«Андрей» И. Тургенев

• 1 Часть первая
• 2 Часть вторая

Часть первая

«Дела давно минувших дней».

I

«Начало трудно», – слышал я не раз.
Да, для того, кто любит объясненья.
Я не таков, и прямо свой рассказ
Я начинаю – без приготовленья…
Рысцой поплелся смирный мой пегас;
Друзья, пою простые приключенья…
Они происходили вдалеке,
В уездном, одиноком городке.

II

Подобно всем уездным городам,
Он правильно расположен; недавно
Построен; на горе соборный храм
Стоит, неконченный; домa забавно
Свихнулись набок; нет конца садам
Фруктовым, огородам; страх исправно
Содержатся казенные места,
И площадь главная всегда пуста.

III

В уютном, чистом домике, в одной
Из улиц, называемой «Зеленой»,
Жил человек довольно молодой,
В отставке, холостяк, притом ученый.
Как водится, разумной головой
Он слыл лишь потому, что вид «мудреный»
Имел да трубки не курил, молчал,
Не выходил и в карты не играл.

IV

Но не было таинственности в нём.
Все знали его чин, его фамилью.
Он года три в Москве служил; потом
Наскучив должностной… и прочей гилью,
Вернулся в отчий запустелый дом.
Все комнаты, наполненные пылью,
Нашел (его домашние давно
Все померли), да старое вино

V

В подвале, да запачканный портрет,
Да в кладовой два бабушкиных платья.
На воле рос он с самых ранних лет;
Пока служил он – связи да занятья
И вспомнить ему не дали, что нет
Родной груди, которую в объятья
Принять бы мог он… нет, ее нигде…
Но здесь, в родимом и пустом гнезде,

VI

Ему сначала было тяжело…
Потом он полюбил уединенье
И думал сам, что счастлив… по назло
Рассудку – часто грустное томленье
Овладевало им… Его влекло
Куда-то вдаль – пока воображенье
Усталое не сложит пестрых крыл, –
И долго после, молчалив, уныл,

VII

Сидел он под окошком. Впрочем, он,
Как человек без разочарованья,
Не слишком был в отчаянье влюблен
И не лелеял своего страданья.
Начнет, бывало, думать… что ж? не стон,
Зевота выразит его мечтанья;
Скучал он не как байронов Корсар,
А как потомок выходцев-татар.

VIII

Скучал oн – да; быть может, оттого,
Что жить в деревне скучно; что в столицах
Без денег жить нельзя; что ничего
Он целый день не делал; что в девицах
Не находил он толку… но всего
Не выскажешь никак – пока в границах
Законности, порядка, тишины
Держаться сочинители должны.

IX

Так, он скучал; но молод был душой,
Неопытен, задумчив, как писатель,
Застенчив и чувствителен – большой
Чудак-дикарь и несколько мечтатель.
Он занимался нехотя собой
(Чему вы подивитесь, о читатель!),
Не важничал и не бранил людей
И ничего не презирал, ей-ей.

X

Хотел любви, не зная сам зачем;
В нем силы разгорались молодые…
Кипела кровь… он от любви совсем
Себе не ждал спасенья, как иные
Девицы да студенты. Между тем
Мгновенья проходили золотые –
И минуло два года – две весны…
(Весной все люди чаще влюблены.)

XI

И вот опять настала та пора,
Когда, на солнце весело сверкая,
Капели падают… когда с утра
По лужам дети бегают, играя…
Когда коров гоняют со двора,
И травка зеленеет молодая,
И важный грач гуляет по лугам,
И подступает речка к берегам.

XII

Прекрасен русский тёплый майский день…
Всё к жизни возвращается тревожно;
Еще жидка трепещущая тень
Берез кудрявых; ветер осторожно
Колышет их верхушки; думать – лень,
А с губ согнать улыбку невозможно…
И свежий, белый ландыш под кустом
Стыдливо заслоняется листом.

XIII

Поедешь зеленями на коне…
Вздыхает конь и тихо машет гривой –
И как листок, отдавшийся волне,
То медленной, то вдруг нетерпеливой,
Несутся мысли… В ясной вышине
Проходят тучки чередой ленивой…
С деревни воробьев крикливый рой
Промчится… Заяц жмется под межой,

XIV

И колокольня длинная в кустах
Белеется… Приятель наш природу
Весьма любил и в четырех стенах
Не мог остаться в ясную погоду…
Надел картуз – и с палкою в руках
Пешком пустился через грязь и воду…
Была в числе всех улиц лишь одна
«Дворянская» когда-то мощена.

XV

Он шел задумчиво, повеся нос.
По лужицам ступая деликатно,
Бежал за ним его легавый пес.
Мечтатель шел; томительно-приятно
В нем сердце билось – и себе вопрос
Он задавал: зачем так непонятно,
Так грустно-весел он, как вдруг один
Знакомец, не служащий дворянин.

XVI

Нагнал его: «Андрей Ильич! куда-с?»
«Гуляю, так; а вы?» – «Гуляю тоже.
Вообразите – не узнал я вас!
Гляжу, гляжу… да кто ж это, мой боже!
Уж по собаке догадался, да-с!
А слышали вы – городничий?» – «Что же
С ним сделалось?» – «Да с ним-то ничего.
Жену свою прибил он за того

XVII

Гусарчика – вы знаете…» – «Я? Нет!»
«Не знаете? Ну как же вам не стыдно?
Такой приятный в обществе, брюнет.
Вот он понравился – другим завидно,
Послали письмецо да весь секрет
И разгласили… Кстати, нам обидно
С женой, что не зайдете никогда
Вы к нам; а жили, помнится, всегда

XVIII

Мы с вашим батюшкой в большом ладу».
«А разве есть у вас жена?» – «Прекрасно!
Хорош приятель, признаюсь! Пойду
Всем расскажу…» – «Не гневайтесь напрасно
(Ну, – думал он, – попался я в беду.)
«Не гневаться? Нет, я сердит ужасно…
И если вы хотите, чтоб я вас
Простил совсем, пойдемте к нам сейчас».

XIX

«Извольте… но нельзя ж так…» – «Без хлопот!»
Они пошли под ручку мимо праздных
Мещанских баб и девок, у ворот
Усевшихся на лавках, мимо разных
Заборов, кузниц, домиков… и вот
Перед одним из самых безобразных
Домов остановилися… «Здесь я
Живу, – сказал знакомец. – а судья

XX

Живет вон там, подальше. Вечерком
Играем мы в картишки: заседатель,
Он, я да Гур Миняич, вчетвером».
Они вошли; и закричал приятель
Андрея: «Эй! жена! смотри, кто в дом
Ко мне зашел – твой новый обожатель
(Не правда, что ли?)… вот, сударь, она,
Авдотья Павловна, моя жена».

