«На каланче» Я. Полонский

I.

Вот, глаза протер пожарный,
В фонаре зажег свечу,
И на смену, в ночь глухую,
Лезет вверх на каланчу:
Смотрит, – города не видно, –
Влажный стелется туман, –
Непроглядного тумана
Необъятный океан…
Тонут в нем верхушки зданий,
Тонут куполы церквей
И, теряя блеск свой, тонут
Огоньки от фонарей.
Ничего вдали не видно, –
В этой серой темноте
Он один стоит и дрогнет
На холодной высоте…
Он один, никем не зримый,
Озирается кругом…
Вдруг, он видит, край тумана
Алым светится пятном.

Не начало ли пожара
Так обманывает взор?
Или это за рекою
Рыбаки зажгли костер? –
Или, попросту, на свадьбе
Где-нибудь, за слободой,
Гости пьяные бочонок
Запалили смоляной?
Если ж это близко где-то
Разгорается пожар, –
Не слыхать ли где набата?
Не проснулся ли базар!?

И колеблется пожарный,
И не знает, что начать:
Подавать сигнал к тревоге
Иль, – верней, – не подавать?
Разбудить звонком команду
Или дать уж ей покой?..
Так в туман глядит и трусит
Подневольный часовой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

II.

Давно пожарный смены ждет;
Мороз знобит его и жжет;
Прижавшись к стенке, недвижим,
Он на ветру стоит; пред ним
Снежинки пляшут; с высоты
По временам он в ночь глядит, –
Туда, где город глухо спит,
И словно теплятся кресты
Кой-где белеющих церквей
В сияньи месячных лучей.
И хоть закутана в башлык
Его больная голова,
Озяб он, съежился, поник,
Забиты руки в рукава,
Не видит он, как млечный путь
Мерцает пылью звездной; – грудь
Его чуть дышит; до бровей
Пар вьется из его ноздрей,
И, старческих седин белей,
Заиндевели волоса…
И вдруг, сквозь этот зимний пар,
Он слушает, – поет комар
Над ухом… Что за чудеса!!
Июльский день, – июльский жар…
Он и устал, и возбужден
Дыханьем юга… – Перед ним
Степной простор – и, как сквозь дым,
Синеет знойный небосклон;
И облака с родных полей,
Как клочья пряди золотой,
Летят разорванной каймой;
И ходят полосы теней
Над пышной нивой, волны ржи
Плывут, шуршат, и вдоль межи
Идет он, радостный; знаком
Ему и лес тот, за холмом,
И даже эти васильки,
Которых синие глазки
Ему мигают…
‎                Боже мой!
Как рад он, что идет домой! –
Что он в живых застанет мать, –
Что вместе с Дуней собирать
Грибы пойдет он в темный лес, –
Туда, где их попутал бес,
Где их венчала темнота
Вокруг ракитова куста.
Лес тонет в утренней росе,
Листок прильнул к её косе,
А к обнаженному плечу
Прижался папоротник… Чу!
Встречая розовый восход,
В кустах малиновка поет…
И слышится, как бы сквозь сон,
К нему несется с ветерком
К заутрени далекий звон,
И этот звон ему знаком…
И он проснуться хочет; но
Глаза слипаются. – Давно
По ней тоскует он…
. . . . . . . . . . . . . и вот,
В лучах зари, она идет,
Под коромыслом избочась,
И всю, от головы до ног,
Ее теребит ветерок,
Должно быть вышла в добрый час…
Посмеиваясь, босиком
К воде идет она леском,
Сухие листья шелестят,
В траве кузнечики трещат.
И вот, уже в струях ручья
Колышется её бадья, –
И льются светлые струи
На дно опущенной бадьи…
А там, костер и котелок
И уж проносится дымок
Из-за ветлы, где бережок,
Где сено, свежесть и покой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Домой, домой, скорей домой!..
И тихо догорает в нем
Пожар души его; он спит
И уж не видит, что кругом
Его творится: с вышины
Морозной не увидит он
Пожара. – В непробудный сон
Слились мечты его и сны…
Бедняга! – в смерть свою влюблен!

III.

В пыли, гремя по мостовой,
Несутся бочки за водой,
Народ шумит, народ бежит, –
А он, солдат сторожевой,
На каланче своей стоит:
Он первый увидал пожар,
Он выкинул сигнальный шар,
И видит, как пылает дом,
Где он видается тайком
С той молодицей, что пришла
К нему из дальнего села
С истомой бледной на щеках,
С грудным младенцем на руках.
Там, за постелью, на полу,
Есть сундучок один в углу,
Железом он обит кругом,
Висячим заперт он замком;
В том сундучке схоронена
Его грошовая казна
И всё, что было ей не лень
Скопить себе на черный день…
Погибло всё – иль спасено?
И вот, уж в нижнее окно
Проникло пламя, – валит дым, –
А он глядит, тоской томим,
И легче быть ему в огне,
Иль, жертвуя собой, спасать,
Чем так – стоять, стоять, стоять
На безопасной вышине.

За своевременный сигнал,
(Хотя бы город ты спасал),
Никто тебя благодарить
Не станет – даже, может быть,
Тебя и не заметят, брат;
И тут никто не виноват: –
И чернь слепа, и высока
Та вышка, где тебя судьба
Поставила… И не легка
Твоя задача, – та борьба,
Страстей и долга… Но пока
Тебя не сменит кто-нибудь,
На высоте своей побудь…

Между 1880 и 1885 г.