«Эпистола I» В. Тредиаковский

Сею эпистолою предполагается, первое, что есть мир, которого о бытности основательно сомневаться никто не может и что сей мир благолепотно устроен. Второе, что в совершенствах его зрятся пределы как превесьма в сложном и, следовательно, не необходимом, не вечном, и всеконечно таком, который мог не быть. Третие, что слепый случай, или припадок, как не имеющий разума и избрания, не мог произвесть состав толь благоучрежденный. Все сие доказывает, что сей мир произведен таким существом, которое имеет бесконечную премудрость, благость и всемогущество: а сие существо и есть то, что именуется бог. Сверьх того, разум наш, понимая бога и творца превечного и всесовершенного, не зрит никакия прекословныя невозможности в том понятии, но, напротив того, и сам он собою показывает такого и толикого бога и целость с порядком всего мира, и в животных пол различный, и, напоследок, общее согласие всех веков и всех повсюду народов, коль ни разных и друг другу, коль ни сопротивных во всем прочем, признает преверьховного бога; да и самая безопасность, в рассуждении будущего века, повелевает лучше верить <в> бога, нежели не верить.

Прокляни, Евсевий, нечестивых слепоту:
Сии, видя мира благостройну лепоту,
Не хотят усмотревать ту ему подавша
И всемощием своим велий свет создавша.
Мрака их храниться не бывай слаб никогда;
Толь безверных мнений пагубна есть тьма всегда.
Виждь и проповедуй зря первое начало:
Следом действия его в бытность всё восстало.
Неисчетны ми́ры по всемудрию бог знал,
Но состав сей точно благостию предызбрал.
Всё хранит, всем правит сам: будем же покорны
Изволениям святым, а не богоборны.

Вся тварь возвещает самобытного творца,
Безначальна прежде, суща после без конца;
И в себе того ж всегда, и преудобренна,
Всем владыку, ни чией длани покоренна;
Всяческим подавша естество и бытие,
А собой имуща по вседолгу обое́.
Показует нам его сама вещь малейша:
Ясность истины сея солнца есть светлейша.
Всё являет бога, в веществе что купно есть,
Зримо и незримо, коему число сам весть.
Верно кажет общий круг мыслей сверьх обширный,
Что зиждитель есть ему и что сей премирный.
Всё его ж являет развиваясь, что цветет
И, приятну зелень различая толь, растет.
Все, что, с чувствием дыша, ходит иль летает,
Ползает, или себя, плавая, питает.
Самый из животных, двусоставный человек,
Провождая в мире, миру как бы царь, свой век
И составом дивным всем собственного тела,
Зная сам, что вещь сия не его есть дела,
И союзом оным, дивнейшим еще, ума,
Кой, с тем сопряженный, сведом о себе весьма,
Человек, я говорю, весь являя бога,
Проявляет, что Его и Премудрость многа;
Так что бесконечно совершен есть бог един,
И причина перва к действию вторых всех вин.

Разум, здраво мысль свою внутрь производящий,
И в познании таком достодолжно бдящий,
И не ослепленный грубых заблуждений тьмой,
Весь в природном свете пребывающий с собой,
Гнусными ниже́ страстьми сердца восхищенный,
Ни пороками, ни злом скотства развращенный,
Не возможет тотчас бога жива не познать,
А безбожных мыслей из среды той не изгнать;
Он понятие в себе божества имеет,
Кое и довольным толь называть он смеет,
Что им познавает совершенств всех существо
И что в нем вседолжно бытность купно естество
Заключает потому, что бог есть превечный;
Что как безначальный сей, так и бесконечный,
Что различен с миром, и не то что вещный свет:
Бог простый, мир сложный купно мог и быть и нет.

