«Аббадона» В. Жуковский

Сумрачен, тих, одинок, на ступенях подземного трона
Зрелся от всех удален серафим Аббадона. Печальной
Мыслью бродил он в минувшем: грозно вдали перед взором,
Смутным, потухшим от тяжкия тайныя скорби, являлись
Мука на муке, темная вечности бездна. Он вспомнил
Прежнее время, когда он, невинный, был друг Абдиила,
Светлое дело свершившего в день возмущенья пред богом:
К трону владыки один Абдиил, не прельщен, возвратился.
Другом влекомый, уж был далеко от врагов Аббадона;
Вдруг Сатана их настиг, в колеснице, гремя и блистая;
Звучно торжественным кликом зовущих грянуло небо;
С шумом помчалися рати мечтой божества упоенных –
Ах! Аббадона, бурей безумцев от друга оторван,
Мчится, не внемля прискорбной, грозящей любви Абдиила;
Тьмой божества отуманенный, взоров молящих не видит;
Друг позабыт: в торжестве к полкам Сатаны он примчался.
Мрачен, в себя погружен, пробегал он в мыслях всю повесть
Прежней, невинныя младости; мыслил об утре созданья.
Вкупе и вдруг сотворил их Создатель. В восторге рожденья
Все вопрошали друг друга: «Скажи, серафим, брат небесный,
Кто ты? Откуда, прекрасный? Давно ль существуешь, и зрел ли
Прежде меня? О! поведай, что мыслишь? Нам вместе бессмертье».

Вдруг из дали светозарной на них благодатью слетела
Божия слава; узрели все небо, шумящее сонмом
Новосозда́нных для жизни; к Вечному облако света
Их вознесло, и, завидев Творца, возгласили: «Создатель!» –
Мысли о прошлом теснились в душе Аббадоны, и слезы,
Горькие слезы бежали потоком по впалым ланитам.
С трепетом внял он хулы Сатаны и воздвигся, нахмурен;
Тяжко вздохнул он трикраты – так в битве кровавой друг друга
Братья сразившие тяжко в томленье кончины вздыхают, –
Мрачным взором окинув совет Сатаны, он воскликнул:
«Будь на меня вся неистовых злоба – вещать вам дерзаю!
Так, я дерзаю вещать вам, чтоб Вечного суд не сразил нас
Равною казнию! Горе тебе, Сатана-возмутитель!
Я ненавижу тебя, ненавижу, убийца! Вовеки
Требуй он, наш судия, от тебя развращенных тобою,
Некогда чистых наследников славы! Да вечное: горе!
Грозно гремит на тебя в сем совете духо́в погубленных!
Горе тебе, Сатана! Я в безумстве твоем не участник!
Нет, не участник в твоих замышленьях восстать на мессию!
Бога-мессию сразить!.. О ничтожный, о ком говоришь ты?
Он всемогущий, а ты пресмыкаешься в прахе, бессильный
Гордый невольник… Пошлет ли смертному бог искупленье,
Тлена ль оковы расторгнуть помыслит – тебе ль с ним бороться!
Ты ль растерзаешь бессмертное тело мессии? Забыл ли,
Кто он? Не ты ль опален всемогущими гро́мами гнева?
Иль на челе твоем мало ужасных следов отверженья?
Иль Вседержитель добычею будет безумства бессильных?
Мы, заманившие в смерть человека… о горе мне, горе!
Я ваш сообщник!.. Дерзнем ли восстать на подателя жизни?
Сына его, громовержца, хотим умертвить – о безумство!
Сами хотим в слепоте истребить ко спасенью дорогу!
Некогда духи блаженные, сами навеки надежду
Прежнего счастия, мук утоления мчимся разрушить!

