Как писать стихи
Pishi-stihi.ru » Павел Катенин

«Ад» П. Катенин

Песнь первая

Путь жизненный пройдя до половины, 
     Опомнился я вдруг в лесу густом, 
     Уже с прямой в нем сбившися тропины. 
     
Есть что сказать о диком лесе том: 
     Как в нем трудна дорога и опасна; 
     Робеет дух при помысле одном, 
     
И малым чем смерть более ужасна. 
     Что к благу мне снискал я в нем, что зрел 
     Все расскажу, и повесть не напрасна. 
     
Не знаю сам, как я войти сумел; 
     Так сильно сон клонил меня глубокий, 
     Что истого пути не усмотрел. 
     
Но у горы подножия высокой, 
     Где бедственной юдоли сей конец, 
     Томившей дух боязнию жестокой, – 
     
Взглянул я вверх: и на холме венец 
     Сиял лучей бессмертного светила, 
     Вожатая заблудшихся сердец. 
     
Тут начала слабеть испуга сила, 
     Залегшего души во глубине, 
     Доколе ночь ее глухая тмила; 
     
И как пловец чуть дышащий, но вне 
     Опасности, взор с брега обращает 
     К ярящейся пожрать его волне, – 
     
Так дух мой (он еще изнемогает) 
     Озрелся вспять на поприще взглянуть, 
     Которым жив никто не протекает. 
     
Усталому дав телу отдохнуть, 
     Пошел я вновь, одной ноге другою 
     Творя подпор и облегчая путь. 
     
И вот, почти в начале под горою, 
     Проворный барс и скачет и кружит, 
     Красуяся одежды пестротою; 
     
Прочь ни на миг от глаз не отбежит, 
     И я не раз сбирался в путь обратный – 
     Так зверь вперед мне двигаться претит. 
     
Час ранний был, час утренний, приятный, 
     И солнце вверх в сопутстве звезд текло: 
     Так в первый день по воле благодатной 
     
Прекрасное создание пошло. 
     Кружился барс в пестреющей одежде: 
     Погода, час – мою все душу жгло, 
     
И кожу взять в корысть я был в надежде; 
     Но вдруг меня, явившись, напугал 
     Огромный лев, каких не видел прежде; 
     
Он на меня, казалось, наступал, 
     Подъяв главу, и яростный и гладный, 
     И воздух весь от рыка трепетал. 
     
А вслед за ним волк ненасытно-жадный, 
     Пугающий чрезмерной худобой, 
     Губительный алчбою безотрадной. 
     
Толикий страх нанес он мне собой, 
     Столь вид его родил во мне отврата, 
     Что я взойти отчаялся душой. 
     
И каково тому, кто скопит злата, 
     Как все терять придет ему чреда: 
     Тут в мыслях плач и горькая утрата; 
     
Таким меня зверь сотворил тогда, 
     Помалу вспять гоня к стремнине тесной, 
     Где солнца луч не светит никогда. 
     
Уж падал я, спаситель вдруг чудесный 
     Предстал; сперва ни слова он не рек, 
     От долгого молчанья бессловесный. 
     
Узрев его в степи, пустой отвек, 
     Я закричал: «Спаси своим приходом, 
     Кто б ни был ты, хоть тень, хоть человек». 
     
Он мне: «Я жил давно, с другим народом: 
     В Ломбардии был дом моих отцов, 
     Из Мантуи происходящих родом. 
     
Рожден в исходе Юлия годов, 
     Я в Риме жил при Августе державном, 
     В лжеверии языческих богов. 
     
Я был поэт и пел о муже славном, 
     В Авзонии воздвигшем новый град, 
     Когда Пергам погиб в бою неравном. 
     
Но в муку ты зачем идешь назад? 
     Что не взойдешь на холм превознесенный, 
     К началу всех веселий и отрад?» 
     
«Вергилий ты! источник ты священный 
     Высоких слов, лиющихся рекой! – 
     Ответил я, стыдясь, челом склоненный. – 
     
О честь певцов, светильник их благой, 
     Будь благ ко мне за долгий труд, ученье, 
     Любовь к стихам, начертанным тобой. 
     
Ты – пестун мой, и я – твое творенье, 
     Ты – вождь мой, ты мне щедро подарил 
     Прекрасный слог и знающих хваленье. 
     
Зри: вот он, зверь, пред кем я отступил; 
     Спаси меня, мудрец, в беде толикой – 
     Я весь дрожу, и стынет кровь средь жил». 
     
«Ты должен в путь идти другой, великий, – 
     Он отвечал, мой плач прискорбный зря, 
     – Чтоб избежать из сей пустыни дикой. 
     
Сей лютый зверь, враждой ко всем горя, 
     На сей стезе – идущему преграда; 
     Ввек не отстал, души не уморя. 
     