О! вы, кои, буйно мчась в дерзости проклятой,
Страхом совести, ниже́ правдою за пя́той,
От святых святого внутренния силы взгляд
Отвращая смело, изрыгаете ваш яд;
Говорите, что сей мир, с чином, с красотою,
Вечен состоит и есть искони собою;
Тьма ль вас прегустая, беззаконий ли всех сласть,
Гордость ли безумна, затвердела ль коя страсть
К утверждению сему побуждает ложну,
И не токмо полну лжи, но и невозможну.
Рассмотрите, можно ли от доводов устоять
И еще упорно лжею адскою зиять;
Можно ль, коль бы вам во мрак слепо ни стремиться,
Чтоб от истинных зарей в том не просветиться:
Разве вы нарочно восхотите затворить
Очи внутрь душевны, света б правды вам не зрить.
Инако преодолеть не́льзя всем предлога,
Кой доказывает вам присносущна бога,
Разного от мира, миру здателя сему,
Всяких благ начало и виновника всему.

Действом ныне вещи суть есть и пребывают,
Но что действом суть теперь, то предполагают
Нечто бывше прежде от превечности всея,
Для действительныя бытности так своея:
Инак иль от Ничего, иль собой предстали.
Может что ж безместней быть, если б вы сказали,
Что Ничто пустое вещи все произвело,
В коем сил и средствий никаких быть не могло?
Как им быть и от себя, всем вельми пресложным
И к небытию притом всячески возможным?
Посему превечно сотворило существо,
В коем не собою не могло быть естество:
И сие ж то обще мы называем богом,
В почитании творца всяческих премногом.

Человечь ум сведом, что он есть и состоит,
Совершенств от смысла многих добрых не таит,
Коих сам в себе тогда ж внутрь не обретает,
Об изрядстве их хотя достоверно знает.
От сего ль не ясно, что не от себя ум есть,
И другой, что должен в бытность оного известь?
Если существо возмог сам себе дать делом,
Без сомнения б уж он, в том господстве смелом,
Понимаемые совершенства дал себе:
С ним никто об оных не был бы отнюдь в борьбе;
Сам же, с большее возмогшь, дать себе ту бытность,
Меньшего б не положил для себя в забытность,
Произвел бы оны совершенства в красоту
И чрез те б умножил собственную высоту.
И когда б ум стал собой, то б не союзился
С телом человечим он: в тело б не вдрузился,
В коем терпит много неспокойств и невыгод;
С час терпеть бы сии не всхотел, не с век, не с год.
Положите ж: волей сам тот союз имеет,
Как же волею раздрать он уж не умеет?
Человечь ум сделан, следовательно, другим.
Но другой сей здатель, сотворен наш ум каким,
Мог себе дать бытие всячески собою
И своею быть всегда собственно судьбою.
Кто сам быть вседолжно с вечности всея возмог,
Нами тот преславно нарицаемый есть бог.

Всем известно вещество грубых тел тримерных,
Нет о бытности его сцептиков неверных.
В веществе том самом, из которого весь свет,
Праздность токмо грунтом, действенности сроду нет.
От сего я навожу следствие бесспорно,
Что собой стать вещество было непроворно.
Силе изводящей не великой токмо слыть,
Ей притом всемерно бесконечной должно быть:
Тем что от Небытия к Бытию, не пречно,
Расстояние лежит также бесконечно.
Кто когда в едино сводит сей и тот предел,
Надобно, чтоб силу пребезмерну он имел.
Но понеже в веществе и в уме всем точно
Нет причины той отнюдь, прямо и побочно,
По которой делом, из возможных толь вещей,
Многие восстали в бытность из пустых нощей:
Следует, что та вина, в существе беспраздном,
Как всесильном по себе, так от света разном,
Вся есть содержима, кое самый бог и есть,
Всем безбожным людям приуготовляяй месть.

