Как писать стихи
Pishi-stihi.ru » Яков Полонский

«Больной писатель» Я. Полонский

(Сороковых годов).

Сцена I.

Бедно убранная комната в четвертом этаже. На столе, даже на стульях – книги, журналы, рукописи и корректурные листы. – На шкафе гипсовый бюст Шекспира. – На стенах портреты Гоголя, Гумбольдта и других современных писателей. На диване – писатель, прикрытый стеганым поношенным халатом. – Голова его покоится на подушках. На изнуренном, бледном лица его печать чахотки. – Подле дивана столик, – на нём бумага, карандаши, чернильница, подсвечник с догоревшим огарком, недокуренная сигара, стакан с питьем и столовая ложка.
Вечер.
Писатель.

Ох, этот доктор! он невыносим, –
Не верит медицине, – а рецепты
Строчить умеет. Этакую дрянь
Я должен принимать!

(Жена подносит ему лекарство.)
                             Фи! – Если б я
Не верил в силу разума, – какой бы
Я был писатель?
Жена.
                       За лекарством
Опять сегодня надо посылать…
Писатель.

Пошли.

Жена
(помолчав).
          Ну… да – пошлю…
Писатель
(помолчав).
                                   А сколько денег
У нас осталось?..
Жена.
                       Два рубля… да меди
Копеек с двадцать…
Писатель.
                           Хорошо. А, впрочем,
Сегодня за лекарством ты, мой друг,
Не посылай… не нужно. Завтра этот жид
Авось пришлет мне денег…
Жена.
                                     Кто? редактор?
Держи карман!
Писатель.
                    Я не батрак его,
Чтоб так работать! – он жалеет мне
Прибавить сотню, а мое перо
Ему дает десятки тысяч… – вздор!
Я не могу так жить, – сама ты видишь,
Как я работаю!
Жена.
                      Как мне не видеть!
Ты день и ночь, как каторжник, пера
Не выпускаешь. Что за жизнь! Да если б
Ты столяром был, – больше б заработал.
Иной сапожник выручает больше.
Писатель.

Ну, нет, сапожник выручает меньше.

Жена.

Давно ли получил ты деньги, и
Всего осталось два рубля! Ну, что̀
Я стану с ними делать? Два рубля…
Тогда как на одни лекарства надо…
Ах! Если б знала я, что̀ значит быть
Писателем, да ни за что б на свете
Я не пошла бы замуж за тебя.

Писатель.

Как жаль, что мы не можем развенчаться!

(Задумывается.)

К чему раскаянье, когда оно
Греха не выкупает! Оба мы
С тобою согрешили, друг мой, – я
Твоей любви поверил, ты – моей;
Пришла нужда – и тайно отравила
Святейшее из чувств.

Жена.
                             Не говори
С такою горечью! Досадно слушать!
Неужели тебя я не люблю?
Но разве весело мне видеть мужа,
Который целый день, едва дыша,
Работает напрасно…
Писатель.
                            Может быть,
И не напрасно, – молодежь читает
Мои статьи.
Жена.
                Когда ты пишешь,
Ты забываешь всё и всех на свете
И для тебя жены не существует.
Ребенок плачет – ты не слышишь,
Сто раз зовут обедать – ты не слышишь,
И лихорадочным огнем горит
Твое лицо, когда на время ты
Свою проклятую работу покидаешь.
Неужели я не должна страдать!
Писатель.
Но, милая, за что же?
                              В те минуты,
Когда я глух и слеп для всяких вздоров, –
Я счастлив, потому что глух и слеп,
(Глух – от того, что много слышу,
Слеп – от того, что много вижу).
Я даже забиваю боль в груди,
Когда мое перо здоровьем дышит
И возвышает голос, сильный, смелый,
Ни перед кем не умолкающий…
(Кашляет.)

Ты этого не понимаешь – и
Поэтому любить меня не можешь.

Жена.

О, Боже мой! Какой ты человек!
Да кто ж тебя и любить, как не я?
Кто обо всём хлопочет? Вот награда!

Писатель.

Самозабвение в труде – одна отрада
В моей постылой жизни, – благодать,
Которая меня поддерживает, – сила,
Которая сгубила жизнь мою,
Но до конца не изменила.
Так буду мыслить я, стремиться и писать.
Кто на мое самозабвенье ропщет,
Тот лучшее, что есть в моей душе,
Терзает, мучит, душит, топчет…

(Бросается ничком в подушки и закрывает лицо.)

Сцена II.

(Входит Дарданельский).
Писатель.

Ну, как дела?

Дарданельский.
                   Да что, братец, записку
Твою отнес.
Писатель.
                 Сам отдал?
Дарданельский.
                                 Своеручно.
Прочел он, – рожу скорчил, – поворчал.
Я знаю, говорит, что деньги нужны…
Кому ж они не нужны?! Хочет денег!
Да кто же их не хочет? Я хочу-с,
И вы хотите, и лакей мой хочет, –
И все хотят.
Писатель.
                 Ну, что же ты на это?
Дарданельский.

Да я не вытерпел, сказал ему
Всю правду.

Писатель.
                Ну, ты врешь, на это
Тебя не хватить, чтоб сказать ему
Всю правду.
Дарданельский.
                Право слово! Э! да что мне!
Как будто я кого-нибудь боюсь!
Писатель.

Так что же ты ему сказал?