Столь вреден он, искидок гнусный ада, 
     Что никогда ничем не насыщен, 
     И после яств еще в нем боле глада. 
     
Со многими зверьми он сопряжен, 
     И будет впредь, доколе пес примчится, 
     Кем тощий волк погибнет, загрызен, – 
     
Тот ни землей, ни златом не прельстится, 
     Премудр и благ во всех своих делах: 
     Между двух фельтр великий пес родится. 
     
Спасется им погрязшая в бедах 
     Италия, из-за нее ж Камилла, 
     Нис, Эвриал и Турн легли во прах. 
     
Из града в град его погонит сила, 
     Чудовище, пока запрет в аду, 
     Отколь его в свет зависть испустила. 
     
Тебе добра желаю я, и жду, 
     Коль ты за мной пойдешь в стезю благую, 
     И в вечные места тебя сведу, 
     
Услышишь скорбь отчаяния злую, 
     Узришь всех век страдальцев мертвецов, 
     Где тщетно смерть зовут они вторую; 
     
По сем и тех, кто, скверну смыть грехов 
     Надеяся, в огне уж утешенье 
     Нашли, и ждут со временем венцов; 
     
Но ко святым чтоб вознестись в селенье, 
     Душа меня достойнейшая есть: 
     Ей возвращу тебя во охраненье. 
     
Небесный царь, кому я должну честь 
     Был слеп воздать, в град, славою венчанный, 
     Претит войти или другого ввесть. 
     
Он царь везде; но там – предел избранный, 
     Его чертог, держава и престол: 
     Блажен туда им к вечности призванный!»
     
А я: «Поэт, Бог слышал твой глагол; 
     Веди ж, молю, сим богом заклиная, 
     Да сих спасусь и впредь грозящих зол. 
     
Хочу узреть и дверь святого Рая, 
     И грешников по слову твоему, 
     Терпящих век вся горькая и злая». 
     
Тут он пошел, и я вослед ему.

Песнь вторая

День исчезал, и мрак вечерний стлался,
     И разрешал живущих на земли
     От их трудов; а я один сбирался

Идти на брань, грозящую вдали
     Трудом путей и сердца сокрушеньем:
     Глубоко в мысль следы их залегли.

О Музы! вы мне будьте утвержденьем,
     О память! ты видение воспой,
     И всем явись божественным внушеньем.

Я начал так: «Поэт, вожатый мой,
     Смогу ли я, земли пристрастный житель,
     Последовать в опасность за тобой?

Ты нам сказал, что Сильвия родитель,
     Живой еще и бренный человек,
     Дерзнул сойти в нетленную обитель.

Но если зла не терпящий отвек
     Был благ к нему, тех ради дел и славы,
     Какие сам сынам его предрек,

Сие поймет, в ком ум и мысли здравы,
     Затем что он был избран в небесах
     Отцом римлян и вечной их державы;

И (чтоб сказать всю правду мне в словах)
     Преемников апостольских столицей
     Да будет Рим, Петра хранящий прах.

Герой твой, в ад нисшед с кумейской жрицей
     Там сведал, чем достигнет он побед
     И после пап украсит багряницей.

В рай проложил сосуд избранный след,
     Чтоб утвердить в сердцах святую веру
     И в ней принесть спасение от бед.

Но мне ли их последовать примеру?
     Я ни Эней, ни Павел, и в себе
     Не зрю и сам достоинства чрез меру;

Так что пустясь и волю дав судьбе,
     Боюсь снискать безумного названье:
     Ты мудр, и мысль моя видна тебе».

Как человек, меняющий желанье
     И новое затеявший умом,
     Вдруг первое отбросит начинанье,

Так после дум в ущельи мрачном том
     Я охладел, как ни спешил сначала,
     На подвиг свой усердием влеком.

– «Коль речь твою я понял, – отвечала
     Великая Вергилиева тень, –
     От робости душа в тебе упала.

Она людей и многих, каждый день,
     Мутя их ум, от дел отводит честных:
     Так в сумраке всего дрожит олень.

Знай, страхов сих не слушаясь невместных,
     Что моего пришествия вина:
     С другими я в преддверьях ада тесных

Был; предо мной явилася жена
     Блаженная, с таким лицем прекрасным,
     Что я спросил: что повелит она?

Глаза ее звездам подобны ясным,
     Речь тихая стройней небесных лир;
     Так молвила языком сладкогласным:

«Сын Мантуи! с тобой да будет мир,
     Нерушимый, как слава песнопенья,
     Которым весь ты удивляешь мир.

Мой друг, судьбы изведавший гоненья,
     В глухой степи преткнут в пути своем,
     Побег назад от страха и томленья;

И в небе я то слышала о нем,
     Что я боюсь, в сем затрудненьи новом
     Погибнет он, и мы уж не спасем:

Спеши ж к нему, чем можешь только, словом
     И делом, дух в нем ободри к трудам,
     Утешь меня, и будь ему покровом.