Буде б я был от себя, стал и быть собою,
Что понеже действо есть сущее со мною;
То мой ум, как сведем обо всем, что есть во мне,
Ведал бы, что сделал и себя сам не извне;
Невозможно, чтоб чему бывшая причина
Производствия его ни не знала чина.
И как понимаю явственно весьма сие,
Что во мне не мною сделано есть бытие;
Да и знаю я притом, что Ничто пустое
Не возможет произвесть Существо какое, –
Заключаю твердо, что был некто предо мной,
Кой есть мне зиждитель и предсудствует собой.
Кто других производить в бытие умеет,
Тот конечно от себя оное имеет.
Но сего мы точно богом и творцом зовем,
И по правде са̀мой тварию его слывем.
Тщетно возразили б вы, что нас породили
Всех родители во свет; сих – свои плодили;
Равно так и прочих, дале то ж до без конца,
Всяк из нас имеет особливого отца;
Бесконечный сей возврат, коль он вам ни дивен,
Есть всемерно по себе разуму противен.
Буде нет Начала самобытного того,
То всему быть должно от пустого Ничего.
Что ж безумней утверждать? Видите вы сами:
Я свидетельствуюсь в том всенадежно вами.

Вещество есть праздно, потому не можеть быть
Ни виной движений, ни Началом оных слыть.
Но движению собой также быть не можно:
Свойство б было тем честняй вещи, что есть ложно.
Есть затем Начало, разное от вещества
И совсем другого, нежель оное, родства,
Кое в вещество сие двиги впечатлело
И чрез те обратну быть оному велело.
Ум наш хоть имеет силу в двиг вещь приводить,
Но не мог законов двигам мудрых утвердить.
В способах бы веществу теми различаться
И чрез многи веки толь твердо обращаться.
Всё то полагает, и необходимо, нам,
Что Правитель вышний и безмерный есть в том сам.
Вещество не от себя: скажет ли ж кто смело,
Что движение собой собственно и дело?
Двиг есть только свойством в праздном оном веществе,
Случаем бывает оного и в естестве;
Но хотя б и положить – вещество превечно,
О движении сказать не́льзя толь конечно:
Не с природы в оном, ни бывает в нем всегда,
Есть двизатель вольный, точно есть и двиг тогда
С пребыванием сие вечным необходно,
Может явственно всяк зреть, сколько есть несходно,
Ежели ж припадком в двиги вещество пришло,
Сохранить законов долго б оных не могло:
Что припадком в веществе иногда бывает,
То припадком также в нем всё и пропадает.
Посему премудрый некто те уставы дал:
Сей премудрый богом и зово́м от нас быть стал.

Бесконечный вспять возврат есть непонимаем,
Как противный весь уму: то мы утверждаем,
Заключая прямо, что порядок есть причин,
Так что есть меж ними первейший пределов чин.
Например, есть человек самый первый в роде,
А по нем вторый, и так далей в производе.
Но вины вторые, опыт как то учит нас,
Все имеют явно должные границы враз.
Тем граничащу их признают причину,
Благороднейшу себя: та есть бог по чину.

Не простый мир, сложный. От сего как не навесть,
Что не необходно, да случайно оный есть?
Сиречь, мог не быть, и быть неиссчетно разно,
Сверьх, что вещество его по себе есть праздно.
Что в себе случайно, не уставлено быть так,
Чтоб уж быть, конечно, и конечно есть то как.
Следует, что мир вины требовал природно,
Да его так изведет, как самой угодно.
Та есть бог премудрый, всеблагий в нем произвол,
Преисполнен мощи, содевающий Глагол.

