«Странствователь и Домосед» К. Батюшков

   Объехав свет кругом,
Спокойный домосед, перед моим камином
   Сижу и думаю о том,
Как трудно быть своих привычек властелином;
Как трудно век дожить на родине своей
Тому, кто в юности из края в край носился,
Все видел, все узнал, и что ж? из-за морей
   Ни лучше, ни умней,
Под кров домашний воротился:
   Поклонник суетным мечта,
Он осужден искать… чего, не знает сам!
О страннике таком скажу я повесть вам.

Два брата, Филалет и Клит смиренно жили
В предместии Афин, под кровлею одной;
В довольстве? Не скажу; но с бодрою душой
Встречали день, и ночь спокойно проводили,
За тем что по трудах всегда приятен сон.
Вдруг умер дядя их, Афинской Гарпагон,
И братья-бедняки, о радость! получили
Не помню сколько мин монеты золотой,
Да кучу серебра: сосуды и амфоры
   Отделки мастерской. –
Наследственным добром свои насытя взоры,
Такие завели друг с другом разговоры:
Как думаешь своей казной расположить?
   Клит спрашивал у брата;
   А я так дом хочу купить,
И в нем тихохонько с женою век прожить
   Под сенью отчего Пената.
Землицы уголок не будет лишний нам:
От детства я любил ходить за виноградом,
   Возиться знаю с стадом,
И детям я мой плуг в наследство передам;
А ты как думаешь? – О! я с тобой несходен;
   Я пресмыкаться не способен
   В толпе граждан простых.
   И с помощью наследства
   Для дальних замыслов моих,
Благодаря богам, теперь имею средства! –
Чего же хочешь ты? – Я?.. славен быть хочу.
   – Но чем? – Как чем? – умом, делами,
   И красноречьем и стихами
И малоль чем еще? Я в Мемфис полечу
   Делиться мудростью с жрецами:
Зачем сей создан мир? кто правит им и как?
Где кончится земля? где гордый Нил родится?
За чем под пеленой сокрыт Изиды зрак,
За чем горящий Феб все к западу стремится?
   Какое щастье, милый брат!
Я буду в мудрости соперник Пифагора! –
В Афинах обо мне тогда заговорят,
В Афинах? – что сказал! – от Нила д<о> Босфора
Прославится твой брат, твой верный Филалет!
   Какое щастье! десять лет
Я стану есть траву и нем как рыба буду;
Но красноречья дар конечно не забуду.
Ты знаешь, я всегда красноречив бывал
   И площадь нашу посещал
         Не даром.
Не стану я моим превозноситься даром,
Как наш Алкивиад, оратор слабых жен,
   Или надутый Демосфен
Кичася в пурпуре пред царскими послами:
Нет! нет! я каждого полезными речами
На площади градской намерен просвещать.
Ты сам, оставя плуг, придешь меня внимать,
С народом шумные восторги разделяя
И слезы радости под мантией скрывая,
Красноречивейшим из Греков называть.
Ты обоймешь меня дрожащею рукою,
Когда… поверишь ли? Гликерия сама
   На площади, с толпою,
Меня провозгласит оракулом ума,
Ума, и может быть любезности….., конечно,
   Любезностью сердечной
Я буду нравиться и в сорок лет еще.
Тогда Афиняне забудут Демосфена
   И Кратеса в плаще
   И бочку шута Диогена,
Которую, смотри…. он катит мимо нас! –
   Прощай же, братец, в добрый час!
Щастливого пути к премудрости желаю,
   Клит молвил краснобаю;
Я вижу, нам тебя ничем не удержать!
Вздохнул, пожал плечьми, и к городу опять
Пошел – домашний быт и домик снаряжать. –
   А Филалет? К Пирею,
   Чтоб судно Тирское застать
И в Мемфис полететь с румяною зарею.
Признаться, он вздохнул начавши Одиссею…
Но кто не пожалел об отческой земле,
   На долго расставаясь с нею?
