«Жалобы музы» Я. Полонский

I

‎

      Не жди ты меня,
Не кличь! не зови меня музою! – Нет,
‎     На закате тревожного дня
Я петь не могу, – я устала, поэт!

‎     Я петь не могу, –
Я встречаю на каждом шагу
Озлобленных, бедных, измятых судьбой:
Идут они порознь из сумрака в мглу,
От известного зла к неизвестному злу,
‎     И не ищут звезды путевой…
И не нужно им сердце мое, – факел мой! –

‎     Сама я сняла
Венок с моего молодого чела,
И все позабыла, – не знаю о чем
Беседуют звезды в тумане ночном.
И точно ли жаждут упиться росой
Цветы полевые в полуденный зной…
Не знаю, о чем волны моря шумят,
О чем грезят сосны, когда оне спят,
‎     Чей голос звенит над рекой,
‎     Что думает роза весной,
Когда ей во мраке поет соловей, –
И даже не знаю, поет ли он ей!..

В толпе я бродила, где труженик чужд
Свободы и славы под бременем нужд;
И не цветы, и не мирты росли
На пажитях по́том политой земли, –
Бурьян всюду рос, за бурьяном росла
Нужда за нуждой и к работе звала.

– Ни свет ни заря вышел пахарь; за ним, –
За плугом его, – я пошла полосой;
Помочь не могла ему слабой рукой…
Хотела помочь ему пеньем моим, –
Но пахарь и слушать меня не хотел,
Попрежнему песню степную он пел…
Сама я заслушалась песни родной, –
И в город ушла за рабочей толпой.
Как вешнего солнца сквозь пыльную щель
Пробившийся луч к бедняку на постель,
Я с пеньем проникла на темный чердак, –
Но встретил меня горьким словом бедняк:
«Ступай», – он сказал мне, угрюмый как ночь, –
«Ты можешь утешить, – не можешь помочь.
Ты к свету зовешь, – благ земных не даешь…
‎     На вытертый грош
Не вижу я пользы от песен твоих!
Пусть уши богатых ласкает твой стих!» –

– И вот, проходя вереницей колонн
К палатам, где царствуют нега и сон,
Я стала стучаться в чертог богача.
Он принял меня, про себя бормоча:
‎     «Как бедно одета! как трудно узнать!
‎     Где прежние речи, где прежняя стать!»
О бедных ему я шепнула, – богач
Сказал мне: «Все знаю, – напрасно не плачь…
Не нужно мне горьких советов твоих,
Пускай бедняка развращает твой стих!» –

– Зашла я в больницу и слышала бред
Преступницы бедной семнадцати лет, –
Во сне она плакала, Бога звала, –
Проснувшись, опять равнодушна была
И усмехалась при слове «разврат».
Никто не зашел к ней, – ни сестры, ни брат;
Ни друг, – только я наклонилась над ней,
Как няня, с сердечною песней моей…
Напрасно! Больная махнула рукой
И молвила мне: «Уходи! Бог с тобой!
Я верила грезам, – пора перестать…
Я пала, и знаю, что мне уж не встать…»
– И с горьким упреком пошла я к тому,
Кто бросил дитя это в вечную тьму.
. . . . . . . . . . . . . . .
Его уязвила я метким стихом; –
Но медному лбу стих мой был нипочем.

– Зашла я в темницу, – мне сторож помог
Переступить заповедный порог…
К холодной стене прислонясь головой,
Сидел там один человечек больной.
Я узнала его, – то был сущий добряк,
Убить комара не решился б никак,
Подстреленной птицы ему было жаль…
Сидит он, – мечта унесла его вдаль, –
И шепчет он: «О! если б воля да власть!
Я мог бы все сдвинуть, поднять и потрясть, –
Я залил бы кровью пределы земли,
Чтоб новые люди родиться могли»…
– И ты, – я сказала, – ручаешься в том,
Что новая будет природа потом,
Что терны и роза, – царица садов, –
Политые кровью, взойдут без шипов? –
«Ручаюсь!» – сказал он, – «и ты поручись,
Верь новому чуду, – не то – провались!»
– Мой друг, провалиться я рада, – но как?!
Мне руку пожал и заплакал бедняк.
Вдали колокольный послышался звон…
И с сердцем измученным вышла я вон.
Куда ж мне уйти от неволи и дум!
Что нового скажет мне уличный шум!?
От гула шагов, да от стука колес
Раздастся ли в воздухе новый вопрос?!.
И чудилось мне… мысль носилась одна:
– И мы все не нужны, и ты не нужна…
. . . . . . . . . . . . . . .