Се уж как вам называть вещество всевечным,
А припадок всех вещей здателем вдруг встречным?
Что припадок в деле? Сама суща слепота,
Скудная причина и недостаточна та.
Нет в ней смысла и ума, способов нет прочных,
Ни намерения нет, ни избраний точных.
Не готовит случай и не учреждает он:
Весь беспроизвольный, без искусства с всех сторон.
Словом, никакого в нем совершенства нету,
Самому себе всегда сам он не в примету:
Слеп, глух и бесчувствен, почитай ничто, так хил,
Да и не имущий особливых к действу сил.
Как ему сей произвесть Мир в таком пространстве,
Мир в различии таком и в таком убранстве?
Где не токмо сила бесконечныя вины,
Но и мудрость зрится, но и благость без цены.
Где толика красота, где и чин толь стройный,
Мера, вес, число, округ весь творца достойный.
Всяк, едва на твари с примечанием воззрит,
То творцом премудрым разум свой и озарит.
Если ж кто б сказал ему: сделайте припадок,
Вдруг покажется такой сам и глуп, и гадок.
Кто когда поверит, что Гомеровы стихи,
Кои в «Илиаде», глупости где нет крохи,
Не великим счинены смыслом стихотворца,
Украшений и высот многих толь приборца?
Кто поверить может, что припадок всех букв смесь
В тот привел порядок и союз составил весь?
А прибрав слова к словам и сцепив стопами,
Громогласнейшими толь так воспел стихами?
Пусть в «Энеиде» счислил кто-нибудь все буквы сам,
Сколько ж а, б, прочих, будет всех и z-тов там;
Пусть наделает себе столько ж всех их точно
И в одну смешает их кучку все нарочно.
Пусть потом он кинет совокупно всех из рук,
Чтоб ему «Энейду» сочинить броском тем вдруг.
Верно, что не ляжет враз та «Энейда» прямо.
Пусть же мечет много крат, пусть всю жизнь упрямо:
Не укинет трудник и ни первых всех стишков,
Не укинет токмо и ли маленьких клочков.
А однак припадок тут есть совсем возможный:
Мы в Виргилии уж чтем тех букв ряд неложный.
Без ума быть должно, если так то утверждать
И состав стиховный случаю то отдавать.
Цицерон «Летописе́й» Энниевых только
Об одном стишке сказал, не о всех в них столько,
Что не мог припадок сочинить там и того,
А не стихотворства совершенного всего.
Так почто ж безумно толь утверждать о целом,
Благолепотнейшем сем мире, в буйстве смелом,
Что его припадок не нарочно сотворил,
Толь и многим разно совершенством одарил,
Смысл когда и о стихах мнить не попущает
И всемерно верить тем ставших запрещает?
Не стихами только можно доказать все то;
Тысящи прилогов утверждают, а не сто.

Как не зрим органа мы сладостно гудуща,
Иль за за́весом, или́ в темном храме суща,
Можно ль нам подумать, что орган собой поет
И с тремя гласами в сходстве звон осмый дает,
А что то не человек, и еще искусный,
Кой глас то веселый в слух, то влагает грустный?
Так что тот руками не биет там клавитур,
Что согласность, бе́мол делается сам и дур,
И что там не дует тот ни мехо́в ногами,
Но что ме́хи вверьх и вниз движутся те сами?
Можно ль верить дельно, видя самый тот орга́н,
Что состав весь в оном, и что весь его тот стан
Стройно так расположе́н случаем бездумным?
Ненарочным и слепым и совсем безумным?
А однак припало, без предмысливших причин,
Что распорядилось прямо всё в свой должный чин.
Чтоб пищанию тому быть всегда согласну,
И различну без числа, и умильно красну?
Махина органа должный вид себе взяла?
Каждая пристойно трубка место заняла?
И прибравшись меж собой и разбравшись стали,
Да и разный себе голосы все дали?
Сделали и мехи на низу себе свой путь,
Чтоб им в трубки трубкой, надобно когда, ветр дуть?
Клавиту́ры наверху рядом сочетались
И к закрышечкам ладо́в стрункой привязались,
Чтоб им, опускаясь, крышечки те открывать,
Но не все вдруг, только должно кои подымать;
Словом, весь тот сам орга́н слепо учредился
И нечаянно гласить складно возбудился?
Не безумну ль должно человеку быть сему,
Кои б об орга́не случай утверждал кому?
Тотчас заключает всяк, что то совершенный
Механист и музыкант, кой толь украшенный
Тот орган соделал, прежде вымыслив умом,
А искусством в дело произвед уже потом.
И понеже разум сам, просвещенный чисто,
Рассуждением своим действуя внутрь исто,
Токмо об органе заключает твердо так,
Что ему припадком не́льзя сделаться никак,
То уж вам, о! мудрецы, только ж мудрым мнимо,
Мира здание сие, обще всеми зримо,
С разумом как можно дерзновенно утверждать,
Что оно припадком возмогло в порядок стать?
Можно ль сомневаться впрямь, что свет не всесильным,
Не всемудрым сотворен, не всеизобильным?

