«Весёлые нищие» Э. Багрицкий

     Листва набегом ржавых звезд
     Летит на землю, и норд-ост
     Свистит и стонет меж стволами;
     Траву задела седина,
     Морозных полдней вышина
     Встает над сизыми лесами.
     Кто в эту пору изнемог
     От грязи нищенских дорог,
     Кому проклятья шлют деревни:
     Он задремал у очага,
     Где бычья варится нога,
     В дорожной воровской харчевне;
     Здесь Нэнси нищенский приют,
     Где пиво за тряпье дают.
     Здесь краж проверяется опыт
     В горячем чаду ночников.
     Харчевня трещит: это топот
     Обрушенных в пол башмаков.
     К огню очага придвигается ближе
     Безрукий солдат, горбоносый и рыжий,
     В клочки изодрался багровый мундир.
     Своей одинокой рукою
     Он гладит красотку, добытую с бою,
     И что ему холодом пахнущий мир.
     Красотка не очень красива,
     Но хмелем по горло полна,
     Как кружку прокисшего пива,
     Свой рот подставляет она.
     И, словно удары хлыста,
     Смыкаются дружно уста.
     Смыкаются и размыкаются громко.
     Прыщавые лбы освещает очаг.
     Меж тем под столом отдыхает котомка –
     Знак ордена Нищих,
     Знак братства Бродяг.
     И кружку подняв над собою,
     Как знамя, готовое к бою,
     Солодом жарким объят,
     Так запевает солдат:

– Ах! Я Марсом порожден, в перестрелках окрещен,
Поцарапано лицо, шрам над верхнею губою,
Оцарапан – страсти знак! – этот шрам врубил тесак
В час, как бил я в барабан перед французскою толпою.
В первый раз услышал я заклинание ружья
Где упал наш генерал в тень Абрамского кургана,
А когда военный рог пел о гибели Моро,
Служба кончилась моя под раскаты барабана.
Куртис вел меня с собой к батареям над водой,
Где рука и где нога? Только смерч огня и пыли.
Но безрукого вперед в бой уводит Эллиот;
Я пошел, а впереди барабаны битву били…
Пусть погибла жизнь моя, пусть костыль взамен ружья,
Ветер гнезда свил свои, ветер дует по карманам,
Но любовь верна всегда – путеводная звезда,
Будто снова я спешу за веселым барабаном.
Рви, метель, и, ветер, бей. Волос мой снегов белей.
Разворачивайся, путь! Вой, утроба океана!
Я доволен – я хлебнул! Пусть выводит Вельзевул
На меня полки чертей под раскаты барабана!

     Охрип или слов недостало,
     И сызнова топот и гам,
     И крысы, покрытые салом,
     Скрываются по тайникам.
     И та, что сидела с солдатом,
     Над сборищем встала проклятым.
     – Encore!1 – я восклицает скрипач.
     Косматый вздымается волос;
     Скажи мне: то женский ли голос,
     Шипение пива, иль плач?

     – И я была девушкой юной,
     Сама не припомню когда;
     Я дочь молодого драгуна,
     И этим родством я горда.
     Трубили горнисты беспечно,
     И лошади строились в ряд,
     И мне полюбился, конечно,
     С барсучьим султаном солдат.
     И первым любовным туманом
     Меня он покрыл, как плащом,
     Недаром он шел с барабаном
     Пред целым драгунским полком;
     Мундир полыхает пожаром,
     Усы палашами торчат…
     Недаром, недаром, недаром
     Тебя я любила, солдат.
     Но прежнего счастья не жалко,
     Не стоит о нем вспоминать,
     И мне барабанную палку
     На рясу пришлось променять.
     Я телом рискнула, – а душу
     Священник пустил напрокат.
     Ну что же! Я клятву нарушу,
     Тебе изменю я, солдат!
     Что может, что может быть хуже
     Слюнявого рта старика!
     Мой норов с военщиной дружен, –
     Я стала женою полка!
     Мне все равно: юный иль старый,
     Командует, трубит ли в лад, –
     Играла бы сбруя пожаром,
     Кивал бы султаном солдат.
     Но миром кончаются войны,
     И по миру я побрела.
     Голодная, с дрожью запойной,
     В харчевне под лавкой спала.
     На рынке, у самой дороги,
     Где нищие рядом сидят,
     С тобой я столкнулась, безногий,
     Безрукий и рыжий солдат.
     Я вольных годов не считала,
     Любовь раздавая свою;
     За рюмкой, за кружкой удалой
     Я прежние песни пою.
     Пока еще глотка глотает,
     Пока еще зубы скрипят,
     Мой голос тебя прославляет,
     С барсучьим султаном солдат!