Меня влечет желанье к тем местам,
     Отколь пришла; узнай: я Беатрика;
     Любовь моим внушила речь устам;

И божия сподобясь в небе лика, –
     Пред ним тобой я похвалюсь, о друг!»
     Замолкла; я ж в ответ: «Жена велика,

Кем род людей, греха и смерти слуг,
     Веселия стран звездных достигает,
     Свершающих по небу меньший круг!

Столь твой приказ мой разум восхищает,
     Что я горю свершить его скорей,
     И мне о нем твердить не подобает.

Но изъясни: к юдоли низкой сей
     Как можешь ты сходить без опасенья
     От горния обители твоей?»

– «Коль тайны сей желаешь объясненья,
     Я краткий дам, – рекла она, – ответ,
     Почто сюда я не боюсь вхожденья.

Страшиться нас рассудка учит свет
     Вещей и дел, вредом своим опасных,
     А не других, в которых страха нет.

Хвала творцу во благостях всевластных,
     Коснуться мне скорбь ваша не сильна,
     И нет огней, ни казней мне ужасных.

Есть в небеси пречистая жена;
     Опасность зря, в чем помощи взыскую
     Твоей, скорбит и сетует она;

И, Лучию призвав к себе благую,
     Ей молвила: «Поклонник гибнет твой,
     И я тебе спасти его дарую».

И, жалостью горящая святой,
     Вмиг Лучия явилася пред нами,
     Век дружными, Рахилию и мной;

И мне: «Творца поющая хвалами!
     Спаси того, кто из любви к тебе
     Достоинством вознесся над толпами;

Услыши плач несчастного в борьбе
     Со смертию средь волн реки, которой
     Уступит понт в корыстной похвальбе».

Ввек не спешил никто столь волей скорой
     Для польз своих иль избежанья зла,
     Как я в тот миг; ты ж будь ему опорой.

Затем от мест блаженных я сошла;
     И мудрых слов надеюсь вспоможенья,
     В которых век жива твоя хвала».

Сим кончила она свои прошенья;
     И светлый взор заплаканных очей
     Во мне еще удвоил силу рвенья;

И я сюда пришел в угодность ей,
     И спас тебя от алчущего зверя,
     С горы святой гонящего людей.

Почто ж, труда и силы не измеря,
     Стоишь? какой в душе постыдный страх?
     Почто нейдешь, надеяся и веря,

Когда сих три, избранные в женах,
     От горних стран бдят взором над тобою
     И столько благ сулят в моих речах?»

Как стужею согбенные ночною,
     Цветы в полях при теплом свете дня
     На стебле вновь вздымаются главою,

Так я восстал, полн бодрости огня;
     И страха чужд, весь духом обновленный,
     Учителю ответил не косня:

«О, слава ей, в добротах несравненной,
     И честь тебе, спешившему творить
     По воле их святой и неизменной!

Ты мысль мою вполне умел склонить;
     И, убежден премудрыми словами,
     Начатое хочу я довершить.

Будь власть твоя единая над нами,
     Будь пестуном, владыкой и вождем».
     Так я сказал, и за его стопами

Пошел во тьме неведомым путем.

Песнь третья

«Войдите мной в страданье неизбежно;
     Войдите мной в град скорбей без конца;
     Войдите мной к погибшим безнадежно.

Творенье я правдивого творца,
     Всевластного, премудрого, благого,
     В трех свойствах три имущего лица.

Первей меня созданья нет иного,
     И все прейдут; конца ж не будет мне:
     Входящие! надежды нет для злого».

Сии слова над дверью на стене
     Я прочитал и молвил, вопрошая:
     «Учитель мой, я не пойму вполне».

В ответ же он, вопрос мой разрешая:
     – «Здесь верою да крепнет человек,
     Здесь да умрет в нем суета земная:

Се место, я тебе о коем рек;
     Здесь с благом их от вечныя разлуки
     Скорбят душой погибшие навек».

Тут он с лицем веселым наши руки
     Сложив и тем осмелив, за собой
     Ввел в таинства сего жилища муки.

Там вздохи, плач, страдальцев громкий вой,
     Там без числа разносятся рыданья
     По воздуху, одеянному мглой.

Языков смесь, ужасные вещанья,
     То грустных глас, то яростных речей,
     Крик, скрежет, рук отчаянных плесканья,

Сливаются в юдоли мрачной сей
     В несносный шум, без отдыха кружимый,
     Как вихрем прах взвиваемый с полей.

И я, в уме сомненьем одержимый,
     Сказал: «Кто сей, как на море валы
     Несчетный сонм, печалию томимый?»