   Семь дней на корабле
         Зевая
   Проказник наш сидел
   И на море глядел,
От скуки сам с собой в полголос рассуждая.
Да гдеж Тритоны все? где стаи Нереид?
Где скрылися оне с толпой Океанид?
   Я ни одной не вижу в море?
И не увидел их. Но ветер свежий вскоре
   В Египет странника принес;
Уже он в Мемфисе, в обители чудес;
Уже в святилище премудрости вступает,
Как мумия сидит среди бород седых,
   И десять дней зевает
   За поученьем их
   О жертвах каменной Изиде,
Об Аписе-быке, иль грозном Озириде,
О псах Анубиса, о чесноке святом,
   Усердно славимом на Ниле,
   О кровожадном крокодиле
      И.. о коте большом!..
Какие глупости! какое заблужденье!
Клянуся Поллуксом! нет слушать боле сил!
Грек молвил, потеряв и важность и терпенье,
   С скамьи как бешеный вскочил,
И псу священному, о ужас! наступил
      На божескую лапу…..
   Скорее в руки посох, шляпу,
   Скорей из Мемфиса бежать
   От гнева старцев разъяренных,
От крокодилов, псов и луковиц священных,
   И между Греков просвещенных
   Любезной мудрости искать.
На первом корабле он полетел в Кротону.
В Кротоне бьет челом смиренно Агатону,
   Мудрейшему из мудрецов,
Жестокому врагу и мяса и бобов –
(Их в гневе Пифагор, его учитель славный,
   Проклятьем страшным поразил,
За тем что у него желудок неисправный
   Бобов и мяса не варил).
Ты мудрости ко мне, мой сын, пришел учиться?
   У грека старец вопросил
С усмешкой хитрою; и так, прошу садиться
И слушать пенье Сфер: ты слышишь? – Ничего! –
   А видишь ли в девятом мире
   Духов летающих в Эфире? –
      И менее того! –
Увидишь, попостись ты года три, четыре,
   Да лет с десяток помолчи;
Тогда, мой сын, тогда обнимешь бренным взором
   Все тайной мудрости лучи;
Обнимешь, я тебе клянуся Пифагором…. –
   Согласен, так и быть! –
Но Греку шутка ли и день не говорить?
А десять лет молчать, молчать да все поститься,
   За чем? чтоб мудрецом
С морщинным от поста и мудрости челом,
   В Афины возвратиться?
         О нет!
Чрез сутки возопил голодный Филалет:
   Юпитер дал мне ум с рассудком
Не для того, чтоб я ходил с пустым желудком:
Я мудрости такой покорнейший слуга;
Прощайтеж навсегда Кротонски берега!
   Сказал, и к Этне путь направил;
За делом! чтоб на ней узнать, за чем и как
   Изношенный башмак
Философ Эмпедокл пред смертью там оставил?
   Узнал, и с вестью сей
   Он в Грецию скорей
С усталой от забот и праздности душою;
   Повсюду гость среди людей,
   Везде за трапезой чужою,
   Наш странник обходил
   Поля, селения и грады,
   Но счастия не находил
   Под небом щастливым Эллады.
Спеша из края в край, он игры посещал,
   Забавы, зрелища, ристанья,
   И даже прорицанья
   Без веры вопрошал;
Но, хижину отцов не редко вспоминал
В ненастье по лесам бродя с своей клюкою,
Как червем, тайною снедаемый тоскою.
   При том же кошелёк
   У грека стал легок;
А ночью, как он шел через Лаконски горы –
   Отбили у него
   И остальное, воры.
Щастлив еще, что жизнь не отняли его!
Но жизнь без денег, что? мученье нестерпимо!
   Так думал Филалет,
Тащась полунагой в степи необозримой.
   Три раза солнца свет
   Сменялся мраком ночи,
   Но странника не зрели очи
Ни жила, ни стези: повсюду степь и степь,
   Да гор в дали туманной цепь,
Илотов и воров ужасные жилища.
   Что делать в горе! что начать!
