«Романсы о Сиде» П. Катенин

Из Гердера

1

Дон Диег сидел печальный,
Ввек никто так не страдал.
Грустно думал днем и ночью,
Что его поруган дом;
Дом поруган старый, храбрый,
Лайнецов известный дом:
Он Инигосов во славе
И Абаркосов мрачил.
Слаб от лет, обижен страшно,
К гробу близится дон Дьег,
Между тем как враг дон Го́рмас
В безопасном торжестве.
Так без сна он и без пищи,
Потупи́в глаза, сидит,
За порог ногой не ступит
И ни с кем не говорит.
Друг его придет утешить –
Он не слышит слов его:
Обесчещенный, боится
Ближних духом заразить.
Наконец скидает бремя
Он безмолвныя тоски,
Сыновей своих сзывает,
Но и тем не говорит;
Только всем веревкой руки
Тут же сам перевязал.
Все они его с слезами
Просят, чтоб пришел в себя.
Он почти уж без надежды,
Как дон Ро́дриг, младший сын,
Вдруг и радость и надежду
Возвращает старику.
Он, как лев, сверкнул очами,
Отстранился от отца:
«Забываешь разве, – молвил, –
И кто я, и кто ты сам?
Если б ты своей рукою
Не́ дал прежде мне меча, –
И ножа бы мне достало,
Чтобы срам такой пресечь».
Слезы радости ручьями
Полились у старика:
«Ты, – сказал он, обнимая, –
Ты, мой Родриг, ты – мой сын:
Гневом ты меня утешил
И досадой исцелил;
Только не отцу, мой Родриг,
Дома нашего врагу
Смертью отомсти». – «А где же,–
Молвил Родриг, – кто посмел
Нас бесчестить?» – И дон Дьегу
Молвить слова не дает.

2

Родриг шел и думал думу!
О бесчестии отца,
О годах своих цветущих
И могуществе врага.
Тьму друзей имеет Гормас
Во Астурии горах;
Первый он и на сраженьи,
И в совете короля.
Но однако, если вспомнит
Он бесчестие отца,
Что при нем всё остальное?
Лишь бы правым бог помог!
Храбрость долг ему священный,
Юность тоже не порок;
А за честь в хорошем доме
Малым детям смерть легка.
Спешно меч с стены снимает,
Меч, который в старину
Ба́стард доблестный Мударда
При бедре своем носил:
Меч висел как бы печальный,
Что им некому владеть.
Перед тем как опоясать,
Родриг молвил так мечу:
«Слушай, меч на свете славный!
За тебя взялась рука
Не подлей руки Бастарда,
Хоть еще не так сильна.
Взад она уж не погнется,
Как махнет тобой в бою.
Меч! ты скован из булата,
И в груди моей булат;
Прежний был твой храбр хозяин,
И со мною нет стыда.
Если ж ты со мной бесчестье
Встретишь, отжил ты свой век.
Долго ты в ножнах как сонный
Пролежал: ступай на свет;
Час настал, чтоб нам с тобою
Мести правой добывать».
Тихо, чтоб никто не сведал,
Родриг из дому пошёл,
И часа́ не проходило,
Как он встретился с врагом.

3

Графа Гормаса дон Родриг
Пред дворцом на площади́
Встретил, двое их и было;
Слово молвил он ему:
«Знал ли ты, скажи, граф Гормас,
Что есть сын дон Дьегов, – я,
Как рукой ты смел коснуться
До почтенного лица?
Знал ли ты, что род дон Дьега
Лаин Кальва древний род,
Что нет в свете благородней
Ихней крови и щита?
Знал ли ты, что я покуда
Жив, не только человек,
Вряд ли сам господь небесный
Даром сделать мог, что ты?»
– «Ты, – ответил гордый Гормас,–
Знаешь ли полвека что?
Юноша!» – «Да, – молвил Родриг, –
Знаю, и тебе скажу:
В том наш долг, один полвека:
Как достойных уважать,
А другой: как за обиду
Дерзновенным отомщать
И смывать последней кровью
Стыд». Сказав сии слова,
Поглядел в глаза он графу;
Граф же гордый отвечал:
– «Юноша, чего ж ты хочешь?»
– «Головы твоей хочу, –
Молвил Сид, – я так поклялся».
– «Биться хочешь ты, дитя, –
Молвил Гормас, – как ребенка
Надо наказать тебя».
Мати божья! все святые!
Как гнев Сида рассказать?

4

Слезы тихие катились
По ланитам старика.
Он сидел на стол опершись,
Всё забыл вокруг себя.
Думал он: мой дом поруган;
Думал он: мой сын так юн;
Думал он: ему опасно
С сильным меряться врагом.
Всё с бесчестьем отлетает:
Радость, смелость и покой;
Все они с одною честью
Возвращаются назад.
Углублен в печальной думе,
И не видит он, как сын
Входит, меч держа под мышцей,
Руки сложены на грудь.
Долго с жалостью он смотрит
На отца на старика;
Подошел к нему, взял руку:
«Ешь, старик», – ему сказал,
Указал на стол накрытый;
Пуще слезы потекли
У дон Дьега: «Ты ли, Родриг,
Ты ли это молвил мне?»
– «Я, родитель, подними же
Благородное лицо».
– «Разве нет уж нам бесчестья?»
– «Нет, родитель: он убит».
– «Сядь же рядом, сын мой Родриг,
Я готов с тобой поесть;
Кто его убил в сраженьи,
Первый в роде тот своем».
На коленях плакал Родриг,
Руку старца лобызал;
А дон Дьег, лобзая сына,
Плакал вдвое от души.

