«Поездка на хутор» И. Никитин

(Отрывок из поэмы «Городской голова»)

      Уж кони у крыльца стояли.
      От нетерпенья коренной
      Сухую землю рыл ногой;
      Порой бубенчики звучали,
      Семён сидел на облучке,
      В рубашке красной, кнут в руке;
      На упряжь гордо любовался,
      Глядел, глядел – и засмеялся,
      Вслух коренного похвалил
      И шляпу набок заломил.
      Ворота настежь отворили,
      Семён присвистнул, – туча пыли
      Вслед за конями понеслась,
      Не догнала – и улеглась.

По всей степи – ковыль, по краям – всё туман.
Далеко, далеко от кургана курган;
Облака в синеве белым стадом плывут.
Журавли в облаках перекличку ведут.
Не видать ни души. Тонет в золоте день,
Пробежать по траве ветру сонному лень.
А цветы-то, цветы! как живые стоят,
Улыбаются, глазки на солнце глядят,
Словно речи ведут, как их жизнь коротка,
Коротка, да без слёз, от забот далека.
Вот и речка… Не верь! то под жгучим лучом
Отливается тонкий ковыль серебром.
Высоко-высоко в небе точка дрожит
Колокольчик весёлый над степью звенит,
В ковыле гудовень – и поют, и жужжат,
Раздаются свистки, молоточки стучат;
Средь дорожки глухой пыль столбом поднялась,
Закружилась, в широкую степь понеслась…
На все стороны путь: ни лесочка, ни гор!
Необъятная гладь! неоглядный простор!

      Мчится тройка, из упряжи рвётся,
      Не смолкает бубенчиков звон,
      Облачко за телегою вьётся,
      Ходит кругом земля с двух сторон,
      Путь-дорожка назад убегает,
      А курганы заходят вперёд;
      Луч горячий на бляхах играет,
      То подкова, то шина блеснёт;
      Кучер к месту как будто прикован,
      Руки вытянул, вожжи в руках;
      Синей степью седок очарован –
      Любо сердцу, душа вся в очах!

      «Не погоняй, Семён! устали!» –
      Хозяин весело сказал,
      Но кони с версту пробежали,
      Пока их кучер удержал.
      Лениво катится телега,
      Хрустит под шинами песок;
      Вздохнёт и стихнет ветерок;
      Над головою блеск и нега.
      Воздушный продолжая бег,
      Сверкают облака, как снег.
      Жара. Вот овод закружился,
      Гудит, на коренную сел;
      Спросонок кучер изловчился,
      Хвать кнутовищем – улетел!
      Ну, погоди! – Перед глазами
      Мелькают пёстрые цветы.
      Ум занят прежними годами
      Иль праздно погружён в мечты.
      Евграф вздохнул. Воображенье
      На память детство привело:
      В просторной комнате светло;
      Складов томительное чтенье
      Тоску наводит на него.
      За дверью шум: отец его
      Торгует что-то… Слышны споры,
      О дёгте, лыках разговоры
      И серебра и рюмок звон…
      А сад сияньем затоплён;
      Там зелень, листьев трепетанье.
      Там лепет, пенье и жужжанье –
      И голоса ему звучат:
      Иди же в сад! иди же в сад! –
      Вот он в гимназию отправлен,
      Подрос – и умный ученик;
      Но как-то нелюдим и дик,
      Кружком товарищей оставлен.
      День серый. В классе тишина.
      Вопрос учитель предлагает;
      Евграф удачно отвечает,
      Восторга грудь его полна.
      Наставник строго замечает:
      «Мещанский выговор у вас!»
      И весело хохочет класс;
      Евграф бледнеет. – Вот он дома;
      Ему торговля уж знакома.
      Но, Боже! эти торгаши!..
      Но это смрадное болото,
      Где их умом, душой, работой
      До гроба двигают гроши!
      Где всё бессмысленно и грязно,
      Где всё коснеет и гниёт…
      Там ужас сердце обдаёт!
      Там веет смертью безобразной!..