     И снова женщина встает,
     Знакомы ей туман и лед,
     В горах случайные дороги,
     Косуля, тетерев и лис,
     Игла сосны и дуба лист,
     Разбойничий двупалый свист,
     Непроходимые берлоги.
     Ее приятель горцем был,
     Он пиво пил, он в рог трубил,
     Норд-ост трепал его отрепья,
     Он чуял ветер неудач,
     Но вот его пеньковой цепью
     Почетно обвязал палач.
     И нынче пьяная подруга
     Над пивом вспоминает друга:

– Под елью Шотландии горец рожден.
Да здравствует клан! Да погибнет закон!
Он знает равнину, и камень, и лог,
Мой Джон легконогий, мой горный стрелок.
В тартановом пледе, расшитом пестро,
На шапке – болотного гуся перо,
Рука на кинжале, и взведен курок,
Мой Джон легконогий, мой горный стрелок!
Мы шли по дороге от Твида до Спей,
Под выход волынки, под пляску ветвей,
Мы пели вдвоем, мы не чуяли ног,
Мой Джон легконогий, мой горный стрелок!
Его осудили – и выгнали вон,
Но вереск цветет – появляется он;
Рука на кинжале, и взведен курок,
Мой Джон легконогий, мой горный стрелок.
Погоня! Погоня! Исполнился день –
Захвачен Шотландии вольный олень.
Палач. И веревка намылена в срок.
Мой Джон легконогий, мой горный стрелок!
Прощайте, веселые реки мои,
Волынка, попутчица нашей любви.

За ветер, за песни последний глоток!
Мой Джон легконогий, мой горный стрелок!

Хор

‎

          Надо выпить за Джона!
‎          Надо выпить за Джона!
‎          Нет на земле шотландца
‎          Доблестней горца Джона!

     Перед шотландскою красоткой
     Огромной, рыжей, как кумач,
     Стоит влюбившийся скрипач,
     Разбитый временем и водкой.
     Не достигая до плеча,
     Он ей бормочет сгоряча:
– Я джентльмен, и должен я, мой друг, утешить тебя.
Ты можешь очень весело жить, лишь скрипача любя.
Я в жертву тебе принести готов и музыку и себя.
‎               На остальное плевать!
По свадьбам начнем мы ходить с тобой – что может быть веселей?
О, пляски на фермерском дворе среди золотых полей,
Когда скрипач кричит жениху: «Жених! наливай полней!
‎               На остальное плевать!
И солнце покажется нам тогда как донце кружки пивной,
И ветер подушкою будет нам, покрывалом – июльский зной,
Любовь и музыка по бокам, котомка – за спиной!
‎               На остальное плевать!
Довольно! – И скрипку пунцовым платком
С веселою нежностью кутает гном;
Глаза подымает – и видит старик
Огромной возлюбленной пламенный лик…
Но к черту ломаются стулья и стол,
Кузнец подымается, груб и тяжел,
Моргая глазами, сопя и ворча,
Он в зубы, по правилам, бьет скрипача.
Огромен кузнец. Огневой, кровяной,
Шибает в лицо ему выпивки зной;
Свои бакенбарды из шерсти овечьей
Кладет он шотландке на жирные плечи.
Любви музыканта приходит конец;
Как два монумента – она и кузнец.
Он щиплет ее, запевая спьяна,
И в лад его песне икает она.

– Из Лондона в Глазго стучат мои шаги,
Паяльник мой шипит, и молоток стрекочет,
Распорот мой жилет, и в дырьях сапоги,
Но коль кузнец влюблен – он пляшет и хохочет.
В солдаты я иду, когда работы нет:
Бесплатная жратва и пиво даровое.
Но, деньги получив, я заметаю след, –
Паяльник мой в руках, жаровня за спиною.