XXI

Ее лицо зарделось ярко вдруг
При виде незнакомого… Стыдливо
Она присела… Радостный супруг
Расшаркался… За стулья боязливо
Она взялась… Ее немой испуг
Смутил Андрея. Сел он молчаливо
И внутренно себя бранил – и, взор
Склонив, упрямо начал разговор.

XXII

Но вот, пока зашла меж ними речь
О том, что людям нужно развлеченье
И что здоровье надобно беречь,
Взглянувши на нее, в одно мгновенье
Заметил он блестящих, белых плеч
Роскошный очерк, легкое движенье
Груди, зубов-жемчужин ровный ряд
И кроткий, несколько печальный взгляд.

XXIII

Заметил он еще вдоль алых щек
Две кудри шелковистые да руки
Прекрасные… Звенящий голосок
Ее хранил пленительные звуки –
Младенчества, как говорят, пушок.
А за двадцать ей было… пользу скуки
Кто может отрицать? Она, как лед,
От порчи сберегает наш народ.

XXIV

Пока в невинности души своей
Любуется наш юноша стыдливый
Чужой женой, мы поспешим о ней
Отдать отчет подробный, справедливый
Читателям. (Ее супруг, Фаддей
Сергеич, был рассеянный, ленивый,
Доверчивый, прекрасный человек…
Да кто ж и зол в наш равнодушный век?)

XXV

Она росла печальной сиротой;
Воспитана была на счет казенный…
Потом попала к тетушке глухой,
Сносила нрав ее неугомонный,
Ходила в летнем платьице зимой –
И разливала чай… Но брак законный
Освободил несчастную: чепец
Она сама надела наконец.

XXVI

Но барыней не сделалась. Притом
Авдотья Павловна, как институтка,
Гостей дичилась, плакала тайком
Над пошленьким романом; часто шутка
Ее пугала… Но в порядке дом
Она держала; здравого рассудка
В ней было много; мужа своего
Она любила более всего.

XXVII

Но, как огонь таится под золой,
Под снегом лава, под листочком розы
Колючий шип, под бархатной травой
Лукавый змей и под улыбкой слезы, –
Так, может быть, и в сердце молодой
Жены таились пагубные грезы…
Мы посвящаем этот оборот
Любителям классических острот.

XXVIII

Но все ж она любила мужа; да,
Как любят дети, – кротко, без волнений,
Без ревности, без тайного стыда,
Без тех безумных, горьких сожалений
И помыслов, которым иногда
Предаться совестно, без подозрений, –
Безо всего, чем дерзостную власть
Свою не раз обозначала страсть.

XXIX

Но не была зато знакома ей
Восторгов нескончаемых отрада,
Тоска блаженства… правда; но страстей
Бояться должно: самая награда
Не стоит жертвы, как игра – свечей…
Свирепый, буйный грохот водопада
Нас оглушает… Вообще всегда
Приятнее стоячая вода.

XXX

И если грусть ей в душу как-нибудь
Закрадывалась – это мы бедою
Не назовем… ведь ей же хуже, будь
Она всегда, всегда своей судьбою
Довольна… Грустно ей. заноет грудь,
И взор заблещет томною слезою –
Она к окошку подойдет, слегка
Вздохнет да поглядит на облака,

XXXI

На церковь старую, на низкий дом
Соседа, на высокие заборы –
За фортепьяно сядет… все кругом
Как будто дремлет… слышны разговоры
Служанок; на стене под потолком
Играет солнце; голубые шторы
Сквозят; надувшись весь, ручной
Снегирь свистит – и пахнет резедой

XXXII

Вся комната… Поет она – сперва
Какой-нибудь романс сантиментальный…
Звучат уныло страстные слова;
Потом она сыграет погребальный
Известный марш Бетховена… но два
Часа пробило; ждет патриархальный
Обед ее; супруг, жену любя.
Кричит: «Уха простынет без тебя».

XXXIII

Так жизнь ее текла; в чужих домах
Она бывала редко; со слезами
Езжала в гости, чувствовала страх,
Когда с высокопарными речами
Уездный франт в нафабренных усах
К ней подходил бочком, кося глазами…
Свой дом она любила, как сурок
Свою нору – свой «home». свой уголок.

XXXIV

Андрей понравился соседям. Он
Сидел у них довольно долго; в споры
Пускался; словом, в духе был, умен,
Любезен, весел… и хотя в узоры
Канвы совсем, казалось, погружен
Был ум хозяйки. – медленные взоры
Ее больших и любопытных глаз
На нем остановились – и не раз.

XXXV

Меж тем настала ночь. Пришел Андрей
Ильич домой в большом недоуменье.
Сквозь зубы напевал он: «Соловей
Мой. соловей!» – и целый час в волненье
Ходил один по комнате своей…
Не много было складу в этом пенье –
И пес его: весьма разумный скот,
Глядел на барина, разиня рот.

XXXVI

Увы! всем людям, видно, суждено
Узнать, как говорится, «жизни бремя».
Мы ничего пока не скажем… Но
Посмотрим, что-то нам откроет время?
Когда на свет выходит лист – давно
В земле нагретой созревало семя…
Тоскливая, мечтательная лень
Андреем овладела в этот день.

XXXVII

С начала самого любовь должна
Расти неслышно, как во сне глубоком
Дитя растет… огласка ей вредна:
Как юный гриб, открытый зорким оком,
Замрет, завянет, пропадет она…
Потом – ее вы можете с потоком
Сравнить, с огнем, и с лавой, и с грозой,
И вообще со всякой чепухой.

XXXVIII

Но первый страх и трепет сердца, стук
Его внезапный, первое страданье
Отрадно-грустное, как первый звук
Печальной песни, первое желанье,
Когда в огне нежданных слез и мук
С испугом просыпается сознанье
И вся душа заражена тоской…
Как это все прекрасно, боже мой!