5

Конский топот, говор шумный,
Клик, и беганье, и стон,
И оружья звук – в Бурго́се,
У палаты короля.
Вышел спешно из покоев
Дон Фернандо, сам король;
Все придворные бояре
Вслед ему пошли к дверям.
У дверей стоит Химена,
Разметавши волоса,
Обливается слезами,
Пала в ноги королю.
А дон Дьег – с другого края;
Триста храбрых с ним мужей,
И меж ними сам дон Ро́дриг,
Из кастильцев молодец.
Все сидят на мсках верхами,
Только Родриг на коне;
Все тут в замшеных перчатках,
A в железных он один;
Все они в шелку и в злате,
Он же в латах боевых.
И народ, как их завидел,
И весь двор, как вышел к ним,
Все вскричали: «Посмотрите,
Отрок Го́рмаса убил!»
Тут дон Ро́дриг оглянулся,
Громко молвил: «Кто из вас
Графа смертию обижен,
Друг, иль ближний, иль родной?
Пусть хоть конный он, хоть пеший
Выйдет». Все ему в ответ:
«Разве черт с тобою драться
Выйдет на свою беду».
Триста всадников поспешно
Все слезали с мсков своих,
Королю (К руке ходили;
Лишь остался на коне
Родриг. «Слезь с коня, сын Ро́дриг, –
Тут сказал ему отец, –
Поцелуй Фернанду руку».
– «Если ты велишь, пожалуй:
Я с охотою сойду».

6

Рвется в горести Химена,
Слово молвит королю;
Слезы так из глаз и льются,
Так и блещет в них она:
Отвечали вдвое краше,
Словно роза под дождем;
От печали неутешной
Щеки, как огонь горят;
Речь сложить и можно в песню,
Взглядов и красы нельзя.
«Государь, – она сказала,–
Правосудья я прошу.
Им зарезан мой родитель,
Он его ужалил, змей!
Гормаса, который часто
Трон твой и тебя спасал;
Гормаса, потомка храбрых,
Чьи с Пелагом знамена,
Королем христолюбивым
Первым, родину спасли;
Гормаса, который веру
Сам святую охранял,
Слыл и страхом Альманзоров,
И красой своей земли,
И твоей короны царской
Первым камнем дорогим.
Суд, король, а не пощада!
Долг твой слабым помогать.
Царь пристрастный недостоин
Службы рыцарей своих,
Ни любви своей царицы,
Ни лобзанья от нее.
Ты же, Родриг, ты, зверь лютый,
Проколи и грудь мою;
Я тебе ее открою:
Будь убийцей и моим.
И зачем щадить ты станешь
Дочь, отняв у ней отца?
И зачем щадить врагиню
Впредь отныне навсегда?
Мщенья я прошу от неба,
Мщенья ото всей земли,
Мщенья над тобой». Дон Родриг
Смолк, поворотил коня,
Сам спиною повернулся
Всем тут рыцарям, вождям;
Ждал, не будет ли погони,
Но никто не погнался.
Лишь увидела Химена,
Пуще закричала всем:
«Мщенья, други, мщенья, крови!
Я – отмстителю цена».

7

У стола сидел Фернандо
В Бургосе в своем дворце,
Как Химена в черном платье
Вся в слезах к нему пришла.
С видом скромным, благородным
Молвит грустные слова:
«Государь, подай защиту
Мне, несчастной сироте;
Мать моя в тоске скончалась,
И наследство мне от ней
Стыд несглаженный: убийца
Дома нашего живет.
Каждый день надменный Лайнец
Мне является в глаза;
Каждый день верхом у окон
Ездит с ловчим соколо́м:
Голубей моих он травит;
Сам взгляни, о государь:
Кровь любимыя голубки
На груди моей видна.
Я ему и запрещала,
Но какой он дал ответ!
Государь, прочти, что пишет
Он в насмешку надо мной».

Доне Химене

Почтенная дона, Химена драгая,
Ты сетуешь в том на меня,
Что много за ловлей я птиц разъезжая
Извел голубей, соколо́м их гоня.
Мы каждое утро гуляем с ним вместе.
Позволь мне явиться к тебе, как к невесте.
Тогда мы поправим, что сделали зол
Враги нашей страсти: судьба и сокол.

Как прочел король записку,
Подошел он ко столу,
Написал письмо к дон Дьегу
И тайком ему послал.
Как письмо увидел Родриг,
«Нет, – сказал он, – бог свидетель
И святая божья мать,
Одного тебя, родитель,
Не пущу я во дворец».