Хор

О, что тебе скрипач, – он жертва неудач!
Сыграет и споет – и песня позабыта.
Твой новый господин – железа властелин:
Он подкует любви веселые копыта!
Пускай горят сердца во славу кузнеца!
Назавтра снова путь, работа спозаранку.
Гремят среди лугов две пары каблуков:
Друг под руку ведет веселую шотландку.

Скрипач не зевает. Долой кузнеца!
Жена хороша у бродяги-певца,
Подобно коту, подошедшему к пище.
Скрипач осторожно мурлычет и свищет,
Нечаянно ногу коленкой прижмет,
Нечаянно плечи рукой обоймет, –
Покуда кузнец неуклюже, без правил,
Его не побил и под стол не отправил,
Совсем неудачная ночь!
Как дрозд веселится бродяга-певец.
Дорогам и песням не скоро конец.
Он пышет румянцем, зубами блестит,
Деревьям смеется и птицам свистит.
Для бренного ж тела он должен иметь
Литровую кружку и добрую снедь.
          И в ночь запевает певец:

     – Веселого певца
     Не услыхать вельможам,
     Недаром я пою
     В лесах, по бездорожьям…
     Уродлив посох мой,
     Кафтан мой в прахе сером,
     Но пчел веселый рой,
     Крутясь, летит за мной,
     Как прежде за Гомером.

     Увы! Кастальский ключ
     Не вычерпать стаканом,
     От греческой воды
     Не быть вовеки пьяным.
     В передвечерний час
     Меня приносят ноги
     К тебе, в приют не строгий,
     Мой нищенский Парнас,
     Открытый при дороге.

     Дыхание любви
     Нежней, чем ветер с юга.
     Зови меня, зови,
     Бездомная подруга.
     Цветет ночная высь,
     Травою пруд волнуем,
     Чтоб мы, внимая струям,
     Сошлись и разошлись
     С веселым поцелуем.

     Встречайте ж день за днем
     Свободой и вином…

     Над языками фитилей
     Кружится сажа жирным пухом,
     И нищие единым духом –
     Вопят: – Давай! Прими! Налей! –
     И черной жаждою полно
     Их сердце. Едкое вино
     Не утоляет их, а дразнит.
     Ах, скоро ли настанет праздник,
     И воздух горечью сухой
     Их напоит! И с головой
     Они нырнут в траву поляны,
     В цветочный мир, в пчелиный гуд,
     Где, на кирку склоняясь, Труд
     Стоит в рубахе полотняной
     И отирает лоб. Но вот
     Столкнулись кружки, и фагот
     Заверещал. И черной жаждой
     Пылает и томится каждый.
     И в исступленном свете свеч
     Они тряпье срывают с плеч;
     Густая сажа жирным пухом
     Плывет над пьяною толпой…
     И нищие единым духом
     Орут: – Еще, приятель, пой! –
     И в крик и в запах дрожжевой
     Певец бросает голос свой:

     – Плещет жижей пивною
     В щеки выпивки зной!
     Начинайте за мною,
     Запевайте за мной!
     Королевским законам
     Нам голов не свернуть.
     По равнинам зеленым
     Залегает наш путь.
     Мы проходим в безлюдье
     С крепкой палкой в руках,
     Мимо чопорных судей
     В завитых париках,
     Мимо пасторов чинных,
     Наводящих тоску!
     Мимо… Мимо…
     В равнинах
     Воронье на чеку.
     Мы довольны! Вельможе
     Не придется заснуть,
     Если в ночь, в бездорожье
     Залегает наш путь.
     И ханже не придется
     Похваляться собой,
     Если ночь раздается
     Перед нашей клюкой…
     Встанет полдень суровый
     Над раздольями тьмы,
     Горечь пива иного
     Уж попробуем мы!..
     Братья! Звезды погасли,
     Что им в небе торчать?
     Надо в теплые ясли
     Завалиться – и спать.
     Но и пьяным и сонным
     Затверди, не забудь:
     я Королевским законам
     Нам голов не свернуть!»

1928 г.

Перевод из Роберта Бёрнса. Название в оригинале: «The Jolly Beggars: A Cantata».

¹ Еще! (франц.).