Если кто увидит марморный весь истукан
На пустом конечно острове с четырех стран
И давно-давно уже людям не знакомом,
Да и без следов, чтоб он был когда им домом,
Тот необходимо скажет, оный зря кумир:
Тут живал всемерно человечий прежде мир;
Здесь ваятелево зрю мастерское дело
И дивлюсь, коль нежно он вырезал всё тело!
Оказал составы и обратов нежность их;
Выразил искусно в двигах мышицы своих;
Он прицелы различил, купно действий живность;
Он другое всё привел в совершенну дивность;
Наконец, представил живо все в лице черты,
Бодрость, и осанку, и похвальны красоты́!
Сей ответствовал бы что, мните вы, другому,
Кой, в противность бы его мнению такому,
Выговорил смело, что болван не резчико́м
Сделан сей здесь зримый, но припадок ни при ком
Ненароком учинил статуу так власно,
Как бы человек была и тому согласно,
А орудий всяких к делу не приложено́,
Ни из рук художных теми то не кружено́?
Он не назвал ли б того прямо сумасбродом,
Иль из глупых всех людей страннейшим уродом?
Толь еще и паче поносил его б в укор,
Слыша так твердяща, что та камня часть, от гор
Отделившись, там собой сделалась толь стройно;
Истуканом от себя, как ей быть пристойно.
И что буйны вихри, подхвативши оный вдруг,
Понесли так бурей, а принесши в сей округ,
Здесь поставили его на подстав сей плотно,
Так что никакой руке не было работно;
И конечно зная, что то быть не может быль
И что все те речи только пустота иль пыль.
Бельведерский Аполлин и Венера славна,
Медицейской что слывет, в статуах как главна;
Наконец, фарнезский оный дивный Геркулес,
Статуа и Веры, кою Петр в свой сад привез,
Без искусныя руки и не заложились,
А не то чтоб сами все дивно совершились.
Как же, по примеру, можем вам мы отвечать,
Кои дерзновенно не стыдитесь так кричать,
Что припадком весь сей свет и собою стался,
А премудрым он никем в чин не созидался?
Буде есть хоть капля разума природно в вас,
То вам должно вскоре пременить нелепый глас
И от сердца признавать бога купно с нами,
Коему незриму быть не́льзя всеми вами:
Всяка тварь во свете проявляет вам его,
Кажет всё, что стало бытием от самого.
Ибо утвердить чего не́льзя о кумире,
Как возможно то с умом говорить о Мире?