Учитель мой: «Сии суть чада мглы,
     Чей праздный век, без всяких дел отменных,
     Не заслужил ни чести, ни хулы.

Их доля здесь средь аггелов презренных,
     Не смевших стать ни на бога войной,
     Ни за него, к себе лишь прилепленных.

Гнушаяся их срамной теплотой,
     Их небеса высокие изгнали
     И низкий ад в провал не принял свой».

– «Учитель мой, почто ж в такой печали
     Толь тяжкий стой я слышу их?» – «Ответ
     Я краткий дам: в отчаяние впали

Бездушные; на смерть надежды нет,
     О житии воспомнить нестерпимо;
     Забвением забыл их целый свет,

И зависть в них ко всем необходимо;
     Нет милости им божьей, ни суда.
     Оставим речь о них: взгляни – и мимо».

И я, взглянув, хоругвь узрел тогда,
     Бегущую с толикой быстротою
     Что, кажется, не стать ей никогда;

И длинною вослед ее грядою
     Тьмы тем людей: поверить льзя с трудом,
     Чтоб стольких смерть посечь могла косою.

И неких я в лице узнал потом:
     Здесь юноша, от вечной жизни рая
     Отшедый вспять, чтоб жить с земным добром.

Тут я постиг, что смесь то не благая
     Тех, коих бог не терпит искони,
     Ни злых духов дружина проклятая.

Злосчастных сих (ввек не жили они),
     С главы до ног для казни обнаженных,
     Зло жалили и осы и слепни;

Струилась кровь с ланит их уязвленных
     И, с током слез смесившись, на земли
     Служила в снедь толпе червей презренных.

Потом, смотря, увидел я вдали
     На берегу реки людей стоящих
     И так сказал: «Вождь мой, благоволи

Поведать мне о сих, туда спешащих:
     Кто суть они, и что со всех сторон,
     Как зрю отсель, сгоняет их стенящих?»

– «Узнаешь всё, дождись, – ответил он, –
     Как берега достигнем мы крутова,
     Где катится печальный Ахерон».

Я, в землю взор потупив, смолкнул снова
     И, скучных сих стыдясь вопросов сам,
     Вплоть до реки не смел промолвить слова.

И се в ладье плывет навстречу нам
     Старик, от лет власы имущий белы:
     «Преступники, – кричит он, – горе вам!

Вам небеса затворены веселы,
     И я вас везть на оный брег готов,
     Во мраз и в пыл и вечной тьмы в пределы;

А ты, душа живая, кто таков?
     Прочь, прочь! чего здесь ждешь ты с мертвецами?»
     Но зря, что я от сих не движусь слов:

«Иным путем, иными, – рек, – волнами
     Легчайшая снесет тебя ладья
     Ко пристани, назначенной судьбами».

Ему же вождь: «Харон, в сии края
     По воле тех идет он, чье желанье
     Закон: молчи ж, речь суетна твоя».

И кормчего пресеклося вещанье,
     Сперлись уста, лишь гневное очей
     Кружащихся удвоилось сверканье.

Но строгий к ним вняв глас его речей,
     В лице смутясь, заскрежетав зубами,
     Все мертвецы завыли от скорбей;

Все бога вслух бесчестили хулами,
     Отца и мать, рожденья место, час,
     Весь род людской, себя впоследок сами.

Потом, еще возвысив слезный глас,
     Стеклись на брег злосчастный, осужденный,
     Всех ждущий, в ком господень страх погас.

Тут бес Харон, глазами угль разженный,
     Скликает их, коснящих бьет веслом,
     К стенаньям глух, к слезам ожесточенный.

Как осенью несчетные числом
     Листы дерев падут, падут всё время,
     Доколе лес устелется ковром,

Несчетно так Адама злое семя;
     И как сокол на клик привычный свой,
     На зов пловца так мечется их племя.

И черною плывут они рекой;
     И там едва на брег одни вступают,
     Уж здесь других скопился новый строй.

Учитель мне: «Те, кои умирают
     У господа под гневом, во грехах,
     Сюда, мой сын, отвсюду притекают;

И не коснят здесь долго на брегах:
     Бог не дает им отдохнуть нимало,
     И всякого сильней желанья страх.

Здесь добрых душ от века не бывало:
     Дивился ты, Харона речь внемля;
     Теперь поймешь, что слово означало».

Вдруг потряслись бессвегные ноля:
     Невольный страх в мои проникнул жилы.
     Вдруг треснула рассевшаясь земля,

И взвился ветр, раскинув шумны крилы;
     Багровый луч тьму озарил кругом:
     Ни памяти не стало вдруг, ни силы,

И пал я ниц, объятый тяжким сном.

1827–1830 гг.
«П. А. Катенин. Избранные произведения». Раздел «Стихотворения».



pishi-stihi.ru - сегодня поговорим о стихах