XXXIX

Андрей к соседям стал ходить. Они
Его ласкали; малый был он смирный,
Им по плечу; радушьем искони
Славяне славятся; к их жизни мирной
Привык он скоро сам; летели дни;
Он рано приходил, глотал их жирный
Обед, пил жидкий чай, а вечерком,
Пока супруг за ломберным столом

XL

Сражался, с ней сидел он по часам…
И говорил охотно, с убежденьем
И даже с жаром. Часто был он сам
Проникнут добродушным удивленьем:
Кто вдруг освободил его? речам
Дал звук и силу? Впрочем, «откровеньем»
Она не величала тех речей…
Язык новейший незнаком был ей,

XLI

Нет, – по при нем овладевало вдруг
Ее душой веселое вниманье…
Андрей стал нужен ей, как добрый друг,
Как брат… Он понимал ее мечтанье,
Он разделять умел ее досуг
И вызывать малейшее желанье…
Она могла болтать, молчать при нем…
Им было хорошо, тепло вдвоем.

XLII

И стал он тих и кроток, как дитя
В обновке: наслаждался без оглядки;
Андрей себя не вопрошал, хотя
В нем изредка пугливые догадки
Рождались… Он душил их, жил шутя.
Так первые таинственные взятки,
С стыдливостью соединив расчет,
Чиновник бессознательно берет.

XLIII

Они гуляли много по лугам
И в роще (муж, кряхтя, тащился следом),
Читали Пушкина по вечерам,
Играли в шахматы перед обедом,
Иль, волю дав лукавым языкам,
Смеялись потихоньку над соседом…
Иль иногда рассказывал Андрей
О службе занимательной своей.

XLIV

Тогда, как струйки мелкие реки
У камышей, на солнце, в неглубоких
Местах, иль как те светлые кружки
В тени густых дубов и лип широких,
Когда затихнет ветер, а листки
Едва трепещут на сучках высоких, –
По тонким губкам Дуни молодой
Улыбки пробегали чередой.

XLV

Они смеялись часто… Но потом
Весьма грустить и горевать умели
И в небо возноситься… Под окном
Они тогда задумчиво сидели,
Мечтали, жили, думали вдвоем
И молча содрогались и бледнели –
И тихо воцарялся в их сердцах
Так называемый «священный страх».

XLVI

Смешно глядеть на круглую луну;
Смешно вздыхать – и часто, цепенея
От холода, ночную тишину
«Пить, жадно пить», блаженствуя, немея…
Зевать и прозаическому сну
Противиться, затем, что с эмпирея
Слетают поэтические сны…
Но кто ж не грешен с этой стороны?

XLVII

Да; много так погибло вечеров
Для них; но то, что в них тогда звучало,
То был любви невольный, первый зов…
Но то, что сердце в небесах искало,
Что выразить не находили слов, –
Так близко, рядом, под боком дышало…
Блаженство не в эфире… Впрочем, кровь
Заговорит, когда молчит любовь.

XLVIII

Проворно зреет запрещенный плод.
Андрей стал грустен, молчалив и странен
(Влюбленные – весьма смешной народ!),
И смысл его речей бывал туманен…
Известно: труден каждый переход.
Наш бедный друг был прямо в сердце ранен.
Она с ним часто ссорилась… Она
Была сама смертельно влюблена.

XLIX

Но мы сказать не смеем, сколько дней,
Недель, годов, десятков лет волненья
Такие продолжаться в нем и в ней
Могли бы, если б случай, – без сомненья,
Первейший друг неопытных людей, –
Не прекратил напрасного томленья…
Однажды муж уехал, а жена
Осталась дома, как всегда, одна.

L

Работу на колени уронив.
Тихонько на груди скрестивши руки
И голову немножко наклонив,
Она сидит под обаяньем скуки.
И взор ее спокоен и ленив,
И на губах давно затихли звуки…
А сердце – то расширится, то вновь
Задремлет… Но щекам играет кровь.

LI

Но мысли не высокой предана
Ее душа; напротив, просто «вздором»,
Как люди говорят, она полна…
Улыбкой грустной, беспокойным взором,
Которого вчера понять она
Еще не смела, длинным разговором
И тем, что выразить нельзя пером…
Знакомый шаг раздался под окном.

LII

И вдруг – сам бес не скажет почему –
Ей стало страшно, страшно до рыданий.
Боялась она, что ли, дать ему
В ее чертах найти следы мечтаний
Недавних… Но в таинственную тьму
Чужой души мы наших изысканий
Не будем простирать. Прекрасный пол,
Источник наших благ и наших зол,

LIII

Не всем дается в руки, словно клад,
Зарытый хитрой ведьмой. Молчаливо
Она вскочила, через сени в сад
Бежит… в ней сердце бьется торопливо…
Но, как испуганная лань, назад
Приходит любопытно, боязливо,
И слушает, и смотрит, и стрелка
Не видит, – так, на цыпочках, слегка.

LIV

Она дошла до комнаты своей…
И с легкой, замирающей улыбкой,
Вся розовая, к скважине дверей
Нагнула стан затянутый и гибкой.
Концы ее рассыпанных кудрей
Колышутся пленительно на зыбкой
Груди… под черной бровью черный глаз
Сверкает ярко, как живой алмаз…

LV

Она глядит – безмолвно ходит он.
Как виден ясно след немой заботы
И грусти на его лице!.. Влюблен
Андрей. На фортепьянах две-три ноты
Небрежно взял он. Слабый, робкий звон
Возник и замер. Вот – ее работы
Рассматривать он начал… Там в угле
Она платок забыла на столе.

LVI

И жадно вдруг к нему приник Андрей
Губами – крепко, крепко стиснул руки.
Движенья головы его, плечей
Изобличали силу тайной муки…
Дуняша вся затрепетала… В ней,
Как дружные торжественные звуки
Среди равнин печальных и нагих,
Любовь заговорила в этот миг.

LVII

Ей все понятно стало. Яркий свет
Вдруг озарил ее рассудок. Страстно
Они друг друга любят… в этом нет
Теперь уже сомнений… Как прекрасно
Блаженства ждать и верить с ранних лет
В любовь, и ждать и верить не напрасно,
И тихо, чуть дыша, себе сказать:
Я счастлив – и не знаю, что желать!

LVIII

Как весело гореть таким огнем!
Но тяжело терять напрасно годы,
Жить завтрашним или вчерашним днем,
И счастья ждать, как узники – свободы…
Упорно, как они, мечтать о нем
И в безответных красотах природы
Искать того, чего в пей нет: другой
Души, любимой, преданной, родной.