8

На Кастилию напали
Пять срацинов королей:
Меч, огонь, опустошенье,
Смерть пред ними потекла.
Уж за Бургосом далеко
Монтедока, Бельсорад,
Сан-Доминго и Нахара,
Вся земля разорена.
Мавры гонят в ней толпами
Христиан, мужчин и женщин
И детей и скот и всё;
Старый плачет, малый воет:
«Ах! куда нас всех ведут?»
Мавры со́брали добычу,
С ней уйти уже хотят,
Ибо не было им встречи,
Сам король не встретил их.
Но в своем Биварском замке
Сведал Родриг ту беду;
Двадцать лет ему не вступно,
Но душой он зрелый муж.
Конь его слыл Бабиеца;
Как воссел он на него,
Словно бог на колесницу,
И пустился разъезжать;
Своего отца вассалов
Всех он со́звал и повел
Вплоть до самой Монтедоки;
Там дождалися врагов.
Царь небесный! тут из мавров
Не ушло ни одного;
Тех же, что вели толпами,
Христиан, мужчин и женщин,
Всех он обернул домой.
А в подарок дон Фернанду
Добрый Родриг отослал
Полоненных на сраженьи
Пять срацинов королей.

9

Дон Фернандо на престоле
Судит подданных своих;
Тех за дело награждает,
Тех казнит он за вину:
Ведь нигде нельзя народу
Жить без казни и наград.
В длинном черном покрывале,
С нею триста верных слуг,
Шла почтительно Химена,
Чтоб судиться, к королю;
Стала на одно колено
У престола на ступень.
Дочь великого Го́рмаса,
Жалуясь, сказала так:
«Полгода мину́ло ныне,
Полгода, о государь,
С дня того, как юный воин
Моего отца убил.
В пятый раз меня ты слышишь,
А четыре обещал
Помощь словом королевским,
Правосудие и месть:
Я досель их жду напрасно;
Юн, и дерзок, и надмен,
Над законами смеется
Сид дон Родриг де Бивар.
Государь! и ты всё терпишь,
Ты; и если б кто другой
Смел вредить ему, я знаю,
Злом воздал бы ты ему.
Добрые цари на свете
Образ божий, злой же царь
Службы верных слуг не помнит,
В подданных родит вражду,
Гнев и ненависть, от коих
Плод – отчаянье и плач.
Государь, о всем подумай
И прости мне, сироте,
Коей жалобы невольно
Восстают тебе в укор».
– «Что ты молвила, прощаю,–
Отвечал король, – Химена,
Только далее не смей:
Родрига тебе я прочу.
Ныне смерти ты ему, –
Скоро счастия и жизни
Будешь от меня просить».

10

Не бывало громче славы,
Славы Родрига, когда
Пять он королей срацинов,
Мавров из Морерии,
В трудной битве полонил.
И как взял со всех он клятву
Впредь служить и дань платить,
Их на родину обратно
Всех он вместе отпустил.
Долгих семь годов уплыло.
Тверд в намереньи своем,
Дон Фернанд взял город крепкий,
Покорил Коимбру город
С башнями и со стеной;
Посвятил в нем мати божьей
Богатейшую мечеть;
В сем священном Родриг храме
Бденье рыцарства свершил.
Королевскими руками
Опоясан он мечом,
И сама же королева
Подвела ему коня,
А инфанта дон-Уррака
Вздела шпоры на «его:
«Матушка, ах что за рыцарь!
Не видала я таких.
Я завидую крестьянке,
Что, упрека не боясь,
В низком звании, свободно
Может на него смотреть,
Смеет им налюбоваться;
Но счастливее жена,
Мать которую красавцу
Ненаглядному вручит».
Так царевна говорила;
Только не из алых уст,
А в груди ее безмолвной
Сердце молвило слова.

11

«Родриг, благородный рыцарь!
Молод, храбр ты и умен.
Накажи тебя создатель:
Сердце ты мое сгубил,
Смелый юноша, не вспомнив
Ни кто я, ни кто ты сам.
Город ты пленил осадой,
Пять срацинов королей
Победил и вверг в оковы,
В ранней юности своей
Гордого убил Горма́са, –
Чем же так гордиться тут?
Рыцарь, все гишпанцы тоже,
Больше сделать могут все.
Ты родился благороден,
Долг твой хвальные дела;
Кто лишь долг свой исполняет,
В чем ему быть благодарным?
А хоть было б в чем, то знай:
Этот долг не мой, а разве,
Разве моего отца.
Если бедностью с тобою
Я кажуся и равна,
Царским я своим рожденьем
Много от тебя ушла.
Оттого бывают бедны
Дщери царские всегда,
Что их крови благородство
Выше всех богатств земных:
Не порок во мне и бедность,
Боле чести мне от ней.
За богатство ты Химену
Любишь, это знаю я;
Нет, неправда, не хочу я,
Родриг, на тебя солгать;
Ею ты любим: бог с вами!
Право, мне и нужды мало,
Любит ли Химену Сид.
Дочери богатой графа,
Мелкий рыцарь, ты и рад;
Я бедна: на что алмазу
Быть в окладе золотом?
Ты хорош: Нарцисс был краше;
Мудр: мудрее Соломон;
Благороден: их и много;
Храбр: в Гишпаньи никогда
Трусы, Родриг, не родятся;
Ты богат: есть тьма глупцов,
Тож богатых; вышел в славу:
Сколько славилось людей,
Отжили свой век, и всеми
Позабыты навсегда.
Зеркало твое солгало,
Будто в свете краше нет,
Посмотрись в мое, увидишь,
Что напрасно был так горд.
Прочь! иди к себе подобным,
Рыцарь, прочь! и на царевну
Лишь с почтением взирай»..
Так ревнивая царевна
Дон-Уррака речь вела;
Слушал Сид, но ей ни слова:
Знал любовь ее к себе.
И как кончила инфанта,
За иголку принялась:
Вышить шарф ему прекрасный,
Хоть он даже не просил.

