кто лучший стольких стран владетель,
Как не в короне Добродетель?

Хор.

‎Среди грома, среди звону
Торжествуй, прехрабрый Росс!
Ты еще теперь корону
В дар монархине принес.
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

‎Где народ какой на свете
Кто видал и кто слыхал,
Что в едином царство лете
И с царем завоевал?
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

‎Чти, вселенна, удивляйся
Наших мужеству людей;
Злоба в сердце содрогайся,
Зря в нас твердый щит царей.
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

Зависть, дерзость и коварство,
Преклонись, наш видя строй!
Беспримерно Русско Царство,
И младенец в нем герой.
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

‎Царедворец, живший нежно,
Просится на страшный бой,
Сносит труд и скорбь прилежно
И на смерть идет стеной.
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

‎Пули, ядра, раны смертны
За царя приемлет в дар;
Награжденья нам безсмертны –
Слово царско, слава, лавр.
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

Я всему предпочитаю
За отечество лить кровь;
Я Плениру забываю
И пою к нему любовь.
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

‎Утешайся восхищеньем
Чад, о матерь! таковым,
Их нелестным поклоненьем
Добродетелям твоим:
‎‎‎     Славься сим, Екатерина,
‎‎‎     О великая жена!

1794 г.

Приложение к оде: «На взятие Варшавы».

Из письма Державина к Мерзлякову
от 26 августа 1815 г. из Званки.

Милостивый государь мой Алексей Федорович!

В уединении и старости моей, когда уже меня и Музы оставили, вы своим Амфионом издалече, подобно сему древнему музыканту, утешаете слух мой и благоухаете моему самолюбию. Последний разбор ваш оды моей На взятие Варшавы усильно исторгает мою вам благодарность. Вы, подобно Аддисону, усматривая кажущиеся вам истинными красоты в письменах моих, обессмертиваете меня, ежели так смею сказать, как он Мильтона, и я за то, кажется не некстати, напомяну вам изречение Пиндара:

     «И собственных хвала граждан
     Завистникам жмет сердце тайно».

Так будьте, милостивый государь мой, на счет моих незаслуженных хвал поумереннее. Вы знаете, что время и место придают красоты вещам. С какой и когда точки зрения, кто на что будет глядеть: в одно и то же время одному будет что-либо приятно, а другому противно. Самая та же ода, которую вы столь превозносите теперь, в свое время была причиною многих мне неприятностей. Покойная государыня императрица разгневалась, и потому, хотя уже была напечатана, но не выпущена в свет до самой ея кончины. – Какие же бы были к тому причины? – Вот оне: 1) Некто из ея приближенных читал оную пред нею и вместо полна̀ прочел по̀лно. 2) Трон под тобой, корона у ног показались ей якобинизмом тогдашних французских крамольников. 3) Труд наш, имена не столь сильны, как бы думал я, ея восхитили душу, и тому подобное. – Вы мне скажете, что до этого вам нужды нет, но что вы только смотрите на красоты поэзии, будучи поражаемы ими по чувствам вашего сердца. Вы правы; но смею сказать: точно ли вы дали вес тем мыслям, коими я хотел что изобразить, ибо вам обстоятельства, для чего что писано, неизвестны. Будучи поэт по вдохновению, я должен был говорить правду; политик или царедворец по служению моему при дворе, я принужден был закрывать истину иносказанием и намеками, из чего само по себе вышло, что в некоторых моих произведениях и поныне многие, что читают, того не понимают совершенно, – например:

     Как вкус и нравы распестрились,
     Весь мир стал полосатый шут,
     Мартышки в воздухе явились,
     По свету светят фонари;
     Витийствуют уранги в школах и проч.

Все примечатели и разбиратели моей поэзии, без особых замечаниев, оставленных мною на случай смерти моей, будут судить не в попад. – Также и в разбираемой вами оде, кажется мне, что вы приняли за одно аллегорическое название Польши: в гидре, во льве, в Сармате и в фуриях; но они суть предметы сами по себе совсем разные, но только действовали против России заедино. В гидре я представил Варшаву, как льстивую змию, исподтишка угрызшую нечаянным возмущением бывшие там наши войски; во льве – враждующего на нас Шведа, в фуриях – крамольников Парижа, на нас тайно и явно восстающих; ибо тут опечатка, а в манускрипте сказано: Стремися, фуриев (а не с фурией) сонм грозный. Подобно сему и театр действия не одного настоящего времени в Варшаве, но «от Лены до Невы простершийся герой на лавровом поле оттолкнет врагов одною ногою», т. е. в будущее время, что и исполнилось в 1812 году под Москвою. Сармат – вообще польский народ, которого обезоружа, Росс грозит ему наднесенным мечем, чтоб он не смел вновь против него восставать. Оттолкнуть – слово конечно низкое для оды; можно бы сказать: «отторгнет вас одной ногою»; но мне оттолкнет казалось яснее, как Ломоносову сопхнуть. А потому в куплете сем ежели и есть красоты, то не одни пиитические или картинообразные, но пифические, или пророчественные.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оканчиваю повторением моей еще благодарности за ваше ко мне хорошее расположение. Не подумайте, что я будучи весьма слабый эстетик, хотел оспаривать разбор ваш, который мне похвалять самому стыдно; но потомство вам лучше отдаст справедливость нежели я, когда научите вы молодых питомцев истинному вкусу вашими примечаниями. Пребываю впрочем с истинным почтением ваш и проч.