LIX

В Дуняше кровь вся к сердцу прилила,
Потом к лицу. Так хорошо, так больно
Ей стало вдруг… бедняжка не могла
Вздохнуть, как бы хотелось ей. довольно
Глубоко… кое-как она дошла
До стула… Слезы сладкие невольно,
Внезапно хлынули ручьем из глаз
Ее… Так плачут в жизни только раз!

LX

Она не вспомнила, что никогда
С Андреем ей не жить; что не свободна
Она, что страсти слушаться – беда…
И что такая страсть или бесплодна,
Или преступна… Женщина всегда
В любви так бескорыстно благородна…
И предаются смело, до конца,
Одни простые женские сердца.

LXI

Дуняша плакала… Но вот Андрей,
Услышав легкий шум ее рыданья,
Дверь отворил и с изумленьем к ней
Приближился… вопросы, восклицанья
Его так нежны были, звук речей
Дышал таким избытком состраданья…
Сквозь слезы, не сказавши ничего,
Дуняша посмотрела на него.

LXII

Чтo было в этом взгляде, боже мой!
Глубокая, доверчивая нежность,
Любовь, и благодарность, и покой
Блаженства, преданность и безмятежность,
И кроткий блеск веселости немой,
Усталость и стыдливая небрежность,
И томный жар, пылающий едва…
Досадно – недостаточны слова.

LXIII

Андрей не понял ровно ничего,
Но чувствовал, что грудь его готова
Внезапно разорваться, – до того
В ней сердце вдруг забилось. Два-три слова
С усильем произнес он… на него
Дуняша робко посмотрела, снова
Задумалась – и вот, не мысля зла,
Ему тихонько руку подала.

LXIV

Он все боялся верить… Но потом
Вдруг побледнел… лицо закрыл руками
И тихо наклонился весь в немом
Восторге… Быстро, крупными слезами
Его глаза наполнились… О чем
Он думал… также выразить словами
Нельзя… Нам хорошо, когда в тупик
Приходит описательный язык.

LXV

Она молчала… и молчал он сам.
О! то, что в это дивное мгновенье
Их полным, замирающим сердцам
Одну давало жизнь, одно биенье, –
Любовь едва решается речам
Себя доверить… Нужно ль объясненье
Того, что несомненней и ясней
(Смотри Шекспира) солнечных лучей?

LXVI

Он руку милую держал в руках
Похолодевших; слабые колени,
Дрожа, под ним сгибались… а в глазах
Полузакрытых пробегали тени.
Он задыхался… Между тем, о страх!
Фаддей (супруг) входил в пустые сени…
Известно вам, читатели-друзья,
Всегда приходят вовремя мужья.

LXVII

«Я голоден», – сказал он важно, вдруг
Шагнувши в комнату. Дуняша разом
Исчезла; наш Андрей, наш бедный друг
(Коварный друг!) глядел не то Фоблазом,
Не то Маниловым; один супруг
Приличье сохранил и даже глазом
Не шевельнул, не возопил «о-го!».
Как муж – он не заметил ничего.

LXVIII

Андрей пробормотал несвязный вздор,
Болезненно зевнул, стал как-то боком,
Затеял было странный разговор
О Турции, гонимой злобным роком,
И наконец, поднявши к небу взор,
Ушел. В недоумении глубоком
Воскликнул муж приятелю во след:
«Куда же вы? Сейчас готов обед».

LXIX

Андрею не до кушанья. Домой
Он прибежал и кинулся на шею
Сперва к хозяйке, старой и кривой,
Потом к оторопелому лакею…
Потом к собаке. С радостью большой
Он дал бы руку своему злодею
Теперь… Он был любим! он был любим!
Кто мог, о небеса, сравниться с ним?

LXX

Андрей блаженствовал… Но скоро в нем
Другое чувство пробудилось. Странно!
Он поглядел задумчиво кругом…
Ему так грустно стало – несказанно,
Глубоко грустно. Вспомнил он о том,
Что в голове его не раз туманно
Мелькало… но теперь гроза бедой,
Неотразимой, близкой, роковой

LXXI

Ему представилась. Еще вчера
Не разбирал он собственных желаний.
При ней он был так счастлив… и с утра
Тоской немых, несбыточных мечтаний
Томился… Но теперь – прошла пора
Блаженства безотчетного, страданий
Ребяческих… не возвратится вновь
Прошедшее. Андрей узнал любовь!

LXXII

И всё предвидел он: позор борьбы,
Позор обмана, дни тревог и скуки,
Упрямство непреклонное судьбы,
И горькие томления разлуки,
И страх, и все, чем прокляты рабы…
И то. что хуже – хуже всякой муки:
Живучесть пошлости. Она сильна;
Ей наша жизнь давно покорена.

LXXIII

Он не шутя любил, недаром… Он,
В наш век софизмов, век самолюбивый,
Прямым и добрым малым был рожден.
Ему дала природа не кичливый,
Но ясный ум; он уважал закон
И собственность чужую… Молчаливый,
Растроганный, он медленно лицо
Склонил и тихо вышел на крыльцо,

LXXIV

На шаткую ступеньку сел Андрей.
Осенний вечер обагрял сияньем
Кресты да стены белые церквей.
Болтливым, свежим, долгим трепетаньем
В саду трепещут кончики ветвей.
Струями разливается с молчаньем
Вечерним – слабый запах. Кроткий свет
Румянит облака свинцовый цвет.

LXXV

Садится солнце. Воздух дивно тих,
И вздрагивает ветер, словно сонный.
Окошки темных домиков на миг
Зарделись и погасли. Отягченный
Росой внезапной, стынет луг. Затих
Весь необъятный мир. И благовонный,
Прозрачный пар понесся в вышину…
И небо ждет холодную луну.

LXXVI

Вот замелькали звезды… Боже мой!
Как равнодушна, как нема природа!
Как тягостны стремительной, живой
Душе – ее законная свобода,
Ее порядок, вечность и покой!
Но часто после прожитого года
В томительной мучительной борьбе,
Природа, позавидуешь тебе!

Часть вторая

I

Прошло шесть месяцев. Зима лихая
Прошла; вернулась ясная весна,
Среди полей взыграла голубая,
Веселая, свободная волна,
Уже пробилась почка молодая,
И дрогнула немая глубина…
Здоровая земля блестит и дышит,
И млеет и зародышами пышет.

II

А наш Андрей? Наружной перемены
В его судьбе не замечаем мы.
По-прежнему к соседу после сцены
С его женой – в теченье всей зимы
Ходил он… «Те же люди, те же стены,
Все то же, стало быть…» Вот как умы
Поверхностные судят большей частью…
Но мы глубокомысленны, по счастью.