12

Во цветущий месяц Пасхи,
Как седая вновь земля
Старой феи вид меняет
В образ нимфы молодой,
В красной Бургоса долине
С знатью и со всем двором
Выезжал король Кастильский,
Дон Фернандо, на гульбу.
Изо всех своих придворных
Взял он Родрига с собой
И повел к ручью, чрез поле
Льющемусь как серебро;
У ручья с ним слово молвил.
Все их видели очьми,
Но никто не слышал ухом,
В чем беседа их была:
«Рыцарь, – молвил он, – любезный,
Молод ты и сердцем храбр;
Только мало жил на свете,
А об женщинах понятья
Не имеешь ты совсем.
Страсть их в том, чтоб править нами,
Часто и успех притом:
Часто женщин мы орудье;
Лучшим предприятьям мужа
Может повредить жена.
Грех, а часто в мысль приходит,
Будто на свой белый свет
Бог затем и создал женщин,
Чтобы ими и за них
Мы всё делали, они же
Оставались в стороне.
Молодцу, как ты, знать женщин
Очень нужно, всех других
Мудренее их наука;
Только не пускайся в даль,
Чтоб с тобою не случилось
Так, как с древним мудрецом:
Он хотел изведать море,
Да и бросился во глубь.
Тайна в том, чтоб знать их силу
Над душою их мужей;
В них засела эта тайна
Так глубоко, что сам бог
Не всегда ее проникнет;
И как при́дет судный день
И всё скрытое откроет,
Чаю, женщин всех найдет
Бог с пороками одними,
Правых всех и виноватых, –
Так душа у них темна.
Разница, мой друг, большая
Между мужем и женой,
Вся в ее, однако ж, пользу:
Знаешь ли ты отчего?
Муж идет своей дорогой,
А жена сидит и ждет;
Он задумал так, а выйдет:
Надо сделать по ее.
Видишь ли, летает птичка
По деревьям, по сучкам
И стрелка как будто манит,
А схватить себя не даст?
Словно бы ему в насмешку
Щиплет лучшие плоды;
Видит, что стрелок оплошный
Взять забыл с собой ружье.
А когда же против женщин
Мы умеем воружиться?
Так и манят нас оне.
Тут ничем не охранишься,
Участь всякому одна;
Юноша, совет разумный:
Не жениться никогда».
Так король вел с Сидом слово,
Он хотел его разведать;
Слушайте, что Сид сказал.

13

Как замолк король Фернандо,
Сид ему тут слово молвил
У сребристого ручья:
«Государь, я, правда, молод
Старую премудрость знать;
Но понять законы чести,
Как ни молод, всё могу.
Я рожден от доброй крови,
С детских лет учен добру;
Честь гласит мне: благородный
Должен род свой сохранить;
Должен он служить отчизне
И советом и рукой,
Помнить веру, государю
В нужде правдой помогать;
А затем свой род и имя
Твердо в землю вкоренить,
Чтоб взросло оно и каждый
Опереться мог на нем;
Должен родине и церкви
Чад достойных подарить, –
Так я думаю, жениться
Мне велела честь сама.
Кто союз отвергнул брачный,
Тот изменник, государь;
Ни святой не помнит веры,
Ни примера праотцов;
Разрывает узы чести,
С целым обществом союз.
Строго он за то наказан:
Как он родом пренебрег
Так и им пренебрегают,
Всем он в свете бесполезен,
Предков имени позор.
Что ж до власти женщин в доме,
Государь, тебе всю правду
Я, как думаю, скажу.
Власть их та, какую слуги
У дурных берут господ,
Если те имеют нужду
Скрыть чрез них свои дела;
Кто же чист и прав, тот силен,
Не боится никого.
В чести вовсе невозможно
Мужу слушаться жены,
И совет их тут не нужен:
Знай они в весельи жить.
Пусть их в мелочах и правят,
Даже в них они умней,
Чем мужчины, наша братья.
Так я думал, государь;
Ты сказал, и я согласен:
Все они одна душа,
Все ни к черту не годятся,
Если муж у них дурной.
В этом конный я и пеший
Рад стоять противу всех;
Но и в том, что в их пороках
Муж всех больше виноват.
Чтобы кончить нам беседу,
Просьба есть мне, государь:
Дочь у Гормаса осталась;
Я с ней в брак вступить хочу,
И на оный позволенья
Королевского прошу».
Так наш Сид и дон Фернандо
И рассталися друг с другом
У сребристого ручья.

