«Юбилейное» В. Маяковский
Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.
Дайте руку!
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
в щенка смирённом львенке.
Я никогда не знал,
что столько
тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Будто бы вода –
давайте
мчать болтая,
будто бы весна –
свободно
и раскованно!
В небе вон
луна
такая молодая,
что ее
без спутников
и выпускать рискованно.
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
Можно
убедиться,
что земля поката, –
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
Нет,
не навяжусь в меланхолишке черной,
да и разговаривать не хочется
ни с кем.
Только
жабры рифм
топырит учащённо
у таких, как мы,
на поэтическом песке.
Вред – мечта,
и бесполезно грезить,
надо
весть
служебную нуду.
Но бывает –
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия –
пресволочнейшая штуковина:
существует –
и ни в зуб ногой.
Например
вот это –
говорится или блеется?
Синемордое,
в оранжевых усах.
Навуходоносором
библейцем –
«Коопсах».
Дайте нам стаканы!
знаю
способ старый
в горе
дуть винище,
но смотрите –
из
выплывают
Red и White Star’ы
с ворохом
разнообразных виз.
Мне приятно с вами, –
рад,
что вы у столика.
Муза это
ловко
за язык вас тянет.
Как это
у вас
говаривала Ольга?..
Да не Ольга!
из письма
Онегина к Татьяне.
– Дескать,
муж у вас
дурак
и старый мерин,
я люблю вас,
будьте обязательно моя,
я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я. –
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии –
это,
Александр Сергеич,
много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Маячь на юг!
Сердце
рифмами вымучь –
вот
и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
не старость этому имя!
Тушу
вперед стремя,
я
с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить –
и с тремя.
Говорят –
и темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous1…
чтоб цензор не нацикал.
Передам вам –
говорят –
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Вот –
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Кто меж нами?
с кем велите знаться?!
Чересчур
страна моя
поэтами нища.
Между нами
– вот беда –
позатесался Надсон.
Мы попросим,
чтоб его
куда-нибудь
на Ща!
А Некрасов
Коля,
сын покойного Алеши, –
он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания –
пускай стоит.
Что ж о современниках?!
Не просчитались бы,
за вас
полсотни отдав.
От зевоты
скулы
разворачивает аж!
Дорогойченко,
Герасимов,
Кириллов,
Родов –
какой
однаробразный пейзаж!
Ну Есенин,
мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою
в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо,
чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так…
ничего…
морковный кофе.
Правда,
есть
у нас
Асеев
Колька.
Этот может.
Хватка у него
моя.
Но ведь надо
заработать сколько!
Маленькая,
но семья.
Были б живы –
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
– вот так-то, мол,
и так-то…
Вы б смогли –
у вас
хороший слог.
Я дал бы вам
жиркость
и сукна,
в рекламу б
выдал
гумских дам.
(Я даже
ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
быть
приятней вам.)
Вам теперь
пришлось бы
бросить ямб картавый.
Нынче
наши перья –
штык
да зубья вил, –
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
полезет
с перержавленным.
– Тоже, мол,
у лефов
появился
Пушкин.
Вот арап!
а состязается –
с Державиным…
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
– думаю –
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
– А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года? –
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести…
пулею сражен…
Их
и по сегодня
много ходит –
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету –
впрочем, может, это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по чину.
Заложил бы
динамиту
– ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!
1924 г.
1 Между нами (франц.).
Анализ стихотворения Маяковского «Юбилейное»
В 1912 году Владимир Маяковский наряду с другими поэтами подписал манифест футуристов под названием «Пощечина общественному мнению», который развенчивал классическую литературу, призывал ее похоронить и найти новые формы для выражения своих мыслей, чувств и ощущений. В 1924 году, как раз накануне помпезного празднования 125-летия поэта Александра Сергеевича Пушкина, Маяковский создал стихотворение «Юбилейное», в котором пересматривает свое отношение к русской поэзии, отмечая, что она не настолько уж плоха, как пытались представить это футуристы.
Стихотворение «Юбилейное» построено в форме монолога, в котором автор обращается к Пушкину. Причем, достаточно панибратски, ставя себя с ним на один уровень. Однако если учитывать содержание манифеста, то подобное отношение к классику русской литературы можно считать более, чем лояльным. Во всяком случае, Маяковский признает, что Пушкин внес значительный вклад в развитие русской поэзии, обладал великолепным слогом, хотя и не умел писать стихи речью «точной и нагой», отдавая предпочтение «ямбу картавому».
Это произведение начинается с того, что Маяковский, подойдя к памятнику Пушкина на Тверской, представляется поэту и стягивает его с пьедестала. Не ради смеха или из-за неуважения, а для того, чтобы поговорить по душам. При этом себя Маяковский считает если и не классиком русской поэзии. То вполне достойным ее представителем. Поэтому и отмечает, что «у меня, да и у вас, в запасе вечность. Что нам потерять часок-другой?», приглашая Пушкина к разговору на равных. В весьма завуалированной форме поэт извиняется перед классиком за манифест футуристов, признаваясь, что он теперь «свободен от любви и от плакатов». Кроме этого, Маяковский действительно много размышляет о литературном наследии, оставленном потомками, и приходит к выводу, что порой «жизнь встает в другом разрезе, и большое понимаешь через ерунду».
Единственное, с чем не может смириться Маяковский – лирика в общепринятом смысле, которой, как считает поэт, не место в революционной литературе. По этой причине он отпускает довольно колкие и едкие замечания в адрес Сергея Есенина, считая, его «коровою в перчатках лаечных». Однако к Некрасову, в творчестве которого тоже немало лирических и даже романтических произведений, Маяковский относится весьма уважительно, утверждая, что «вот он мужик хороший», так как «он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид».
Что до своих современников, то к ним Маяковский относится с большой долей иронии и пренебрежения, считая, если поставить всех поэтов алфавитном порядке, то нишу между буквами «М» (Маяковский) и «П» (Пушкин) попросту некем будет заполнить. К самому же Пушкину поэт испытывает уважение, сожалея о том, что тот жил в другое время. Иначе «стали бы по Лефу соредактор» и «я бы и агитки вам доверить мог». Анализируя поэзию как социальное и общественное явление, Маяковский утверждает, что она «пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ногой», намекая на то, что от рифмованных строк никуда не деться. Однако в силах каждого поэта создавать такие произведения, чтобы они действительно приносили пользу обществу, а не являлись лишь отражением чьих-то душевных терзаний.
Обращаясь к Пушкину, Маяковский отмечает: «Может, я один действительно жалею, что сегодня нету вас в живых». Но при этом подчеркивает, что и он сам не вечен, однако «после смерти нам стоять почти что рядом». Однако автор не хочет себе той посмертной участи, которая постигла Пушкина, ставшего кумиром многих поколений. Он категорически против всяческих памятников, считая, что чтить поэтов нужно тогда, когда они еще живы. «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!», – эта финальная фраза произведения также относится и к литературе, которая, по мнению Маяковского, должна быть актуальной, яркой и оставляющей след в душе.