Напоследок: буде некто обходя везде
В любопытстве хвальном, на стене усмотрит где
Преизрядную во всем живопись картины,
Мечущиеся в глаза с своея холстины, –
Я кладу, на коей проведение людей
Всех израилетских по пучине без ладей
Моисеем иногда, написал художник,
Славный в мастерстве своем том трудоположник.
Там одних увидит, в радости по глубине
Шествующих сонмом и на самом бездны дне
Воздевающих к творцу в выспренняя руки,
От египетския их спасшему всех муки,
И благодарящих за избаву ту себе,
Бывших прежде в лютой у мучителей гоньбе;
Но с другой там стороны узрит он тристатов
Фараона самого, всех же супостатов,
Колесницы, коней и всё войско без числа,
Гнавшее за теми, но пришедшее до зла
Потопления в водах и затем всех в страхе,
Видящих, что волны их поглощают в махе.
Скажет ли тот некто, живопись сию смотря,
А художникова имени при том не зря,
Что вальком то полотно прачка поражавши,
И из оного всю грязь при реке где жавши,
Вдруг там усмотрела, что собою краски все
Прибрались различно, да и в самом том часе
Лица вмиг на полотне те изобразили,
Тень и свет в местах своих чинно союзили;
Словом, все что может живописец учредить,
Чтоб ему картину совершенством расцветить?
Если б наша пря была, силы ж не в премене,
Об одной явленной там в конской морде пене,
Коя ненарочным случаем произошла
И себе в вид сходство надлежащее нашла,
То б возмог признать и сам делом я возможным,
Вероятным потому и затем неложным,
Что там живописец с сердца кистию тряхнул,
Коею он краски преизлишно зачерпнул
И чрез то однажды в жизнь, самому на диво,
Конскую изобразить пену смог и живо.
Как то повествуют, что Родийский Протоген
Пены только псовы не возмог, коль не вперен,
На картине написать, где изображенный
Был Иа́лис и со псом, – чем вот раздраженный,
Бросил с гнева губку, коей краски он стирал,
А броском не токмо живописства не смарал,
Но еще впрямь изразил ону пену чудно,
Кою мастерством ему сделать было трудно.
Пен же ль сих примером заключить возможно нам,
Что сей мир припадком так же сделаться мог сам?
Коль различно то с другим! Краски уж составил
Живописец сам себе, лица все представил,
Пеночки он только не возмог там написать,
Как ему хотелось, чтоб ту живо показать.
Пенку посему одну там свершил припадок,
Коя от искусных уж начата догадок:
Но картину ль целу без всего свершить он мог,
Как всегда бессмыслен и всегда во всем убог?
И от целой далека той картинки пена,
А с огромным миром всем нет в ней ни примена!

Что уже оскудно к доказанию вообще
Бога суща, жива и зиждителя еще?
Что к разгнанию в вас тьмы? Мрака что густого?
Что нечестия? Что – лжи? Мнения пустого?
Кой есть недостаток, просветиться б вам лучом?
Все уж плетни ваши правды ссечены мечом.
Что вам надобно ко всей ясности о боге,
Чтоб уж больше не стоять в лажном толь подлоге?
Как и быть в упрямстве блядословствуя всё тож,
Тварь что самозданна? видите вы всю в том ложь
Перестаньте: полно вам в бреде утверждаться
И мечтами, как вещьми, мнимо услаждаться;
Вымышлять доводы, а о твердости сих всех
Не радеть нимало, не хотеть лжи видеть в тех.
Токмо говорить на ветр басни толь злобожны,
Басни нечестивы толь, да и невозможны;
Иль неистовствовать прямо в обществе боясь
И по-змийски хитро в мнениях своих таясь,
Утверждать, что бог хоть есть, но не промышляет
И создание свое просто оставляет.
Мнение такое с первых по всему одно,
То нам в Эпикуре хитрость ведома давно:
Кто не хочет в боге знать действа ни едина,
Самым тем не признает свету господина.
Существительное свойство отрицая так,
Существа самого не приемлет тот никак
Он духовну божеству образ причитает
Человеческий и взор; паки отметает
Сим премирна бога, неописанна притом,
Признавая только лицемерствующим ртом.
И Спиноза поступил хитростию ж в слове,
А от эпикурской в вид как иною внове.
По его: не можно существу другое здать,
Следственно, собою должно зданиям всем стать.
Не хотя, за сласти речь, быть эпикуристом,
Стал злобожнейшим еще жид сей пантеистом.
Что ж всесовершенну помешает существу
Быть творцом другому, но в границах, естеству?
Бесконечное во всем совершенство, силы
Тварей к зданию других не творил ведь гнилы:
Исключает равных, но неравных всех себе
Произвесть бог мощен, по своей благой судьбе.
Долго ль блядословить вам? Наше слово твердо.
Бог вас сам да просветит правдой милосердо!