II

И покинула я этих каменных стен, –
Этих клеток настроенных, – тягостный плен,
Захотела я дальше уйти от людей,
‎     От бесстрастных врагов,
‎     От пристрастных судей,
‎     От разврата, нужды и оков…
От разбитых надежд, я в груди сберегла
‎     Драгоценный обломок один, –
И ушла в даль широкую. –
‎                                    С юга весна
Подвигалась, – пестрели цветы, – и пышна
‎     Была зелень холмистых долин.
‎     Ночь была, – пахло свежей травой,
Рокотал соловей над померкшей рекой,
И, как искорки слез у ребенка в глазах,
Отражения звезд трепетали в волнах…
И теснились у берега семьи берез,
И сирень там росла, и шиповник там рос,
И струился родник из-под камня – и дуб
Погружал в него мшистые корни свои…
Я о вечной, повсюду творящей любви
Думу думала, – шла – и наткнулась… на труп!!.

‎          О, поэт! От живых,
Суетящихся, плачущих, глупых и злых,
И от жалкого ропота их без конца –
Для того ль я ушла, чтоб найти мертвеца!?..
В полусвете луны, в полутени ночной,
‎     Окровавленный, страшный, немой,
Он и мертвый не мог свои пальцы разжать,
Крепко стиснувши сабли своей рукоять;
И на темной траве от руки полосой
Серебрился той сабли холодный булат.
‎     Бедный брат! для чего умер ты?
‎     За кого ты погиб? – бедный брат!

‎     Я хотела вглядеться в черты
Молодого бойца, – и шептала: очнись!
Дай мне руку и с миром домой воротись!
Там резная скамья, где сидел прадед твой,
Занята в эту ночь молодою женой, –
Молодая жена у камина сидит
И не видит огня, – и не видит кругом
Темных стен, – в ожиданье ночном,
Только вздрогнет порой, да в окно поглядит… –
‎     Я тебя проведу к ней, – пойдем!..

Как сестра, я поникла над ним вся в слезах
И ему говорила: пойдем же!.. но страх,
Страх неведомый тайно мне в сердце проник:
‎     Мертвой силой дохнул его лик,
И прочла я в его неподвижных зрачках,
‎     И на лбу, и на сжатых губах
Выраженье такой бесконечной вражды,
Что, казалось, её роковые следы
Были глубже следа самой смерти его…
Он как будто сквозь зубы шептал мне: «Ого!
‎     Как нежна ты! – запой! может быть,
И очнусь я на звук хитрой песни твоей;
Хоть на миг оживи, чтоб я мог раскроить
‎     Тебе голову саблей моей!..»
‎. . . . . . . . . . . . .
‎     Отошла я… заря занялась;
Из-за гор солнца пламенный выглянул глаз,
Словно в душу мою он проникнуть желал,
Ясной радости ждал, и как радость сиял.
Но на мой, возникавший у сердца, привет
‎     Восходящему утру, – в ответ
Из-за рощи зловещий послышался гул –
И не птица, свистя, пронеслась меж ветвей,
‎     И не ветер листы колыхнул,
И не вихорь с налета ветлу покачнул… –
Затрещал, – отлетел перешибленный сук,
И отгрянул вдали гром, похожий на стук…
Я, бессмертная, смерти готовилась ждать, –
Замерла, и стояла скрестя пальцы рук…
Из-за рощи в лощину спустилася рать;
‎     Грянул залп, – точно взрыв, – и другой
Залп в ответ ему грянул, – стеной
‎     Шли враги друг на друга – и дым
Их штыки заволакивал флером своим,
Словно этим хотел он от глаз заслонить
И того, кто убит, и кто хочет убить…
О, поэт! не желая, чтоб кто-нибудь пал,
Ты кому бы из них стал победы желать?
Воссылая мольбы, за кого бы страдал!?
‎     В этот миг, отвечай мне скорей,
Что могла бы я петь, если б ты пожелал
‎     Новых песен от музы твоей?
«Уходи!» закричала мне с гневом в очах
‎     Вражда, – «я царица на этих полях;
«Во имя грядущего льется здесь кровь;
‎     «Здесь нет настоящего, – к черту любовь!!»

И я отошла – и, я знаю, текли
Бесполезно горячие слезы мои.
‎          О, где же она, –
Та гармония мысли и сил,
Та великая жизнь, тот живительный свет
И все то, чему верить не ты ли, поэт –
‎     Мечтатель! – меня научил?
Куда я пойду теперь? – темен мой путь…
Кличь музу иную, – меня позабудь!
И знай, – появись мне сам бог Аполлон,
Мне дивный восторг его был бы смешон;
Меня, утомленную, царственный бог
Не мог бы узнать – и судить бы не мог!

Между 1865 и 1870 г.