«Надписи на стихотворениях А. С. Пушкина» А. Толстой

Подражание (Я видел смерть: она сидела…)

. . . . . . . . . . . .
Прости, печальный мир, где темная стезя
      Над бездной для меня лежала,
      Где жизнь меня не утешала,
Где я любил, где мне любить нельзя!
      Небес лазурная завеса,
Любимые холмы, ручья веселый глас,
      Ты, утро – вдохновенья час,
Вы, тени мирные таинственного леса,
      И всё – прости в последний раз!

      Ты притворяешься, повеса,
Ты знаешь, баловень, дорогу на Парнас.

Выздоровление

. . . . . . . . . . . .
      Приди, меня мертвит любовь!
      В молчанье благосклонной ночи
Явись, волшебница! Пускай увижу вновь
Под грозным кивером твои небесны очи,
      И плащ, и пояс боевой,
И бранной обувью украшенные ноги…
Не медли, поспешай, прелестный воин мой,
Приди, я жду тебя: здоровья дар благой
      Мне снова ниспослали боги,
      А с ним и сладкие тревоги
      Любви таинственной и шалости младой.

По мне же, вид являет мерзкий
В одежде дева офицерской.

Из письма

Есть в России город Луга
Петербургского округа.
Хуже б не было сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.

Город есть еще один,
Называется он Мглин,
Мил евреям и коровам,
Стоит Луги с Новоржевым.

Дориде

Я верю: я любим; для сердца нужно верить.
Нет, милая моя не может лицемерить;
Все непритворно в ней: желаний томный жар,
Стыдливость робкая – харит бесценный дар,
Нарядов и речей приятная небрежность
И ласковых имен младенческая нежность.

Томительна харит повсюду неизбежность.

Виноград

. . . . . . . . . . . .
Краса моей долины злачной,
Отрада осени златой,
Продолговатый и прозрачный,
Как персты девы молодой.

Мне кажется, тому немалая досада,
Чей можно перст сравнить со гроздом винограда.

Желание (Кто видел край, где роскошью природы…)

. . . . . . . . . . . .
И там, где мирт шумит над тихой урной,
Увижу ль вновь, сквозь темные леса,
И своды скал, и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса?

Утихнут ли волненья жизни бурной?
Минувших лет воскреснет ли краса?
Приду ли вновь под сладостные тени
Душой заснуть на лоне мирной лени?..

Пятьсот рублей я наложил бы пени
За урну, лень и миртовы леса.

На странице, где помещено обращенное к Е. А. Баратынскому четверостишие «Я жду обещанной тетради…». Толстой написал:

      Вакх, Лель, хариты, томны урны,
   Проказники, повесы, шалуны,
Цевницы, лиры, лень, Авзонии сыны,
   Камены, музы, грации лазурны,
      Питомцы, баловни луны,
Наперсники пиров, любимцы Цитереи
   И прочие небрежные лакеи.

Аквилон

Зачем ты, грозный аквилон,
Тростник болотный долу клонишь?
Зачем на дальний небосклон
Ты облако столь гневно гонишь?
. . . . . . . . . . . .

Как не наскучило вам всем
Пустое спрашивать у бури?
Пристали все: зачем, зачем? –
Затем, что то – в моей натуре!

Пророк

. . . . . . . . . . . .
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!»

Вот эту штуку, пью ли, ем ли,
Всегда люблю я, ей-же-ей!

Золото и булат

Все мое, – сказало злато;
Все мое, – сказал булат;
Все куплю, – сказало злато;
Все возьму, – сказал булат.

Ну, так что ж? – сказало злато;
Ничего! – сказал булат.
Так ступай! – сказало злато;
И пойду! – сказал булат.

В. С. Филимонову
при получении поэмы его «Дурацкий колпак»

. . . . . . . . . . . .
Итак, в знак мирного привета,
Снимая шляпу, бью челом,
Узнав философа-поэта
Под осторожным колпаком.

Сей Филимонов, помню это,
И в наш ходил когда-то дом:
Толстяк, исполненный привета,
С румяным ласковым лицом.

Анчар

. . . . . . . . . . . .
А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы.

Тургенев, ныне поседелый,
Нам это, взвизгивая смело,
В задорной юности читал.

Ответ

. . . . . . . . . . . .
С тоской невольной, с восхищеньем
Я перечитываю вас
И восклицаю с нетерпеньем:
Пора! В Москву, в Москву сейчас!
Здесь город чопорный, унылый,
Здесь речи – лед, сердца – гранит;
Здесь нет ни ветрености милой,
Ни муз, ни Пресни, ни харит.

Когда бы не было тут Пресни,
От муз с харитами хоть тресни.

Царскосельская статуя

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
      Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой:
      Дева над вечной струей вечно печальна сидит.

Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский,
В урне той дно просверлив, воду провел чрез нее.

Надписи, опубликованные племянником С. А. Толстой, поэтом и философом Д. Н. Цертелевым, были сделаны на лейпцигском издании стихотворений Пушкина 1861 г. Стихотворения Пушкина цитируются по этому изданию.