      Придется умирать
В пустыне, одному, без помощи, без пищи.
      Нет, боги, нет,
Терзая грудь, вопил нещастный Филалет:
   Я знаю как покинуть свет!
   Не стану голодом томиться!
И меж кустов реку завидя в далеке,
      Он бросился к реке,
         Топиться!
   Что, что ты делаешь, слепец?
Нещастному вскричал Скептической мудрец,
   Памфил седобородой,
Который над водой любуяся природой
   Один с клюкой тихонько брел,
   И, к щастью, странника нашел
   На крае гибельной напасти. –
Топиться хочешь ты? Согласен; но сперва,
Поведай мне, твоя спокойналь голова?
Рассудок ли тебя влечет в реку иль страсти?
Рассудок: но его что нам вещает глас?
   Что жизнь и смерть равны для нас.
   Равны: так не за чем топиться.
Дай руку мне, мой сын, и не стыдись учиться
У старца, чей мудрец здесь может быть щастлив. –
Кто жить советует, всегда красноречив:
   И наш герой остался жив.
В расселинах скалы, висящей над водою,
В тени приветливой смоковниц и олив,
Построен был шалаш Памфиловой рукою,
   Где старец десять лет
   Провел в молчании глубоком,
И в вечность проницал своим орлиным оком,
   Забыв людей и свет.
   Вот там-то ужин иль обед
   Простой, но очень здравый,
   Находит Филалет:
   Орехи, жолуди и травы,
Большой сосуд воды, и только. Боже мой!
Как сладостно искать для трапезы такой
   В утехах мудрости приправы!
И так в том дива нет, что с путником Памфил
Об Атараксии тотчас заговорил.
Все призрак! под конец хозяин заключил:
   Богатство, честь и власти,
Болезнь и нищета, нещастия и страсти,
   И я, и ты, и целый свет,
   Все призрак! – Сновиденье!
Со вздохом повторял унылый Филалет;
   Но глядя на сухой обед
Вскричал: я голоден! – и это заблужденье,
Все грубых чувств обман; не сомневайся в том. –
Неделю попостясь с брадатым мудрецом,
Наш призрак-Филалет решился из пустыни
   Отправиться в Афины. –
Пора, пора блеснуть на площади умом!
   Пора с Философом расстаться,
   Который нас недаром научил,
   Как жить и в жизни сомневаться.
      Услужливый Памфил
Монет с десяток сам бродяге предложил,
Котомкой с желудьми сушоными ссудил,
   И в час румяного рассвета
Сам вывел по тропам излучистым Тайгета
   На путь афинский, Филалета.
Вот странник наш идет и день и ночь один;
   Проходит Арголиду,
   Коринф и Мегариду;
Вот Аттика, и вот дым сладостный Афин,
Керамик с рощами… предместия начало…
Там… воды Иллиса!.. В нем сердце задрожало:
Он Грек, то мудреноль, что родину любил,
Что землю цаловал с горячими слезами,
В восторге вне себя, с деревьями, с домами,
         Заговорил!…
Я сам, друзья мои, дань сердца заплатил,
   Когда, волненьями судьбины
В отчизну брошенный из дальних стран чужбины,
Увидел наконец адмиралтейский шпиц,
Фонтанку, этот дом… и столько милых лиц,
Для сердца моего единственных на свете!
Я сам… Но дело все теперь о Филалете,
Который опершись на кафедру стоит
   И ждет опять денницы
На милой площади Аттической столицы.
   Заметьте, милые друзья,
Что греки снаряжать тогда войну хотели,
   С каким царем, не помню я;
Но знаю только то, что риторы гремели,
   Предвестники народных бед;
Так речью их сразить желая Филалет,
Всех раньше на помост погибельный взмостился.
   И вот блеснул Авроры свет,
   А с ним и шум дневной родился,
      Народ зашевелился.
