«Весталка» Я. Полонский

(Посв. Н. Щербине)

«Вставай, Секстилия!.. Пора!.. На этот раз
Готов ли факел твой? – Но сердцем изнывая,
Не спит во тьме ночной весталка молодая.
‎      Увы! ночник её погас…

Без факела идет Секстилия во храм.
Как жрица Весты, там, она огонь священный
Должна блюсти. Таков обычай неизменный,
‎‎      Угодный царственным богам.

Вот древний жертвенник: таинственный огонь
Горит; лучи, дрожа, скользят на мрамор млечный,
На неподвижный лик, на грудь богини вечной
‎‎      И на простертую ладонь.

Приблизившись к огню, Секстилия жезлом
Пошевелила пламя; возле пьедестала
Облокотилась и, откинув покрывало,
‎‎      Поникла на руку челом;

Стоит, – и снится ей Полибий молодой:
Не он ли, в Колизей спеша, в плаще зеленом
За колесницею летит на запыленном
‎‎      Коне по звонкой мостовой.

Под медной каскою, в одежде боевой
По тесным площадям неопытный, но смелый,
Не он ли, издали, как тень, следит за белой
‎‎      Одеждой с пурпурной каймой,

И там, где мутный Тибр из-за публичных бань
Бежит в сады, – приют статуй уединенных:
Сатиров с нимфами и граций обнаженных, –
‎‎      И где, как трепетную лань

Ее вчера смутил знакомый шум шагов;
Где поняла она все, все – мольбы желанья,
Любви прощальный вздох, с надеждой на свиданье.
‎‎      И горький ропот на богов.

Ей снится бледный лик и темные глаза,
Одушевленные мучительною страстью…
– Кто может из владык земных, венчанных властью,
‎‎      Сказать грозе: молчи, гроза!

Какое божество захочет летних дней
Роскошный цвет убить морозной пеленою,
Иль римлянку, давно созревшую душою,
‎‎      Спасти от мысли и страстей!

И вспомнила она младенческие дни, –
Те дни, когда отец и мать, убрав цветами,
В храм Весты девственной, с обычными мольбами,
‎‎      Ее на жертву привели.

На жертву! Для чего? И вот, её глаза
Из-под густых ресниц блеснули небывалым
Огнем; стеснилась грудь, и по ланитам впалым
‎‎      Сбежала знойная слеза…

И, отступя на шаг, над юной головой
Скрестя прекрасные, до плеч нагие руки,
Со всеми знаками невыносимой муки,
‎‎      То упрекая, то с мольбой,

Как Пифия, в бреду, весталка говорит:
«Богиня! для чего беречь мне этот пламень?
Ты холодна, но я – не ты, не мертвый камень,
‎‎      В котором кровь не закипит.

Ты видишь: я больна. Во сне и наяву
Я брежу им. Гляди, как сами плачут очи!
Подслушай лепет мой, когда на ложе ночи
‎‎      Я чуть не вслух его зову.

Скажи мне: кто зажег огонь в моей груди,
И отчего мне тяжко это покрывало?
Сойди, бессмертная богиня, с пьедестала
‎‎      И сердце смертной остуди!

Тебе я отдала мои младые дни, –
Иль жертва страшная моя чудес не стоит! –
Так если знаешь ты, как это сердце ноет,
‎‎      Надменная! пошевельни

Над этим алтарем простертою рукой!
Одною складкой мраморной одежды…
Пускай со страхом, но не без надежды
‎‎      Я ниц паду перед тобой.

Увы! суров твой лик; десница тяжела;
Твои глаза глядят, лучей не отражая.
Рыдаю… ты мертва! Тебя не согревая,
‎‎      Горит пахучая смола.

Но не к одной тебе я шлю мои мольбы, –
Богини вечного Олимпа, к вам взываю!
Скажите, именем судьбы я заклинаю:
‎‎      Как устоять против судьбы?

Чем может смертная умерить злую страсть,
Тогда как сами вы её очарованью
Готовы уступить и жадному лобзанью
‎‎      Вполне отдать себя во власть!

Одних ли вы богов ласкали на груди?
Иль мало вам небес! иль мало вам сознанья,
Что ваша молодость вечна без увяданья,
‎‎      Что нет вам смерти впереди!

А мне! – мне все грозит с утратой лучших лет –
И седина, и гроб – что хуже этой казни!
И я, – я не должна подумать без боязни
‎‎      Нарушить тягостный обет!

О, ненавистная! о, рабская боязнь!
Долой покров!.. я рву его на части…
Потухни жертвенник, как это пламя страсти
‎‎      Потушит завтрашняя казнь!»

И жертвенник потух…
. . . . . . . . . . . . .

Между 1846 и 1850 г.