«Вдова (Кто нежность жён к мужьям осмелится оспорить…)» И. Хемницер

Кто нежность жен к мужьям осмелится оспорить,
Одних чтоб похвалить, других чтобы позорить,
И станет правилом всеобщим принимать,
Что будто нежности в жена́х нельзя сыскать, –
С тем тотчас я готов хоть пред судом тягаться,
А мало этого – на поединке драться.
               «Неправда, – я скажу, –
Чтоб нежным уж жена́м к мужьям не отыскаться».
                    И докажу
Противное тому тем, что́ я расскажу.
          Жена лишилася супруга,
          Любезного дружочка, друга,
          Когда и как, не знаю я;
          Довольно, что жена моя,
          В отчаяньи таком жестоком,
          В унынии таком глубоком,
          В каком никто жены другой
Не видывал родясь, я чаю, никакой,
К могиле мужниной по всякий день приходит
И страшный плач и вопль над мужем производит
И, словом, смертною объемлется тоской.
          А муж ее был погребен
На том кладбище, где и прочих хоронили,
               А те кладбища были
За городской стеной, где грешников казнили.
В то время, как вдовы был муж тут погребен,
               Был грешник тут казнен,
               А именно повешен,
          За то, что в воровстве был грешен,
И был его стеречь приставлен часовой.
          В том городе обряд такой,
Что грешников долой, повесив, не снимают,
          А на глаголе оставляют,
Чтобы воров других тем зрелищем страшить
И к воровству бы в них охоту отвратить.
               Вдова моя горюет
     И над могилою и день и ночь,
     Не отходя ни на минуту прочь,
                         Тоскует
И, зляе что еще, нарочно голодует,
Чтобы из нежности к супругу своему
Последовать скоряй на тот же свет к нему.
Страж грешника сей вопль и горький плач внимает;
Зачем, кто и о ком, страж грешника не знает.
И день и ночь прошли, настал день уж другой;
                    Мой часовой
          Узнать весьма о том желает,
И только ночи он скоряе ожидает,
Затем что днем сойти с часов боится прочь.
                    Настала ночь.
Пошел мой страж туда, где вдовушка рыдала
И часа смертного себе устроевала.
     Стал вдовушку служивый унимать,
Чтоб тосковать она о муже перестала:
«Ведь тем его тебе уже не воскресить, –
     Служивый стал вдовице говорить. –
                    Уж так и быть,
Что мужа своего ты милого лишилась,
     А ты к тому ж еще и молода,
               Так это не беда;
Ведь муж как муж: того нет – наживешь другого,
          А может быть, еще такого,
          Который лучше и того.
Пожалуй, не скорби лица ты своего
     И перестань оплакивать его.
Подумай, годы-та твои еще какие:
Ведь годы самые еще лишь молодые,
Ведь ты красу лица совсем тем погуби́шь,
И вовсе тело ты и дух свой изнуришь,
                    И нагрустишься,
И прежде времени красы своей лишишься!»
Проходит так-то день, проходит и другой.
                    Мой часовой
С часов по всякий день вдовицу посещает
     И вдовушку груститься унимает.
И в истину, моя вдовица начинает
          Помалу в чувство приходить,
То есть уж менее отчаянною быть;
          А если прямо говорить,
Так воина уже хотя и не любить,
Однако же к нему и не противной быть,
Которого сперва и видеть не хотела,
          Как в первый раз он к ней пришел
И от отчаянья ее унять хотел.
Такую стража речь власть над вдовой имела.
Когда же воин сей вдовицу посещал
И, должность позабыв, ее лишь утешал
          И плакать унимать старался,
     В беду было мой часовой попался:
На виселице вор повешенный пропал:
               Какой-то вор подкрался
          И вора с виселицы снял.
     Мой часовой встужился и взметался,
          Почти в удавку лезет сам.
И в истину бы быть великим хлопотам,
Когда б со вдовушкой да ты не подружился.
Без памяти к вдове мой часовой бежит.
«Погиб я и пропал! – вдове он говорит. –
Подумай, грешника ведь у меня стащили!
          Пропала голова моя!
               Куды гожуся я?
Навек теперь меня злодеи погубили!
Куды теперь, куды несчастный я поспел?
А всё, что я унять твою тоску хотел…»
И дело в истину на шутку не походит,
               А до того доходит,
Чтоб часовому самому на виселице быть
За то, что допустил он грешника стащить.
                    Мой воин выть,
                         Грустить…
Вдова о сем его несчастии встужилась;
          Да как помочь и что начать?
А помощи нельзя служивому не дать:
     Добро добром и надлежит воздать.
          Да как? кто может отгадать
И в деле том совет какой-нибудь подать,
          Чтобы хлопот всех миновать?
Читатель, знать, тебе того не отгадать.
Так слушай же, что я хочу тебе сказать
(Когда читатель сам того не отгадает).
          Вдове мой воин так вещает:
«Позволь мне мужа ты покойного отрыть
На место грешника его чтоб поместить,
Когда хоть мало ты да обо мне жалеешь
И искру нежности к несчастному имеешь;
                    За что тебя
В знак благодарности возьму я за себя».
     – «Что мне ты говорить, жестокий, смеешь?
Мне ль тень покойного толико оскорбить
И до ругательства такого допустить?
          Что станут люди говорить?
Нет, не ласкайся тем: тому не можно быть».
– «Так хочешь ты меня, я вижу, погубить!»
– «Нет, и того-та я никак бы не желала, –
                    Вдова сказала. –
Ну а другим уж чем иным переменить?»
– «Еще тебя, еще хочу тебя просить,
Ужли то ты меня желаешь погубить?
          Ах, сжалься, сжалься надо мною
     И над жестокою моей судьбою!
Я буду ввек твоим тебя благодарить».
     Вдова, другого тут не видя средства,
Сказала воину: «К спасению от бедства,
Ин быть тебе помочь, что делать мне с тобой?
Твори что хочешь ты с покойным и со мной,
Да только лишь его скоряе ты отрой;
Но чтоб глаза мои того бы не видали
И люди бы тебя при том да не застали!»
На виселицу муж из гроба лезет вон…

И. И. Хемницер «Полное собрание стихотворений». Раздел «Неоконченные произведения и наброски».