«Переселение душ» Е. Баратынский

(Сказка)

Зевес, любя семью людскую,
Попарно души сотворил
И наперёд одну мужскую
С одною женской согласил.
Хвала всевышней благостыне!
Но в ней нам мало пользы ныне:
Глядите! ныне род людской
Размножась, облил шар земной:
Куда пойду? мечтаешь с горем,
На хладный север, знойный юг?
За Белым, иль за Чёрным морем
Блуждаешь ты, желанный друг?
Не всё. Задача есть другая.
Шатаясь по свету, порой
Столкнёшься с родственной душой
И рад; но вот беда какая:
Душа родная – нос чужой!..
И посторонний подбородок!..
Враждуют чувства меж собой:
Признаться, способ мировой
Находкой был бы из находок!
Но он потерян между нас,
О нём живет один рассказ.

В земле, о коей справедливо
Нам чудеса вещает старь,
В Египте жил-был славный царь,
Имел он дочь – творенья диво,
Красот подсолнечных алмаз,
Любовь души, веселье глаз:
Челом белее лилий Нила;
Коралла пышного морей
Устами свежими алей;
Яснее дневного светила
Улыбкой ясною своей.
В пределах самых отдаленных
Носилася её хвала
И женихами привела
К ней полк царей иноплеменных.
И Мемфис град заликовал!
В нём пир за пиром восставал:
Светла, прелестна, восседая
В кругу любовников своих,
Моя царевна молодая
Совсем с ума сводила их.
И всё бы ладно шло; но что же?
Всегда весёлая, она
Вдруг стала пасмурна, грустна,
Так что на дело не похоже.
К своим высоким женихам
Вниманье вовсе прекратила
И кроме колких эпиграмм
Им ничего не говорила.

Какая же была вина,
Что изменилась так она?
Любовь. Случайною судьбою
Державный пир её отца
Украсить лирною игрою,
Призвали юного певца:
Не восхвалял он Озирида,
Не славил Аписа быка,
Любовь он пел, о Зораида!
И песнь его была сладка,
Как вод согласное журчанье,
Как нежных горлиц воркованье,
Как томный ропот ветерка,
Когда, в полудень воспаленный
Лобзает он исподтишка
Цветок, роскошно усыпленный.
Свершился вышний приговор,
Свершился! никакою силой
Неотразимый, с этих пор
Пред ней носился образ милый;
С тех пор в душе её звучал,
Звучал всечасно голос нежный,
Её питал, упоевал
Тоскою сладкой и мятежной!
«Как глупы эти дикари,
Разноплеменные цари!
И как прелестен он!» вздыхая,
Мечтала дева молодая.

Но между тем летели дни;
Решенья гости ожидали,
Решенья не было. Они
Уже сердиться начинали.
Сам царь досадою вскипел;
Он не охотник был до шуток
И жениха, чрез трое суток,
Избрать царевне повелел.

Была как громом речью гневной
Младая дочь поражена.
На что ж, в судьбе своей плачевной
Решилась бедная она!
Рыдала долго Зораида,
Взрывала сердце ей обида,
Взрывала сердце ей печаль;
Вдруг мысль в уме её родилась:
Лицем царевна прояснилась
И шепчет: «Ах, едва ль, едва ль…
Но что мы знаем? статься может,
Он в самом деле мне поможет».

Вам рассказать я позабыл,
Что в эту пору, мой читатель,
Столетний маг в Мемфисе был,
Изиды вещий толкователь.
Он, если не лгала молва,
Проник все тайны естества.
На то и жил почтенный дядя;
Отвергнув мира суету,
Не пил, не ел, не спал он, глядя
В глаза священному коту.
И в нём-то было упованье;
К нему-то, милые друзья,
Решилася на совещанье
Идти красавица моя.

Едва редеет мгла ночная,
И, пробуждаться начиная,
Едва румянится восток;
Ещё великий Мемфис дремлет
И утро нехотя приемлет,
А уж покинув свой чертог,
В простой и чуждой ей одежде,
Но страха тайного полна,
Доверясь ветреной надежде,
Выходит за город она.
Перед очами Зораиды
Пустыня та, где пирамиды
За пирамидами встают
И (величавые гробницы)
Гигантским кладбищем ведут
К стопам огромной их царицы.
Себе чудак устроил тут
Философический приют.
Блуждает дева молодая
Среди столицы гробовой:
И вот приметен кров жилой,
Над коим пальма вековая
Стоит, роскошно помавая
Широколиственной главой.
Царевна видит пред собой
Обитель старца. Для чего же
Остановилася она,
Внезапно взором смущена
И чутким ухом настороже?
Что дланью трепетной своей
Объемлет сердце? что так пышет
Её лице? и грудь у ней,
Что так неровно, сильно дышет?
Приносит песнь издалека
Ей дуновенье ветерка.

Песня

Зачем от раннего рассвета
До поздней ночи я пою,
Безумной птицей, о Ниэта!
Красу жестокую твою?

Чужда, чужда ты сожаленья:
Звезда взойдёт, звезда зайдёт;
Сурова ты, а мне забвенья
Бессильный лотос не даёт.

Люблю, любя в могилу сниду;
Несокрушима цепь моя:
Я видел диво-Зораиду
И не забыл Ниэты я.