III

Любовь рождается в одно мгновенье –
И долго развивается потом.
С ней борется лукавое сомненье;
Она растет и крепнет, но с трудом…
И лишь тогда последнее значенье
Ее вполне мы наконец поймем,
Когда в себе безжалостно погубим
Упрямый эгоизм… или разлюбим.

IV

Андрей был слишком юн и простодушен…
И разлюбить не думал и не мог.
Он чувствовал, что мир его нарушен,
И тайный жар его томил и жег.
Он был судьбе задумчиво послушен,
К себе же строг, неумолимо строг…
Он уважал то. что любил… а ныне
Не верят люди собственной святыне,

V

Сперва знакомцам нашим было ново
Их положенье… но хоть иногда
Признанье было вырваться готово –
Оно не высказалось никогда.
Они как будто дали себе слово
Прошедшее забыть… и навсегда…
И слово то держали свято, твердо
И друг во друга веровали гордо.

VI

Но то, над чем не властны мы до гроба:
Улыбка, вздох невольный, взор немой
Им изменяли часто… Впрочем, оба
Не пользовались слабостью чужой;
И даже подозрительная злоба
В их жизни, детски честной и прямой,
Не замечала пятен… (чтобы чуда
В том не нашли, прибавим мы: покуда).

VII

По-прежнему затейливо, проворно
В беседах проходили вечера.
Они смеялись так же непритворно…
Но если муж уехать со двора
Хотел – ему противились упорно,
А раньше говорили: «спать пора»,
И реже предавались тем неясным,
Мечтательным порывам, столь опасным.

VIII

Все так… но каждый принимал участье
Во всем, что думал и желал другой.
И не совсем их позабыло счастье:
Так иногда над тучей грозовой,
Когда шумит сердитое ненастье,
Откроется внезапно золотой
Клочок небес – и луч косой, широкий
Сквозь частый дождь осветит лес далекий.

IX

Как выразить их тайную тревогу,
Когда, на время быстрое пеня,
Они шли тихо, нехотя к порогу
И расставались до другого дня?
Андрей пускался медленно в дорогу
И, голову печально наклоня,
Шагал, шагал так мерно, так уныло…
А сердце в нем тогда рвалось и ныло.

X

Но Боссюэт сказал: «Всему земному
Командуется: марш!» – и человек,
Владыко мира, ничему живому
Сказать не может: стой вот здесь навек!
Через равнины к морю голубому,
Далекому стремятся воды рек…
И мчится жизнь, играя на просторе,
В далекое, таинственное море.

XI

Не только кучерам, но всем известно,
Что под гору сдержаться тяжело.
Андрей боролся совестливо, честно;
Но время шло, без остановки шло…
Великодушье часто несовместно
С любовью… Что ж тут делать? И назло
Отличнейшим намереньям, как дети,
Мы падаем в расставленные сети.

XII

Андрей любил, но жертвовать собою
Умел; отдался весь – и навсегда.
Он за нее гордился чистотою
Ее души, не ведавшей стыда.
Как? Ей склониться молча головою
Пред кем-нибудь на свете? Никогда!
Узнать волненье робости позорной?
Унизиться до радости притворной?

XIII

Предать ее на суд толпы досужной?
Лишиться права презирать судьбу
И сделать из жены, рабы наружной,
Немую, добровольную рабу?
О нет! Душе слабеющей, недужной,
Но давшей слово выдержать борьбу,
Чтo надо? Добродетель и терпенье?
Нет – гордость и холодное презренье.

XIV

А если вам даны другие силы,
И сердце ваше, жадное страстей,
Не чувствует того, чем сердцу милы
Дозволенные радости людей, –
Живите на свободе… до могилы
Не признавайте никаких цепей…
Могущество спокойного сознанья
Вас не допустит даже до страданья.

XV

Андрей героем не был… и напрасно
Страдать – свободы ради – наш чудак
Не стал бы; но, как честный малый, ясно
Он понимал, что невозможно так
Им оставаться; что молчать – опасно;
Что надобно беде помочь… но как?
Об этом часто, долго, принужденно
Он думал и терялся совершенно.

XVI

Им овладело горькое сомненье…
И в тишине томительной ночей
Бессонных – в нем печальное решенье
Созрело наконец; он должен с ней
Расстаться… с ней… о, новое мученье!
О, скорбь! о, безотрадный мрак! Андрей
Предался грусти страшной, безнадежной,
Как будто перед смертью неизбежной.

XVII

Во всем признаться… не сказавши слова,
Уехать – и в почтительном письме
Растолковать… Но женщина готова
Всегда подозревать обман… В уме
Несчастного предположенья снова
Мешались, путались… В унылой тьме
Бродил он… Небольшое приключенье
Внезапно разрешило затрудненье.

XVIII

В Саратове спокойно, беззаботно,
Помещик одинокий, без детей –
Андрея дядя – здравствовал; но, плотно
Покушавши копченых карасей,
Скончался. Смерть мы все клянем охотно,
А смерти был обязан наш Андрей
Именьем округленным и доходным,
Да сверх того, предлогом превосходным

XIX

К отъезду… Пять-шесть дней в тоске понятной
Провел он… Вот однажды за столом,
С беспечностью совсем невероятной,
Играя лихорадочно ножом,
Он к новости довольно неприятной
Соседей приготовил… а потом
Отрывисто, ни на кого не глядя,
Сказал: «Я должен ехать. Умер дядя».

XX

Супруг ответствовал одним мычаньем
(Он кушал жирный блин); его жена
На гостя с изумленным восклицаньем
Глядит… Она взволнована, бледна…
Внезапно пораженное страданьем,
В ней сердце дрогнуло… Но вот она
Опомнилась… и, медленно краснея,
С испугом молча слушает Андрея.

XXI

«Ваш дядюшка скончался?» – «Да-с». – «Я с детства
Его знавал… я знаю целый свет.
Позвольте… Вы теперь насчет наследства?»
«Да-с». – «Ну, ступайте с богом – мой совет.
Жаль, жаль лишиться вашего соседства…
Но делать нечего. Надолго?» –
«Нет… О нет… я ненадолго… нет…» И трепет
Остановил его смущенный лепет.

XXII

Дуняша смотрит на него… Разлуку
Он им пророчит… но на сколько дней?
Зачем он едет? Радость или муку –
Чтo, чтo скрывает он? Зачем он с ней
Так холоден? Зачем внезапно руку
По мрачному лицу провел Андрей?
Зачем ее пытающего взора
Он избегал, как бы страшась укора?