14

Родриг

В полночь тихую, когда
Все почиют от труда;
Но любовь не спит одна:
(Ей и горести нет сна),
Встань, Химена, жизнь моя,
Отвори мне: это я.

Химена

В полночь тихую, когда
Не почиют от труда
Горести мои одне,
Кто стучится в дверь ко мне?

Родриг

Берегись: враг может злой
Здесь подслушать нас с тобой.
Громко так не говори,
Встань и спешно отвори.

Химена

Молви прежде мне: кто ты.
Дверь несчастной сироты
Отворить в ночную тьму,
Должно знать сперва: кому.

Родриг

До сего ль, Химена, дня
Ты не узнаёшь меня?

Химена

Родриг, нет, я узнаю.
Ты сгубил всю жизнь мою,
Ты сгубил нас до конца,
Чрез тебя мне нет отца.

Родриг

Честь пролить велела кровь:
Ссорит честь, мирит любовь.

Химена

Удались, мне скучен свет,
Мне на нем отрады нет.

Родриг

Сердце мне свое отдай,
И всем скорбям будет край.

Химена

Меж отца и меж тебя
Разделить могу ль себя?

Родриг

Да, любовь всему помочь
Может.

Химена

Родриг, добра ночь.

15

Взял от Родрига с Хименой
Слово верное король:
Чтоб отнюдь не оставаться
Никакой у них вражде,
Чтоб любовью помириться,
И чтоб Лаин Кальво их,
Архирей благочестивый,
В божьей церкви обвенчал;
А чтоб златом и землею
Равен был Химене Сид,
Вальдуерну, и Сальданью,
Бельсорад, и монастырь
Петр Апостол де Кордонья
Подарил ему король.
Как на славу, в день их свадьбы
Солнце красное взошло.
Родриг, сняв с себя оружье,
Вместе с братьями своими
Наряжаться к свадьбе стал:
По́рты тонкие валонски,
С алой прошвой башмаки
Тонкой кожи и две ленты
Плотно их узлом скрепляли
Вкруг красивыя ноги.
Узкий и без отворотов
Он надел потом камзол
И кафтан атласный черный
О раздутых рукавах:
Хоть отцом он был поношен,
Да немного; на атлас
Ловко падал с плеч лосиный
Мягкий продевной колет.
Сетку с шелком золотую
Повязал на волоса;
А на тонкой черной шляпе
Из фламандского сукна
Превысоко колыхалось
Красноцветное перо.
Весь обшит внизу прекрасно,
Плащ доходит до колен;
На плечах опушка: белый
Чернохвостый горностай.
А Тидзона, меч сердитый
(Всех срацинов он гроза),
Черным бархатом привязан
К поясу из серебра;
Близ него, искусно сложен,
Тонкий белый плат висел.
Так наш Сид, одет нарядно,
Вместе с братьями своими
В церковь божию пошел.
И король там, и епископ,
И придворных тьма господ,
И невеста, все уж ждали.
Чинно там стоит Химена:
Из прозрачного холста
Платье, всё кругом обшито
Тонким лондонским сукном.
Сверху донизу красиво,
Впору ей оно и в рост;
Обувь цве́тная, как розы,
Королевою стоит.
А на шее ожерелье,
Восемь камней дорогих:
Город целый их не купит;
И на лучшем изо всех
Вырезан святой был образ:
Михаил Архистратиг.
На груди висели белой
И алмазы и жемчу́г.
И пошли жених с невестой
В церкве божьей к олтарю.
Подал Сид Химене руку,
На нее взглянул с любовью
И пристойно ей сказал:
«Я честного человека
К горю отнял у тебя:
Так мне честь и долг велели.
Ныне ж возвращаю вновь;
И чего ты с ним лишилась –
Друга, ближнего, отца
И слугу, – найдешь всё вместе
В муже ты своем, во мне».
Из ножон меч смелый вынул,
Поднял к небу острием:
«Пусть, – сказал он, – бог накажет,
Если клятвы не сдержу:
И любить тебя всем сердцем
И во благе содержать.
Лаин Кальво, друг почтенный,
Нам пора, благослови».