      Но вот знакомый изволок.
      Уж виден хутор одинокой,
      Затерянный в степи широкой,
      Как в синем море островок.
      Гумно заставлено скирдами.
      Перед избою на шесте
      Бадья заснула в высоте;
      Полусклонёнными столбами
      Подпёрта рига. Там – вдали –
      Волы у стога прилегли.
      Вокруг безлюдье. Жизни полны,
      Без отдыха и без следа,
      Бегут, бегут, Бог весть куда,
      Цветов, и трав, и света волны…

      Семён к крылечку подкатил
      И тройку ловко осадил.
      Собака с лаем подбежала,
      Но дорогих гостей узнала,
      Хвостом махая, отошла
      И на завалинке легла.
      Евграф приказчика Федота
      Застал врасплох. За творогом
      Сидел он с заспанным лицом.
      Его печаль, его забота,
      Жена смазливая в углу
      Цыплят кормила на полу,
      Лентяем мужа называла,
      Но вдруг Евграфа увидала,
      Смутясь, вскочила второпях
      С густым румянцем на щеках.

      Приказчик бормотал невнятно:
      «Здоровы ль? Оченно приятно!» –
      Кафтан поспешно надевал
      И в рукава не попадал.
      «Эй, Марья! Ты бы хоть покуда…
      Слепа! творог-то прибери!
      Да пыль-то с лавки, пыль сотри…
      Эх, баба!.. Кыш, пошли отсюда!..
      А я, того-с… велел пахать…
      Вот гречу будем засевать».
      Евграф сказал: «Давно бы время!» –
      В амбар приказчика повёл
      И гречу указал на семя;
      Все закрома с ним обошёл;
      В овёс, и в просо, и в пшеницу
      Глубоко руку погружал, –
      Всё было сухо. Приказал
      Сменить худую половицу
      И, выходя, на хлев взглянул,
      Федота строго упрекнул:
      «Эх, брат! навозу по колени…
      За чем ты смотришь?»
                                 – «Всё дела!
      Запущен, знамо, не от лени…
      Кобыла, жаль, занемогла!» –
      «Какая шерстью?»
                           – «Вороная».
      Евграф конюшню отворил,
      Приказчик лошадь выводил.
      С боками впалыми, больная,
      Тащилась, чуть переступая.
      «Хорош присмотр! Опоена!»
      «Ему, знать, черти рассказали», –
      Приказчик думал. «Нет-с, едва ли!
      Мы смотрим. Оттого больна –
      Не любит домовой. Бывает,
      На ней всю ночь он разъезжает
      По стойлу; поутру придёшь –
      Так у бедняжки пот и дрожь».
      Евграф вспылил: «Ведь вот мученье!
      Найдёт хоть сказку в извиненье!»

      Но, проходя межами в поле,
      Казалось, он вздохнул на воле,
      Свою досаду позабыл
      И всходы зелени хвалил.
      Приказчик разводил руками:
      «Распашка много-с помогла…
      Вот точно пух земля была, –
      Так размягчили боронами!»
      – «Где овцы? Я их не видал».
      – «Вон там… где куст-то на кургане».
      Но взор Евграфа замечал
      Лишь пятна серые в тумане;
      Что ж! ночью можно отдохнуть –
      И он к гурту направил путь.

      Заснула степь, прохладой дышит,
      В огне зари полнеба пышет,
      Полнеба в сумраке висит;
      По тучам молния блестит;
      Проворно крыльями махая,
      С тревожным криком в вышине
      Степных гостей несётся стая.
      Маячит всадник в стороне,
      Помчался конь, – хвостом и гривой
      Играет ветер шаловливый,
      При зорьке пыль из-под копыт
      Румяным облачком летит.
      Неслышным шагом ночь подходит,
      Не мнёт травы, – и вот она,
      Легка, недвижна и темна,
      Молчаньем чутким страх наводит…
      Вот снова блеск – и грянул гром,
      И степь откликнулась кругом.