Знай же, сколь верно, что мы ощущаем с сугубым страданьем
Муку паденья, когда ты в сей бездне изгнанья и ночи
Гордо о славе твердишь нам; столь верно и то, что сраженный
Ты со стыдом на челе от мессии в свой ад возвратишься».
Бешен, кипя нетерпеньем, внимал Сатана Аббадоне;
Хочет с престола в него он ударить огромной скалою –
Гнев обессилил подъятую грозно с камнем десницу!
Топнул, яряся, ногой и трикраты от бешенства вздрогнул;
Молча воздвигшись, трикраты сверкнул он в глаза Аббадоны
Пламенным взором, и взор был от бешенства ярок и мрачен:
Но презирать был не властен. Ему предстоял Аббадона,
Тихий, бесстрашный, с унылым лицом. Вдруг воспрянул свирепый
Адрамелех, божества, Сатаны и людей ненавистник.
«В вихрях и бурях тебе я хочу отвечать, малодушный;
Гряну грозою ответ, – сказал он. – Ты ли ругаться
Смеешь богами? Ты ли, презреннейший в сонме бесплотных,
В прахе своем Сатану и меня оскорблять замышляешь?
Нет тебе казни; казнь твоя: мыслей бессильных ничтожность.
Раб, удались; удались, малодушный; прочь от могущих;
Прочь от жилища царей; исчезай, неприметный, в пучине;
Там да создаст тебе царство мучения твой Вседержитель;
Там проклинай бесконечность, или, ничтожности алчный,
В низком бессилии рабски пред небом глухим пресмыкайся.
Ты же, отважный, средь самого неба нарекшийся богом,
Грозно в кипении гнева на брань полетевший с могущим,
Ты, обреченный в грядущем несметных миров повелитель,
О Сатана, полетим; да узрят нас в могуществе духи;
Да поразит их, как буря, помыслов наших отважность!
Все лавиринфы коварства пред нами: пути их мы знаем;
В мраке их смерть; не найдет он из бедственной тьмы их исхода.
Если ж, наставленный небом, разрушит он хитрые ковы, –
Пламенны бури пошлем, и его не минует погибель.
Горе, земля, мы грядем, ополченные смертью и адом;

Горе безумным, кто нас отразить на земле возмечтает!»
Адрамелех замолчал, и смутилось, как буря, собранье;
Страшно от топота ног их вся бездна дрожала; как будто
С громом утес за утесом валился; с кликом и воем,
Гордые славой грядущих побед, все воздвиглися; дикий
Шум голосов поднялся и отгрянул с востока на запад;
Все заревели: «Погибни, мессия!» От века созданье
Столь ненавистного дела не зрело. С Адрамелехом
С трона потек Сатана, и ступени, как медные горы,
Тяжко под ними звенели; с криком, зовущим к победе,
Кинулись смутной толпой во врата растворенные ада.
Издали медленно следом за ними летел Аббадона;
Видеть хотел он конец необузданно-страшного дела.
Вдруг нерешимой стопою он к ангелам, стражам эдема,
Робко подходит… Кто же тебе предстоит, Аббадона?
Он, Абдиил, непреклонный, некогда друг твой… а ныне?..
Взоры потупив, вздохнул Аббадона. То удалиться,
То подойти он желает; то в сиротстве́, безнадежный,
Он в беспредельное броситься хочет. Долго стоял он,
Трепетен, грустен; вдруг, ободрясь, приступил к Абдиилу;
Сильно билось в нем сердце; тихие слезы катились,
Ангелам токмо знакомые слезы, по бледным ланитам;
Тяжкими вздохами грудь воздымалась; медленный трепет,
Смертным и в самом боренье с концом не испытанный, мучил
В робком его приближенье… Но, ах! Абдииловы взоры,
Ясны и тихи, неотвратимо смотрели на славу
Вечного бога; его ж Абдиил не заметил. Как прелесть
Первого утра, как младость первой весны мирозданья,
Так серафим блистал, но блистал он не для Аббадоны.
Он отлетел, и один, посреди опустевшего неба,
Так невнимаемым гласом взывал издали к Абдиилу:
«О Абдиил, мой брат, иль навеки меня ты отринул?
Так, навеки я розно с возлюбленным… страшная вечность!
Плачь обо мне, все творение; плачьте вы, первенцы света;
Он не возлюбит уже никогда Аббадоны, о, плачьте!
Вечно не быть мне любимым; увяньте вы, тайные сени,
Где мы беседой о боге, о дружбе нежно сливались;
Вы, потоки небес, близ которых, сладко объемлясь,
Мы воспевали чистою песнию божию славу,