16

От венца из церкви божьей
Дивный двинулся их ход:
Родриг впереди с Хименой,
С нею рядом важно шел
Сам король за их отца,
Подле ж Родрига почтенный
Лаин Кальво архирей,
А за ними длинным рядом
И другие господа.
Праздничные вновь вороты
К свадьбе сделаны нарочно,
Ими во дворец вошли.
Улицей повсюду в окнах
Все развешаны ковры,
А травою и цветами
Вся усыпана земля.
До дворца от самой церкви
С песнями бежал народ;
С бубнами, с колоколами,
С восклицаньем провожал.
Альвар-Фанец (он у Сида
Друг был первый из друзей),
Слуг за ним бежало пропасть,
Сам украшенный рогами,
Шел одетый он быком.
Антолин, ездок искусный,
Ехал на осле верхом.
Пелаец, большой потешник,
Нес с горохом пузыри
И бросал во весь народ.
Помирал король со смеху,
И пажу, который дамам
На смех черта представлял,
Насмешил и напугал,
Дал он горсть мараведисов
Между черни раскидать.
Сам король за праву руку
Вел Химену ко дворцу;
Встречу вышла королева,
И придворные за ней;
Как ни весело шло прежде,
Веселей еще пошло.
Сыпали из окн пшеницы
Так, что в шляпу королю
И за пазуху Химене
Тьма насыпалася зерн;
И по зернушку все вынул,
И в присутстве королевы,
У Химены сам король.
Как завидел Альвар-Фанец,
Так и заревел быком:
«Голова не так завидна,
Как рука у короля».
– «Четверик ему пшеницы
Дать, – сказал король, – а ты
Обойми его, Химена;
Он изрядно подшутил».
Всюду шумное веселье;
Лишь в Химениной душе
Нет его: в великом счастьи
Радость к сердцу не дойдет;
Все шумят, она ни слова:
Ей и слов уж не найти.

17

Папа Виктор на престоле
Сел апостола Петра,
А немецкий император
(Гейнрих именем был кесарь)
С жалобой к нему предстал:
«Бью челом, отец священный,
На Фернанда, короля
И Кастильи и Леона.
Христианство всё меня
Признает своим владыкой;
Он один меня не чтит
И платить не хочет дани:
Ты принудь его, отец,
К сохранению как веры,
Так и власти обои́х».
И послал указ с угрозой
Виктор Папа к королю:
«На тебя в поход крестовый
Людям всем велю пойти
Иль пришли с покорством дани
Немцу кесарю и мне».
Долго, долго думал думу
Наш Кастилии король;
Он рассчитывал опасность,
Если дело вдаль пойдет.
Все советники сказали:
«Надо силе уступить».
Только Сид, а он в то время,
Время первое любви,
Нежился с своей Хименой,
Но как весть к нему дошла,
К королю пошел поспешно,
Дал такой ему совет:
«В горький час бы ты родился,
Государь, себе и нам,
Если б жив пока другому
Волю дал в своей земле.
Не бывать тому вовеки.
Слава богу, мы в живых;
А за честь твою вступиться
И чужим не выдавать
Долг наш, все тебе мы слуги;
Кто же дал совет иной,
Либо он судил не здраво,
Либо славы враг твоей.
Вызови, грозить кто смеет:
Вызов дело короля,
А война есть наше дело;
Вызови, и волю дай.
Вспомни, государь, подумай,
Мы Кастилию тебе,
Мы достали, не жалея
Жизни, денег, ни труда;
Я умру, а не позволю,
Чтобы рой чужих шмелей
Нашу расхищал добычу,
Наших ел плоды побед:
Дай задаром им хоть столько,
Мало будет им всего».
И повел наш Сид войною
Десять тысяч молодцов,
С ними Альпы перешел.
Граф Раймонд его Савойский
Встретил с множеством коней;
Только Сид разбил их в поле,
Графа самого пленил,
И лишь выпустил на волю
За младую дочь в обмен:
Изо всех красавиц – чудо;
Полюбилась королю,
Сына прижили, и после
Был он церкви кардинал.
И король французский тоже
Рать на Сида высылал,
Да ее как бы не стало;
Родриг же с своей дружиной
Как в Италию вошел,
Вот и папа вдруг и кесарь
Шлют к Фернанду королю,
И ни слова нет об дани,
Лишь бы Сида воротил.
И пришел наш воевода
Победителем назад;
С похвалами праву руку
Дон Фернанд к нему простер:
В честь была и в радость Сиду
Благодарность короля.

18

В крепком городе Заморе
Проживал король с двором,
Как пришли туда от мавров
К Сиду Родригу послы.
Тех послов к нему прислали
Пять срацинов королей,
Коих он пленил в сраженьи;
Дань с собою привезли.
Сто коней, и всё арабских:
Двадцать белых так, как снег,
Двадцать с яблоками серых,
Тридцать рыжих, тридцать карих.
Каждый конь покрыт ковром
Пребогатым, и на каждом
Пребогатая узда.
А жене его Химене
Ка́мней дорогих убор:
Два прекрасных гиацинта,
И сундук с шелковой тканью,
Чем бы слуг ей нарядить.
И с почтеньем, как вассалы
Подошли они к нему:
«Государь наш Сид», – сказали;
«Вы ошиблися, друзья,–
Молвил Сид, – где проживает
Мой король, я сам вассал;
Дань не мне, ему несите:
Что мое, то всё его».
– «Вас пославшим донесите, –
Молвил тут король, – что он
Хоть не царь, с царями равен.
Всем я должен одному
Верному слуге и другу, –
Сиду вашему, ему».
И послы как возвращались,
Друг со другом удивлялись:
Кто вассал и кто король?