XXIII

Она разгневалась. Перед слезами
Всегда сердиты женщины. Слегка
Кусая губы, ласково глазами
Прищурилась она… да бедняка
Насмешками, намеками, словцами
Терзала целый божий день, пока
Он из терпенья вышел не на шутку…
Дуняше стало легче на минутку.

XXIV

Но вечером, когда то раздраженье
Сменила постепенно тишина,
Немую грусть, унылое смущенье,
Усталый взгляд Андрея вдруг она
Заметила… Невольно сожаленье
В ее душе проснулось, и, полна
Раскаянья. Дуняша молчаливо
По комнате прошлась и боязливо

XXV

К нему подсела. Взор ее приветно
Сиял; лицо дышало добротой.
«Андрей, зачем вы едете?» Заметно
Дрожал неровный голос. Головой
Поник он безнадежно, безответно,
Хотел заговорить, махнул рукой,
Взглянул украдкой на нее… бледнея…
И поняла Дуняша взгляд Андрея.

XXVI

Она сидела молча, замирая,
С закрытыми глазами. Перед ней
Вся будущность угрюмая, пустая,
Мгновенно развернулась… и, со всей
Собравшись силой, медленно вставая,
Она сказала шепотом: «Андрей,
Я понимаю вас… Вы не лукавы…
Я благодарна вам… Вы правы… правы!»

XXVII

Его рука, дрожа, сыскала руку
Дуняши… Расставаясь навсегда,
В последний раз, на горькую разлуку
Пожал он руку милую тогда.
Не передав изменчивому звуку
Своей тоски – но страха, но стыда
Не чувствуя, – проворными шагами
Он вышел и залился вдруг слезами.

XXVIII

О чувство долга! Сколько наслаждений
(Духовных, разумеется) тобой
Дается нам в замену треволнений
Ничтожной, пошлой радости земной!
Но по причине разных затруднений,
По слабости, все мешкал наш герой,
Пока настал, к тоске дворян уезда
Бобковского, печальный день отъезда.

XXIX

Андрей с утра в унылую тревогу
Весь погрузился; дедовский рыдван,
Кряхтя, придвинул к самому порогу,
Набил и запер толстый чемодан;
Все бормотал: «Тем лучше; слава богу», –
И сапоги запихивал в карман…
Людей томит и мучит расставанье,
Как никогда не радует свиданье.

XXX

Потом он начал ящики пустые
С великим шумом выдвигать; в одном
Из них нашел он ленточки – немые
Свидетели прошедшего… Потом
Он вышел в сад… и листики сырые
Над ним шумели грустно, старый дом
Как будто тоже горевал, забвенье
Предчувствуя да скорое паденье.

XXXI

С тяжелым сердцем к доброму соседу
Андрей поплелся; но не тотчас он
К нему пришел и не попал к обеду.
Уже гудел вечерний, тяжкий звон.
«А, здравствуйте! Вы едете?» – «Я еду».
«Когда же?» – «Завтра до зари». – «Резон;
Лошадкам легче; легче, воля ваша…»
Андрей с ним согласился. Где Дуняша?

XXXII

Она сидела в уголку. Смущенье
Изобличали взоры. В темноте
Она казалась бледной. Утомленье
Ее печальной, тихой красоте
Такое придавало выраженье,
Так трогательны были взоры те,
Смягченные недавними слезами,
Что бедный наш Андрей всплеснул руками.

XXXIII

С ней говорил он… как обыкновенно
Перед отъездом говорят: о том,
Что никого на свете совершенно
Занять не в состоянии; причем
Они смеялись редко, принужденно
И странно, долго хмурились потом…
Фаддей зевал до слез весьма протяжно
И, кончив, охорашивался важно.

XXXIV

Был у Дуняши садик, по старинной
Привычке русской. Садиком у нас
В уездах щеголяют. Из гостиной
Вели две-три ступеньки на террас.
Кончался сад довольно темной, длинной
Аллеей… Вечером, и в жаркий час,
И даже ночью по песку дорожки
Бродили часто маленькие ножки.

XXXV

В тот вечер, над землей, до влаги жадной,
Веселая, весенняя гроза
Промчалась шумно… Легкий сон отрадной
Волной струится мягко на глаза
Всему, что дышит, и в тени прохладной
На каждом новом листике слеза
Прозрачная дрожит, блестит лукаво,
И небо затихает величаво…

XXXVI

Во след другим, отсталая, лениво
Несется туча, легкая, как дым.
Кой-где вдали возникнет торопливо
Неясный шум – и, воздухом ночным
Охваченный, исчезнет боязливо.
От сада веет запахом сырым…
И на ступеньках редкие, большие
Еще пестреют капли дождевые.

XXXVII

И на террас они пошли все трое…
Вот, помолчавши несколько, супруг
Им объявил, что время не такое,
Чтобы гулять, и возвратился вдруг
В гостиную. Но небо голубое
Им улыбалось ласково. Сам-друг
Они присели на скамейке, рядом –
Меж светлым домиком и темным садом.

XXXVIII

Все так очаровательно: молчанье
Кругом, как будто чутко над землей
Поникла ночь и слушает… Мерцанье
Далекой, робкой звездочки… покой
Немеющего воздуха… Желанье
В сердцах их, полных горестью, тоской,
Любовью, загоралось самовластно…
А вот луна блеснула сладострастно…

XXXIX

И, словно пробужденные стыдливым,
Медлительным и вкрадчивым лучом,
Заговорили говором сонливым
Верхушки лип, облитые дождем.
Внезапно по дорожкам молчаливым,
В кустах и на песку перед крыльцом
Взыграли тени слабые… Волненье
Скрывая, смотрят оба в отдаленье.

XL

О ночь! о мрак! о тайное свиданье!
Ступаешь робко, трепетной ногой…
Из-за стены лукавое призванье.
Как легкий звон, несется за тобой…
Неровное, горячее дыханье
В тени пахучей, дремлющей, сырой,
Тебе в лицо повеет торопливо…
Но вдаль они глядели молчаливо.