      Евграф к избушке торопился,
      Приказчик следом поспешал;
      Барбос их издали узнал,
      Навстречу весело пустился,
      Но вдруг на ветер поднял нос,
      Вдали послышав скрип колёс, –
      И в степь шарахнулся.
                                 За ними,
      Румян и потом окроплён,
      Меж тем посиживал Семён.
      Его весёлыми речами
      Была приказчика жена
      Чуть не до слёз рассмешена.
      «Эх, Марья Львовна! Ты на волю
      Сама недавно отошла;
      Ты, значит, в милости была
      У барина: и чаю вволю
      Пила, и всё… А я, как пёс,
      Я, как щенок, средь дворни рос;
      Ел что попало. С тумаками
      Всей барской челяди знаком.
      Отец мой, знаешь, был псарём,
      Да умер. Барин жил на славу:
      Давал пиры, держал собак;
      Чужой ли, свой ли, – чуть не так,
      Своей рукой чинил расправу.
      Жил я, не думал, не гадал,
      Да в музыканты и попал.
      Ну, воля барская, известно…
      Уж и пришло тогда мне тесно!
      Одели, выдали фагот, –
      Играй! Бывало, пот пробьёт,
      Что силы дую, – всё нескладно!
      Растянут, выдерут изрядно, –
      Опять играй! Да целый год
      Таким порядком дул в фагот!
      И вдруг в отставку: не годился!
      Я рад, молебен отслужил,
      Да, видно, много согрешил:
      У нас ахтёр вина опился –
      Меня в ахтёры… Стало, рок!
      Пошла мне грамота не впрок!
      Бывало, что: рога приставят,
      Твердить на память речь заставят,
      Ошибся – в зубы! В гроб бы лёг, –
      Евграф Антипыч мне помог.
      Я, значит, знал его довольно,
      Ну, вижу – добр; давай просить:
      «Нельзя ль на волю откупить?»
      Ведь откупил! А было больно!»
      И пятернёй Семён хватил
      Об стол. «Эхма! собакой жил!»
      Евграф за ужин не садился;
      И не хотел, и утомился,
      И свечку сальную зажёг,
      На лавку в горенке прилёг.
      Раз десять Марья появлялась,
      Скользил платок с открытых плеч,
      Лукавы были взгляд и речь,
      Тревожно грудь приподнималась…
      Евграф лежал к стене лицом
      И думал вовсе о другом.
      Носилась мысль его без цели;
      Едва глаза он закрывал,
      В степи ковыль припоминал,
      Над степью облака летели;
      То снова вздор о домовом
      В ушах, казалось, раздавался,
      Приказчик глупо улыбался…
      «Гм… Знахарь нужен-с… Мы найдём…»
      Взялся читать, – в глазах пестрело,
      Вниманье скоро холодело,
      Но, постепенно увлечён,
      Забыл он всё, забыл и сон.

      Уж петухи давно пропели.
      Над свечкой вьётся мотылёк;
      Круг света пал на потолок,
      И тишь, и сумрак вкруг постели;
      По стёклам красной полосой
      Мелькает молния порой,
      И ветер ставнем ударяет…
      Евграф страницу пробегает,
      Его душа потрясена,
      И что за песнь ему слышна!

«Вы пойте мне иву, зелёную иву…»
Стоит Дездемона, снимает убор,
Чело наклонила, потупила взор;
«Вы пойте мне иву, зелёную иву…»
Бледна и прекрасна, в тоске замирает,
Печальная песня из уст вылетает:
«Вы пойте мне иву, зелёную иву!
Зелёная ива мне будет венком…»
И падают слёзы с последним стихом.

      Уходит ночь, рассвет блеснул,
      И наконец Евграф уснул.

Май 1859 г.