19

С нетерпеньем ждет Химена
В светлых гридницах своих,
Всё по Родриге тоскует.
Ей родить приходит час,
Час и сладкий и опасный,
И как ей твердит надежда,
Жизни лучшая пора.
Раз поутру в день воскресный
Боль под сердце подошла,
И горючи заструились
Слезы по белу лицу.
За перо взялась со стоном,
Много жалоб написала,
Жалоб нежныя любви
С просьбой к мужу молодому:
Как бы просьбам не трону́ть!
Только честь в нем ретивое
В крепкий камень привела.
За перо опять взялася;
С новой жалобой письмо
Пишет к первому на свете,
К государю самому:
«Мудрый, милостивый, славный,
Справедливый государь,
Вам покорная Химена
Бьет челом на вас самих.
Вы не в правду, разве в шутку,
Волей вашей королевской
Замуж выдали меня.
Молодой жены на свете
Нет, кто б замужем была
Так, как я; и не гневитесь,
Государь: вина на вас.
Я пишу к вам из Бургоса,
Где живу и жизнь кляну,
И на вас огнем дышу:
Где в заповедя́х господних
Право королю дано,
Чтоб так часто и надолго
Он супругов разлучал?
В похвалу ли чести вашей:
Ласкового, молодого
И достойного любви
Мужа сделать мне сердитым,
Страшным, неприступным львом?
День и ночь, полгода ровно
Службу он несет у вас,
И едва-едва в год целый
На день свидится с женой.
Приезжает он, обрызган
Кровью до копыт коня;
Я приму его в объятья,
Он усталый в них заснет.
Ночь, как бешеный, всю бредит:
Битвы, драки, и едва
В небе, тьмой еще покрытом,
Слабый луч блеснет зари,
Не взглянувши на Химену,
Спит ли бедная, не спит,
Встал, пошел. Великий боже!
Сколько слез мне стоил он!
Обещал не только мужем,
И отцом мне быть, и всем;
Ничего мне не осталось,
Нет ни мужа, ни отца.
Чести ль вы ему хотите,
Государь? что в ней ему?
Он давно любимец славы;
Пух не вырос на щеках,
А в плену его уж были
Пять срацинов королей.
Государь, настанет вскоре
Мне опасный миг родин,
И тогда дойдут к вам вести;
Только я боюсь, что слезы,
Пролитые об отце,
Много сделали младенцу
В чреве матери вреда.
Будьте ж мне отцом, скажите
Всё, что на́ сердце у вас:
Возвратите ли супруга,
Иль хотите, чтобы сын
Воеводы ваших сил,
Первенец его родился
Сиротою без отца?

P.S.

Государь, еще к вам просьба:
Бросьте вы письмо в огонь,
Чтоб в придворных злые люди
Не смеялись надо мной.
Вместо мужа молодого,
Не забудьте, государь,
Нынче спит со мною рядом
Только старая свекровь».

20

Утром рано в час десятый
Дон Фернанд позвал писца,
Взял бумаги, своеручно
Вывел почерком одним
Крест, четыре точки, имя,
И такой ей дал ответ:
«Благородная Химена,
Посылаем к вам поклон,
Милость нашу и почтенье.
Вы пеняете на нас
За разлуку с милым другом:
Если б я его держал
В зло другим, себе во благо,
Правда ваша бы была;
Но когда война с врагами
У границ моей земли
Задержала воеводу,
Я ли, он ли виноват?
Спать не любит он и с вами:
Это, дона, из письма
Вашего довольно видно,
Так что я и не боюсь,
Чтоб ваш первенец был точно
Сиротою без отца.
Что вам пользы возвращенье
Мужа в дом свой ускорить?
И близ вас он будет с грустью
Слышать рев военных труб.
И не будь он воевода,
Что б тогда вы были оба?
То, что все: чета дворян.
Пять он королей срацинов,
Правда, в юности пленил;
Но дай бог ему пленить их
Пятью пять: тем меньше будет
Царству нашему врагов.
Если ж, дона, по желанью
Вашему, не может он
Скоро быть вам возвращен,
Мать пусть даст мне позволенье
Сыну заменить отца:
Имя несть сие достоин
Я один, как ваш король.
Ваше сжечь письмо нет нужды;
Я казать его намерен
Всем насмешникам к стыду.
Моего и вы не жгите;
В нем рука моя в залог.
Да, Химена, обязуюсь,
Буде вам родится сын,
Двадцать сот мараведисов,
Меч булатный и коня
Рыцарь примет от меня.
Если дочь, со дня рожденья
В год из царского добра
Сорок марк ей серебра.
И за сим простясь, желаю
Вам, Химена, в горький час
Милосердой мати божьей
Осененье и покров.

P.S.

Он идет ко мне, я слышу,
Славный воевода ваш,
И идет со мной браниться:
Для чего не в поле я?»