В Афинах, как везде, час утра, час сует,
На площадь побежал ремесленник, Поэт,
Поденьщик, говорун, с товарами купчина,
   Софист, Архонт и Фрина
   С толпой невольниц и Сирен,
И бочку прикатил насмешник Диоген;
На площадь всяк идет для дела и без дела;
   Нахлынули, вся площадь закипела.
Вы помните, бульвар кипел в Париже так
   Народа праздными толпами,
Когда по нем летал с нагайкою козак,
Иль северный Амур с колчаном и стрелами.
Так точно весь народ толпился и жужжал
   Перед ораторским амвоном.
Знак подан. Начинай! Рой шумный замолчал,
И Ритор возвестил высокопарным тоном,
   Что Аттике война
   Погибельна, вредна;
   Потом – велеречиво, ясно,
По пальцам доказал, что в мире быть… опасно. –
Что ж делать? – закричал с досадою народ. –
   – Что делать? сомневаться.
Сомненье мудрости есть самый зрелый плод.
Я вам советую, граждане, колебаться
   И не мириться и не драться!..
   Народ всегда нетерпелив.
Сперва наш краснобай услышал легкий ропот,
Шушуканье, а там поближе громкий хохот,
А там… Но он стоит уже ни мертв, ни жив,
   Разинув рот, потупив взгляды,
Мертвее во сто раз, чем мертвецы баллады.
   Еще проходит миг –
Ну что-же? продолжай! Оратор все ни слова;
   От страха – где язык!
За то, какой в толпе поднялся страшный крик!
   Какая туча там готова!
На кафедру летит град яблоков и фиг,
   И камни уж свистят над жертвой…
И жалкий Филалет, избитый, полумертвой,
С ступени на ступень в отчаяньи летит
И падает без чувств под верную защиту
   В объятия отверсты… к Клиту! –
И так тщеславного спасает бедный Клит,
   Простяк, неграмотный, презренный,
В Афинах дни влачить без славы осужденный!
   Он, он, прижав его к груди,
Нахальных крикунов толкает на пути,
   Одним грозит, у тех пощады просит,
И брата своего, как старика Эней,
   К порогу хижины своей
   На раменах доносит.
Как брата в хижине лелеет добрый Клит!
Не сводит глаз с него, с ним сладко говорит,
   С простым, но сильным чувством.
Пред дружбой ничего и Гиппократ с искусством!
В три дни страдалец наш оправился и встал
И брату кинулся на шею со слезами;
   А брат, гостей назвал
И жертву воскурил пред отчими богами.
Весь домик в суетах! жена и рой детей
   Веселых, резвых и пригожих,
   Во всем на мать свою похожих,
На пиршество несут для радостных гостей
Простый, но щедрый дар наследственных полей,
Румяное вино, янтарный мед Гимета,
И чаша поднялась за здравье Филалета!
Пей, ешь и веселись нежданный сердца гость!
Все гости за одно с хозяином вскричали;
И чтоже? Филалет, забыв народа злость,
   Беды, проказы и печали,
За чашей круговой опять заговорил
В восторге, о тебе великолепный Нил!
   А дней через пяток, не боле,
Наскуча видеть все одно и тоже поле,
   Все теже лица всякой день,
Наш Грек, поверитель? как в клетке стосковался.
Он начал по лесам прогуливать уж лень,
   На горы ближние взбираться,
   Бродить всю ночь, весь день шататься;
Потом, Афины стал тихонько посещать,
   На милой площади опять
         Зевать,
С Софистами о том, об этом толковать;
Потом… проведав он от старых грамотеев,
   Что в мире есть страна,
   Где вечно царствует весна,
За розами побрел – в снега Гипербореев.
Напрасно Клит с женой ему кричали в след
      С домашнего порога:
Брат милый, воротись, мы просим, ради Бога!
Чего тебе искать в чужбине? новых бед?
Откройся, что тебе в отечестве не мило?
Иль дружество тебя, жестокий, огорчило?
Останься, милый брат! останься, Филалет!

Напрасные слова – Чудак не воротился –
   Рукой махнул… и скрылся.

Июль 1814 – 10 января 1815 г.