Извини, Евсевий, устремление мое,
Что, начертавая к другу я письмо сие,
К атеистам обратил дело в ней и речи,
А тебя вдруг судией сделал после встречи.
Ты, как благосклонный, в дружестве отнюдь не льстив,
К богу ж весь усерден и к нему благочестив,
По приятству не причтешь мне сего в погрешность.
Зря на внутренность мою, не чинов на внешность.
Свел борьбу я с теми, кои бога быть не мнят
Иль, чтоб был зиждитель миру, всяко не хотят.
Пред собой представил их, въявь изображая
И как прямо и в лице истиной сражая.
Видел ты, как зритель, что стоять не можно им
И что должно бога людям признавать таким.
Чем еще я не могу доказать им бога?
Что не объясняет нам твердого предлога?
Существа такого разум наш в идее зрит,
Что преки идеа оному та не творит,
И как он собою нам тож изобразует,
Так и целость мира вся равно показует:
Чин и строй являют вышня существа извол
И в животных разный, мужеский и женский, пол.
Роды всех веков и мест, коль они друг другу
Ни противны по себе и страны по кругу;
Сколько ни отменны в нравах, в склонностях своих,
Коль ни различает собственное свойство их,
Все однак согласны в том, чтоб сердец внутрь к богу
Почитание иметь, объявлять честь многу
Оному снаружи действием покорства в вид
И его звать в помощь от напастей и обид.
Кто ни станет где из стран, всюду он обрящет
Богу посвященных слуг, жертвенники срящет,
Узрит купно жертвы, храмы, празднований ряд
И великолепный, по богатству там, обряд.
Служба всюду божеству, страх повсюду божий;
Каждый человек с другим в чувствии сем схожий.
Неспособны ведать будущу себе судьбу,
Умилостивляют бога чрез свою мольбу;
Под его покровом быть, да и без наветов,
Коих не приносят где божеству обетов?
Печатлеют сею преверьховною они
Властию союзы обществ разных искони;
Обещания присяг ею утверждают,
Ей в казнь оставляют злых, коих проклинают
В особливых нуждах, в сочетаниях, в пути,
В скорби, иль в печали каковы кто мог прийти,
В бедствия ль попал, в том всем божество зовется,
Да пособство от него вскоре низведется.
Начинают богом и окончавают пир;
Божеством воюют, божеством и славят мир.
Нет строений, нет отнюдь предприятий важных;
Купли, ни товаров нет без того продажных
Словом, ни малейших, в обществе полезных, дел,
Чтоб без бога оны начинать когда был смел.
Слава ж за успех всегда, с чувствием природным,
Восписуется ему гласом всенародным,
Купно благодарством и приносом предрагих
Всяческих корыстей, полученных от других.
Хоть бы любопытен был кто-нибудь без меры,
В грунте разностей сея он не узрит веры.
Общего толико, неразрывного нигде
И единовидна сходствия сего везде,
Польза ни страстей, ниже́ умствований ложных
Мнима твердость, и ни власть некоих вельможных
В слабость, в разность мнений, не могли никак привесть:
Всюду отдается божеству вседолжна честь.
Отчего ж сие взялось сходствие толико
В людях, коих есть число в свете превелико,
Как не от начала внутреннейшего того,
Кое человека частию есть самого?
Как и не от чувства внутрь в сердце положенна
И создателем его в том изображенна?
И как не от первых самых тех преданий след,
Столько ж точно древних, сколько есть и самый свет?

Веру, бога быть, к тому ж са́ма безопасность
Утверждает, как трубы громка велегласность;
Положив, что бога и зиждителя всему
Нет и не бывало, вера наша, посему,
Утверждающая быть, ложна непреречно.
Правосудный кто ж за ложь показнит нас вечно?
Но противну веру положа во лжи теперь,
К милости всемерно заключается уж дверь.
Мнит та вера: бога нет, кой есть пребываяй;
Ясно, веруяй не быть, так и утверждаяй,
Восприимет казни за лжесловие и лесть:
Бог, кой правосудный, не отметит ли, ибо есть?

Есть всеведый! Всеблагий! Есть бог всемогущий!
Без начала, без конца, есть везде присущий!
Есть бог, о! Евсевий: всяка проявляет тварь,
Что он есть создатель и верьховный мира царь.

«B. K. Тредиаковский. Избранные произведения». Раздел «Феоптия».