21

Счастье, слава, власть, богатство,
Все сокровища земные
Суть ничто: так на воде
Пузырек из капли вскочит,
И исчезнет в тот же миг.
Дон Фернандо, он, великий
(И недаром прозван так),
Всей Гишпании властитель,
Ждет последнего часа́.
На одре простертый смерти,
Мысли в вечность устремил;
Все он земли, всё драгое
Разделил уж по сынам.
Чей вдруг голос раздается
В опечаленном дворце?
То инфанты дон’Урраки
Плач, рыдание и стон.
В грустном черном покрывале
Со слезами подошла,
У подножия кровати
На колена пред отцом
Пала и, лобзая руку,
Жалобу взнесла к нему:
«Где, родитель, установлен
Богом иль людьми закон,
Чтоб, как ты, сынам для пользы
Без наследства кинуть дочь?
Все ты области и земли
Между братьев разделил,
А меня одну, родитель,
Дочь свою ты позабыл.
Государь, коль так, то, стало,
Я не дочь твоя: хотя бы
Незаконной плод любви
Я была, природы голос
Ты бы слышал и тогда.
Если в чем, отец владыко,
Виновата пред тобою,
Назови мою вину;
Если ж нет ее, что скажут
О тебе в чужих земля́х?
Что сказать всем добрым людям
О правдивом короле,
Кто для дочери невинной
Правду при смерти забыл?
В свет входя, мужчина сильный
Средства сам в себе найдет
Приумножить достоянье;
Праздным им отдать всё то,
Что добыть трудами должно,
Есть, родитель, сыновьям
Не добро, а униженье;
Но скажи: что может дочь?
Женщине чем жить на свете?
Без защиты на земле,
Ей осталась в послушаньи
И служении вся честь.
Коль отец мне не оставит
Ни угла в земле своей,
Я бегу в чужую землю.
Там, – прости жестокость слова, –
Чтобы скрыть, как ты жесток,
От отца я отрекуся,
Он отрекся ж от меня.
Так и быть, по белу свету
Я скиталицей пойду;
Жаль моей лишь крови царской:
Я забыть о ней боюся,
Как и сам забыл отец».
Так с рыданьем и слезами
Дон’Урраки речь лилась.
Кончила; и со вниманьем
Отходящего отца
Ожидали все ответа:
Слов последних короля.

22

Короля молчать заставить
Может женщина одна.
Дон Фернанд, добыча смерти,
Слышит дочери укор;
В нем еще довольно силы
О надменной воздохнуть,
Но едва-едва достало
На последние слова:
«Если б, дочь моя, ты слезы
Вместо суетных богатств
Об отце так проливала,
О! тогда б душа моя
Позже с телом разлучилась;
Но когда твой гордый плач
У одра моей кончины
Требует лишь благ земных,
Посмотри: я умираю,
Много ль их возьму с собой?
Я хвалю творца благого,
Подкрепившего меня
Дать ответ тебе и душу
От греха твою отвесть;
О своей, надеюсь твердо,
Что ее бог пустит в рай:
Слов твоих огонь ей вместо
Очищенья от грехов.
Рассуди сама и молви:
Час последний, смерти час,
Вряд ли выбран был счастливо
Душу скорбью отягчать.
Ты завидуешь, что братьям
Земли роздал я одним;
Но забыла долг и бремя,
Возложенные на них:
Долг – им охранять их землю,
Бремя – ею управлять;
Ты ж ни в чем не знаешь нужды.
Бедны братья и с добром,
Ты ж безо всего богата;
Лицам, званья твоего,
Кто сыскать не может равных,
Никакой и нужды нет,
Разве век отжить спокойно
В монастырской тишине.
Ты мне дочь, но я стыжуся
Ныне быть твоим отцом,
И виню себя в том только,
Что не выучил добру.
Дочь ты матери почтенной,
Но судя со слов твоих,
Молоком питалась вредным
У кормилицы дурной.
Ты грозишь в чужую землю
Убежать, о дочь моя!
Кто словам дал столько воли,
Сбросил иго и стыда;
Так, он в сердце уж бесчестен,
Кто бесчестным хочет быть.
Но мне легче, чтоб из тела
Грешный дух твой излетел,
Чем позор почтенной крови
Видеть в дочери моей.
Я хотел сперва, чтоб братья
Содержали вас, сестер;
Но теперь велю вам, дети,
Чтоб вы все меня равно
После смерти поминали,
Слушайте, что вам велю:
Бедных вас я не оставлю
После жалобы твоей.
Род ваш знатен, благороден,
Пол ваш немощен и слаб;
И затем в удел Замору,
Город крепкий и большой,
Я дарю тебе, Уррака.
Честных много в нем мужей,
В них найдешь и оборону
И пример, как с честью жить.
Хоть сестра твоя меньшая
Не просила ни о чем,
Всё равно: тебе – Замора,
Торо ей уделом будь.
Вот моя пред смертью воля;
Если ж кто из вас, сыны,
У сестер возьмет наследство,
Будь он проклят от отца».
Все к словам тут королевским
Все примолвили: «Аминь!
Проклят, кто сестер обидит!
Смерть ему и божья казнь!»
Дон Альфонз и дон Гарци́я
Молвили: «Аминь»; дон Санч
Тут же был, смотрел и слушал,
И один из всех – молчал.

1822–1823 гг.
«П. А. Катенин. Избранные произведения». Раздел «Стихотворения».