XLI

Сердца рвались… но ни глаза, ни руки
Встречаться не дерзали… При луне,
Испуганные близостью разлуки,
Они сидят в унылой тишине.
Лишь изредка порывистые муки
Их потрясали смутно, как во сне…
«Так завтра? Точно?» – «Завтра». Понемножку
Дуняша встала, подошла к окошку,

XLII

Глядит: перед огромным самоваром
Супруг уселся; медленно к губам
Подносит чашку, благовонным паром
Облитую, пыхтит, кряхтит – а сам
Поглядывает исподлобья. «Даром
Простудишься, Дуняша… Полно вам
Ребячиться», – сказал он равнодушно…
Дуняша засмеялась и послушно

XLIII

Вошла да села молча. «На прощанье,
Андрей Ильич, откушайте чайку.
Позвольте небольшое замечанье…
(Андрей меж тем прижался к уголку.)
Ваш родственник оставил завещанье?»
«Оставил». – «Он… в каком служил полку?»
«В Измайловском». – «Я думал, в Кирасирском.
И жизнь окончил в чине бригадирском?»

XLIV

«Да, кажется…» – «Скажите! Впрочем, что же
Вам горевать? Покойник был и глух,
И стар, и слеп… Тем лучше для него же.
Хотите чашечку?» – «Я больше двух
Не пью». – «Да; как подумаешь, мой боже,
Что наша жизнь? Пух, совершенный пух;
Дрянь, просто дрянь… Что делать? участь наша…
Эх!.. Спой нам лучше песенку, Дуняша.

XLV

Ну не ломайся… ведь я знаю, рада
Ты петь с утра до вечера». Сперва
Ей овладела страшная досада…
Но вдруг пришли на память ей слова
Старинные… Не поднимая взгляда,
Аккорд она взяла… и голова
Ее склонилась, как осенний колос…
И зазвучал печально-страстный голос:

     «Отрава горькая слезы
     Последней жжет мои ресницы…
     Так после бешеной грозы
     Трепещут робкие зарницы.

     Тяжелым, безотрадным сном
     Заснула страсть… утихли битвы…
     Но в сердце сдавленном моем
     Покоя нет – и нет молитвы.

     А ты, кому в разлучный миг
     Я молча сжать не смею руки,
     К кому прощальных слов моих
     Стремятся трепетные звуки…

     Молю тебя – в душе твоей
     Не сохраняй воспоминанья,
     Не замечай слезы моей
     И позабудь мои страданья!»

XLVI

Она с трудом проговорила строки
Последние… потупилась… У ней
Внезапно ярко запылали щеки…
Ей стало страшно смелости своей…
К Андрею наклонился муж: «Уроки
Она, сударь, у всех учителей
В Москве брала… Ну, Дунюшка, другую…
Веселенькую, знаешь, удалую!»

XLVII

Она сидит, задумчиво впадая
В упорную, немую тишину.
Часы пробили медленно. Зевая,
Фаддей глядит умильно на жену…
«Что ж? Пой же… Нет? Как хочешь… – и, вставая,
Пора, – прибавил он, – меня ко сну
Немного клонит. Поздно. Ну, прощайте,
Андрей Ильич… и нас не забывайте».

XLVIII

Кому не жаль действительных борений
Души нехитрой, любящей, прямой?
Дуняша не была в числе творений,
Теперь нередких на Руси святой –
Охотниц до «вопросов» и до прений,
Холодных сердцем, пылких головой,
Натянутых, болезненно болтливых
И сверхъестественно самолюбивых…

XLIX

О нет! она страдала. Расставанье
Настало. Тяжело в последний раз
Смотреть в лицо любимое! Прощанье
В передней да заботливый наказ
Себя беречь – обычное желанье, –
Все сказано, всему конец… Из глаз
Дуняши слезы хлынули… но тупо
Взглянул Андрей – и вышел как-то глупо.

L

А на заре, при вопле двух старушек
Соседок, тронулся рыдван. Андрей
В нем восседал среди шести подушек.
Ну, с богом! Вот застава! Перед ней
Ряды полуразрушенных избушек;
За ней дорога. Кучер лошадей
Постегивал и горевал, что грязно,
И напевал задумчиво-несвязно…

LI

Три года протекло… три длинных года.
Андрей нигде не свил себе гнезда.
Он видел много разного народа
И посетил чужие города…
Его не слишком тешила свобода,
И вспоминал он родину, когда
Среди толпы веселой, как изгнанник,
Бродил он, добровольный, грустный странник

LII

Он испытал тревожные напасти
И радости скитальца; но в чужой
Земле жил одиноко; старой страсти
Не заменил он прихотью другой.
Он не забыл… забыть не в нашей власти!
В его душе печальной, но живой,
Исполненной неясного стремленья,
Толпами проходили впечатленья…

LIII

Однажды пред камином на диване
Андрей сидел и думал о былом.
(Он жил тогда в Италии, в Милане.)
Андрей на чай в один «приятный» дом
Был позван и скучал уже заране…
Его хозяйка в комнату с письмом
Вошла… «Рука Дуняши!», – закричал он.
И вот что, содрогаясь, прочитал он:

     «Признайтесь… Вы письма не ждали
     Так поздно и в такую даль?
     Вам прежних радостей не жаль?
     Быть может, новые печали
     Сменили прежнюю печаль.
     Иль вам наскучили страданья,
     И вы живете не спеша,
     И жаждет вечного молчанья
     Изнеможенная душа?..
     Не возмутили б эти строки
     Покоя вашего… меня
     Простите вы… мы так далеки…
     С того мучительного дня –
     Вы помните – прошло так мною.
     Так много времени, что нас…
     Что мы… что я не знаю вас…
     Меня вы не судите строго –
     Во имя прошлого, Андрей!
     Подумайте: среди людей
     Живете вы… а я, мой боже!
     Все там же – и кругом все то же…
     Что? грустно вам? или смешно?
     Иль совершенно все равно?

     Андрей, послушайте: когда-то
     Мы жили долго вместе… Свято
     Я полюбила вас… ко мне
     Вы привязались добровольно…
     Потом… но мне сознаться больно,
     Как мы страдали в тишине.
     С тех пор, Андрей, со дня прощаний,
     Хотите знать, как я живу?
     Как некогда, в часы свиданий,
     Я вас опять к себе зову…
     Вот – вы со мной сидите рядом,
     Не поднимая головы,
     И на меня глядите вы
     Тем ласковым и добрым взглядом…

     Когда расстались вы со мной,
     Я не винила вас. Одной
     Заботой – точно, непритворно
     Вы были заняты. Тогда
     Меня щадили вы… Ну да!
     Я благодарна вам, бесспорно.
     Я верю – грустно было вам;
     Не притворялись вы лукаво;
     Вы в целый год успели к нам
     Привыкнуть; жертва ваша, право,
     Достойна громкой похвалы…
     Да; без сомненья: люди злы –
     Все малодушны, все коварны
     И до конца неблагодарны…
     Вам должно было ехать… я
     Согласна… но как вы спешили!
     Нет, нет, меня вы не любили!
     Нет, не любили вы меня!