Чей это голос? Вседержитель!
Она ль его не узнаёт!
Певец, души её пленитель,
Другую пламенно поёт!
И вот что боги ей судили!
Уж ей колена изменили,
Уж меркнет свет в её очах,
Без чувств упала бы во прах;
Но нашей деве в то мгновенье
Предстало чудное виденье.
Глядит: в одежде шутовской
Бредёт к ней старец гробовой.
Паяс торжественный и дикий,
Белобородый, желтоликий,
В какой-то острой шапке он,
Пестреет множеством каракул
На нём широкий балахон:
То был почтенный наш оракул.
К царевне трепетной моей
Подходит он; на темя ей
Приветно руку налагает,
Глядит с улыбкою в лицо,
И ободрительно вещает:
«Прими чудесное кольцо:
Ты им, о дева! уничтожишь
Хитросплетенный узел твой;
Кому на перст его возложишь,
С тем поменяешься звездой.
Иди, и мудрость Озирида
Наставит свыше мысль твою.
Я даром сим, о Зораида,
Тебе за веру воздаю».

Возвращена в свои чертоги,
Душою полная тревоги
Царевна думает: «во сне
Всё это чудилося мне?
Но нет, не сновиденье это!
Кольцо на палец мой надето
Почтенным старцем: вот оно.
Какую ж пользу в нём найду я?
Он говорил, его даруя,
Так бестолково, так темно».
Опять царевна унывает,
Недоумения полна;
Но вот невольниц призывает
И отыскать повелевает
Свою соперницу она.

По повелению другому,
Как будто к празднику большому
Её чертоги убраны;
Везде легли ковры богаты
И дорогие ароматы
Во всех кадилах возжены,
Все водометы пущены;
Блистают редкими цветами
Ряды узорчатых кошниц,
И полон воздух голосами
Дальноземельных, чудных птиц;
Всё негой сладостною дышет,
Всё дивной роскошию пышет.
На троне, радостным венцом,
Порфирой светлою блистая,
Сидит царевна молодая,
Окружена своим двором.
Вотще прилежно наблюдает
Её глаза смущенный двор,
И угадать по ним желает,
Что знаменует сей позор:
Она в безмолвии глубоком,
Как сном объятая, сидит
И неподвижным, мутным оком
На двери дальние глядит.
Придворные безмолвны тоже.
Дверь отворилась: «Вот она!»
Лицем бледнее полотна,
Царевна вскрикнула. Кого же
Узрела, скорбная душой,
В толпе невольниц пред собой?
Кого? – пастушку молодую,
Собой довольно недурную,
Но очень смуглую лицом,
Глазами бойкую и злую,
С нахмуренным, упрямым лбом.
Царевна смотрит и мечтает:
«Она ли мне предпочтена!»
Но вот придворных высылает
И остаётся с ней одна.

Царевна первого привета
Искала долго, наконец,
Печально молвила: «Ниэта!
Ты видишь: пышен мой дворец,
В жемчуг и злато я одета,
На мне порфира и венец;
Я красотою диво света,
Очарование сердец!
Я всею славою земною
Наделена моей звездою:
Чего желать могла бы я?
И что ж, Ниэта, в скорби чудной,
Милее мне твой жребий скудный,
Милее мне звезда твоя.
Ниэта, хочешь ли, с тобою
Я поменяюся звездою?»
Мудрён царевнин был привет
Но не застенчива природно:
«Как вашей милости угодно»,
Ниэта молвила в ответ.
Тогда на палец ей надела
Царевна дивное кольцо.
Закрыть смущенное лицо
Руками бедная хотела;
Но что же? в миг волшебный сей
Моя царевна оживилась
Душой Ниэтиной; а в ней
Душа царевны очутилась.
И быстрым чудом бытиё
Переменив, лице своё
Закрыла дурочка степная,
Царевна же, наоборот
Спустила руки на живот,
Рот удивленный разевая.
Где Зораида, где она?
Осталась тень её одна.
Когда-ж лице своё явила
Ниэта, руки опустя,
(О как обеих их шутя
Одна минута изменила!),
Блистало дивной красотой
Лице пастушки молодой:
Во взорах чувство выражалось,
Горела нежная мечта,
Для слова милого, казалось,
Сейчас откроются уста,
Ниэта та же, да не та.
Так из-за туч луна выходит,
Вдруг озаряя небеса:
Так зелень свежую наводит
На рощи пыльные роса.

С главой поникшею Ниэта,
С невольным пламенем лица,
Тихонько вышла из дворца
И о судьбе её до света
Не доходил уж слух потом.
Так что ж? о счастии прямом
Проведать людям неудобно;
Мы знаем, свойственно ему
Любить хранительную тьму,
И драгоценное подобно
В том драгоценному всему.
Где искромётные рубины,
Где перлы светлые нашли?
В глубоких пропастях земли,
На тёмном дне морской пучины.

А что с царевною моей?
Она с плотнейшим из князей
Великолепно обвенчалась.
Он с нею ладно жил, хотя
В иное время не шутя
Его супруга завиралась,
И даже под сердитый час,
Она, возвыся бойкой глас,
Совсем ругательски ругалась:
Он не роптал на то ничуть,
Любил житьё-бытьё простое,
И сам, где надо, завернуть
Не забывал словцо лихое.
По-своему до поздних дней
Душою в душу жил он с ней.

Что я прибавлю, друг мой нежный?
Жизнь непогодою мятежной,
Ты знаешь, встретила меня;
За бедством бедство подымалось;
Век над главой моей, казалось,
Не взыдет радостного дня.
Порой смирял я песнопеньем
Порыв болезненных страстей;
Но мне тяжёлым вдохновеньем
Была печаль души моей.
Явилась ты, мой друг бесценный,
И прояснилась жизнь моя:
Весёлой музой вдохновенный,
Весёлый вздор болтаю я.
Прими мой труд непринужденный!
Счастливым светом озаренный
Души, свободной от забот,
Он твой достаток справедливый:
Он первый плод мечты игривой,
Он новой жизни первый плод.

1826–1827 гг.