Ах! замолчите, иссякните: нет для меня Абдиила;
Нет, и навеки не будет. Ад мой, жилище мученья,
Вечная ночь, унывайте вместе со мною: навеки
Нет Абдиила; вечно мне милого брата не будет».
Так тосковал Аббадона, стоя перед всходом в созданье,
Строем катилися звезды. Блеск и крылатые громы
Встречу ему Орионов летящих его устрашили;
Целые веки не зрел он, тоской одинокой томимый,
Светлых миров; погружен в созерцанье, печально сказал он:
«Сладостный вход в небеса для чего загражден Аббадоне?
О! для чего не могу я опять залететь на отчизну,
К светлым мирам Вседержителя, вечно покинуть
Область изгнанья? Вы, солнцы, прекрасные чада созданья,
В оный торжественный час, как, блистая, из мощной десницы
Вы полетели по юному небу, – я был вас прекрасней.
Ныне стою, помраченный, отверженный, сирый изгнанник,
Грустный, среди красоты мирозданья. О небо родное,
Видя тебя, содрогаюсь: там потерял я блаженство;
Там, отказавшись от бога, стал грешник. О мир непорочный,
Милый товарищ мой в светлой долине спокойствия, где ты?
Тщетно! одно лишь смятенье при виде небесныя славы
Мне судия от блаженства оставил – печальный остаток!
Ах! для чего я к нему не дерзну возгласить: «Мой создатель»?
Радостно б нежное имя отца уступил непорочным;
Пусть неизгнанные в чистом восторге: «Отец», восклицают.
О судия непреклонный, преступник молить не дерзает,
Чтоб хоть единым ты взором его посетил в сей пучине.
Мрачные, полные ужаса мысли, и ты, безнадежность,
Грозный мучитель, свирепствуй!.. Почто я живу? О ничтожность!
Или тебя не узнать?.. Проклинаю сей день ненавистный,
Зревший Создателя в шествии светлом с пределов востока,
Слышавший слово Создателя: «Бу́ди!» Слышавший голос

Новых бессмертных, вещавших: «И брат наш возлюбленный создан».
Вечность, почто родила ты сей день? Почто он был ясен,
Мрачностью не был той ночи подобен, которою Вечный
В гневе своем несказанном себя облекает? Почто он
Не был, проклятый Создателем, весь обнажен от созданий?..
Что говорю?.. О хулитель, кого пред очами созданья
Ты порицаешь? Вы, солнцы, меня опалите; вы, звезды,
Гряньтесь ко мне на главу и укройте меня от престола
Вечныя правды и мщенья; о ты, судия непреклонный,
Иди надежды вечность твоя для меня не скрывает?
О судия, ты создатель, отец… что сказал я, безумец!
Мне ль призывать Иегову, его нарицать именами,
Страшными грешнику? Их лишь дарует один примиритель;
Ах! улетим; уж воздвиглись его всемогущие громы
Страшно ударить в меня… улетам… но куда?.. где отрада?»
Быстро ударился он в глубину беспредельныя бездны…
Громко кричал он: «Сожги, уничтожь меня, огнь-разрушитель!»
Крик в беспредельном исчез… и огнь не притек разрушитель.
Смутный, он снова помчался к мирам и приник, утомленный,
К новому пышно-блестящему солнцу. Оттоле на бездны
Скорбно смотрел он. Там звезды кипели, как светлое море;
Вдруг налетела на солнце заблудшая в бездне планета;
Час ей настал разрушенья… она уж дымилась и рдела…
К ней полетел Аббадона, разрушиться вкупе надеясь…
Дымом она разлетелась, но ах!.. не погиб Аббадона!

17 ноября – 12 декабря 1814 г.

Перевод поэмы Клопштока. Название в оригинале: «Der Messias», Zweiter Gesang.