     Ах, если надо мной жестоко
     Не насмеялись вы сперва…
     Андрей, я чувствую, глубоко
     Вас оскорбят мои слова;
     Но я живу в такой пустыне…
     Но я ношу такой венец –
     В моей любви, в моей святыне
     Я сомневаюсь наконец…
     Я гибну!.. Крик тоски мятежной
     Сорвался с губ моих… Андрей.
     Печаль разлуки безнадежной
     Сильнее гордости моей…
     Я вас люблю… тебя люблю я…
     Ты знаешь это… ты… Поверь,
     Навек, мучительно тоскуя,
     С тобой простилась я теперь.

     Я плачу. Да; ты благороден,
     Андрей, ты силен и свободен;
     Ты позабыть себя готов.
     Из видов низких и корыстных
     Ты не наложишь ненавистных,
     Хоть позолоченных оков.
     О да! Когда перед томленьем
     Разлуки, в робкой тишине,
     С немым и страшным упоеньем
     Тебе вверялась я вполне,
     Я поняла твое молчанье…
     Я покорилась… От тебя
     Я приняла тогда страданье,
     Как дар, безропотно, любя…
     Я не могла тебе не верить –
     Тебе не верить, боже мой!
     Когда я вся жила тобой…
     Но не хочу я лицемерить:
     Потом – казалось мне, что ты…
     Пустые женские мечты!
     Мне совестно… но в извененье,
     Андрей, ты примешь положенье
     Мое… Подумай: на кого
     Меня ты здесь оставил? скука,
     Тоска… не знаешь ничего…
     Наедут гости – чтo за мука!
     Соседки-сплетницы; сосед
     Молчит, сопит во весь обед,
     Глотает, давится насильно
     Да к ручке подойдет умильно.
     С утра ждешь вечера, свечей…
     Занятий нету… нет детей…
     Книг нету… душно, страшно душно…
     Попросишь мужа – равнодушно
     Проговорит он: «Погоди,
     Зайдет разносчик»… впереди
     Все то же – то же – до могилы…
     О господи, пошли мне силы!!!
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Но прежде – прежде жизнь моя
     Была спокойна… помню я
     Себя веселой, безмятежной
     Перед домашним очагом…
     Какой любовью кроткой, нежной
     Тогда дышало все кругом!
     Как были хлопоты, заботы
     Хозяйки, легкие работы
     В то время сердцу моему,
     Сама не знаю почему,
     Невыразимо сладки, милы!..
     Но мне прошедшего не жаль, –
     Тогда ребяческие силы
     Щадила строгая печаль…

     О, мне, конечно, в наказанье
     За гордость послано страданье…
     Иль и за то, что в самый час,
     Когда я вас узнала – вас,
     Я позабылась малодушно,
     Дала вам право над собой
     И без борьбы перед судьбой
     Склонила голову послушно!..
     Тогда я сердца своего
     Не понимала… для чего
     Никто с суровостью мужчины
     Меня не спас… я до кончины
     Жила бы в «мирной тишине,
     Не зная помыслов опасных…»

     Я плачу… плачу… Стыдно мне
     Тех горьких слез – и слез напрасных!
     Кому я жалуюсь? Зачем,
     Зачем я плачу? Перед кем?
     Кто может выслушать упреки
     Мои?.. Быть может, эти строки,
     Следы горячих слез моих,
     Друзьям покажет он лукаво,
     На толки праздные чужих
     Людей предаст меня?.. Но, право.
     С ума схожу я…

                           Вот, Андрей
     (Теперь мы с вами хладнокровно
     Поговорим), как безусловно
     Я верю вам. Души моей
     Я не скрываю перед вами.
     Конечно, знаете вы сами,
     Что значит женская печаль…
     Я вспомнила, в какую даль
     Вас унесло… Мне стало грустно…
     И то, что высказать изустно
     Я не посмела бы… Меня
     Поймете вы! Чтo делать, я
     Не слишком счастлива. Но годы
     Пройдут – состaреюсь… и той
     Любви блаженной, той свободы
     Мне не захочется самой.

     Я перечла свое маранье…
     Андрей, не вздумайте в моем
     Письме постыдное желанье
     Найти… Но, боже мой! о чем
     Могла я к вам писать?.. Мне больно,
     Я плачу, жалуюсь невольно…
     Но легче мне теперь, ясней…
     И сердце после долгой битвы
     Желает отдыха, молитвы
     И бьется медленней… вольней…

     Андрей, прощайте. Дайте руку
     Не на свиданье – на разлуку.
     Судьба!.. Но если в тишине
     Та дружба старая случайно
     Еще живет… и если тайно
     Хоть изредка… вам обо мне,
     О стороне родной, далекой,
     Приходят мысли… знайте: там
     Есть сердце, полное глубокой
     Печалью, преданное вам.
     Среди волнений жизни новой
     Об участи моей суровой
     Вы позабудете… Но вас
     Я буду помнить – вечно… вечно…
     И в каждый светлый, тихий час
     Благодарить вас бесконечно.
     Прощайте, добрый, старый друг…
     Какое горькое мгновенье!
     Мучительно расстаться вдруг…
     Но страшно долгое томленье…
     От полноты души моей
     На жизнь обильную, святую…
     И даже – на любовь иную
     Благословляю вас, Андрей!»

LIV

Он жадно пробежал письмо глазами…
Исписанный листок в его руках
Дрожал… Он вышел тихими шагами
С улыбкой невеселой на губах…
Но здесь, читатель, мы простимся с вами,
С Андреем и с Дуняшей. Право, страх
Подумать – как давно, с каким терпеньем
Вы нас дарите вашим снисхожденьем.

LV

Что сделалось с героями моими?..
Я видел их… Тому не так давно…
Но то, над чем я даже плакал с ними,
Теперь мне даже несколько смешно…
Смеяться над страданьями чужими
Весьма предосудительно, грешно…
Но если вас не станет мучить совесть,
Когда-нибудь мы кончим эту повесть.

1845 г.
И. С. Тургенев «Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 1». Раздел «Произведения, опубликованные при жизни Тургенева. Поэмы».