Дарданельский.
                                    Сказал:
Послушайте, побойтесь Бога!
Писатель.
                                         Экой шут!
Чем выдумал пугать его… «побойтесь!»
Ну, что ж, он испугался. – А?.. «побойтесь!»
Уж лучше бы меня ты не смешил.
Ну, что же дальше?
Дарданельский.
                           Разве, говорю,
Он дюжинный сотрудник? Вы другого
Такого, говорю, и с фонарем
Не скоро обретете. Ведь на вас
Он точно вол работает. Ей-Богу!
Так как же вам его не обеспечить!
С другими, говорю я, поступайте,
Как Бог пошлет вам на душу. Со мной
Вам также церемониться не нужно;
Я буду рад и десяти рублям,
Я как-нибудь с делишками своими
Сумею справиться; а он ведь болен, –
Чуть дышит; у него жена, ребенок;
Квартира неудобная – сырая,
Дров ни полена.
Писатель.
                       Чёрт!.. Да кто тебя
Просил такие петь иеремиады
И в нищие записывать меня!!..
Я разве попрошайка! разве я
Из милости, иль ради состраданья
Выпрашиваю деньги! И ему
Какое дело знать, как я живу
И есть ли у меня дрова, и есть ли свечи,
В подвале я, или на чердаке?
Иль по паркету шаркаю ногами
В персидских туфлях? – что̀ ему за дело!
Я не разжалобить хочу его, – хочу,
Чтоб он платил мне за мои труды, –
За кровные труды мои, – хочу,
Чтоб жизнь моя не пропадала даром
Ни для других, ни для меня…
Чтоб мог я…
(Задыхается от волнения и кашля.)
Жена.

Не горячись, мой друг…

Дарданельский
(жалобно).
                                Помилуй, братец!
Я для тебя ж старался.
Писатель.
                                Кто просил
Тебя стараться?
Жена
(Дарданельскому).
                      Ну, а сколько ж с вами
Прислал он…
Дарданельский
(полушепотом).
                 Да покуда ни копейки!
Жена.

О, Боже мой! какое наказанье!

Писатель.

А ты ему скажи… скажи ему,
Коли увидишь, что… что я ни строчки,
Ни полстроки не помещу в журнале…
Что духа моего не будет пахнуть
В его журнале!..

(Слышен звонок.)
                     Кто там! – не пускать.
Скажите, что я болен – никого
Не принимаю…
Жена.
                    Мальчик за статьей
Пришел из типографии.
Мальчик
(в дверях).
                                 Велели
Взять продолженье.
Писатель.
                            Продолженье! Гм!..
А если я не дам вам продолженья?

(Задумывается.)

Есть корректура?

Мальчик.
                       Есть.
Писатель.
                              Давай сюда!
Скажи, чтоб за концом прислали к ночи;
Быть может, к ночи я поправлюсь.
Ну, что стоишь!
(Мальчик уходит)
Жена
(шёпотом Дарданельскому).
                      Уговорите мужа
Сегодня не работать… Поглядите,
На что̀ похож он… бедный!
(Уходит).
Писатель
(пробежавши корректурные листы).
                                      Боже мой!
(Падает в изнеможении на подушки и закрывает глаза.)
Жена
(возвращаясь).

Вот и лекарство.

Писатель
(очнувшись).
                      Это для чего?
Просил тебя я деньги поберечь;
Дай лучше мне стакан лафиту,
У нас осталось полбутылки, ты
Поставила его на холод за́ дверь, –
Надеюсь, что не скислось?.. ты его
Немножко подогрей, – потом подай.
Вино мои восстановляет силы.
Сначала бросит в жар, потом – как будто
Жизнь заиграет… и тогда, быть может,
Я буду в силах…
Дарданельский.
                     Знаешь что, приятель, –
Пока ты кашляешь… позволь мне дать
Тебе совет полезный…
Писатель.
                               Ну, советуй, –
Не церемонься…
Дарданельский.
                      Ты вина не пей,
Не пей, братец!
Писатель.
                      Эх, Дарданельский, – ты
Напомнил мне хороший анекдотец.
Дарданельский.

Какой же это?

Писатель.
                   Старый анекдотец!
Тебе я расскажу его, – ты можешь
Свой фельетон подкрасить им, авось,
Его помилует цензура!.. впрочем,
Не полагайся, – если Фрейганг будет
Цензоровать, то вычеркнет наверно.
Дарданельский.

За что ж он вычеркнет?

Писатель.
                                 Как раз смекнет,
Что пахнет правдой, – правды он боится.
Дарданельский.

Да он и выдумки боится.

Писатель.
                                  – Если в ней
Какой-нибудь есть смысл, то он боится
И выдумки.
Дарданельский.
               Да он во всём, – во всём,
Какую ты ни напиши нелепость,
Находит смысл. – Ну, хочешь, напишу,
Что в Летний сад сорока прилетела
И уронила из носу кольцо,
И что сие кольцо вдруг очутилось
На пальце у какой-нибудь статуи,
Ну, хоть Венеры, – думаешь, пропустит?!
Да ни за что на свете! – «Понимаю,
«Э! понимаю, что вы этим
«Сказать хотели! скажет, – понимаю-с!
«Не проведете старика, не проведете!»
И зачеркнет – ей-Богу! Но… (не смейся,
Опять закашлишься…) что я такое
Тебе напомнил? – Иногда бывают
Приятные воспоминанья.
Писатель.
                                   Слушай.
Когда я был еще в Москве студентом,
Я и тогда пописывал кой-что.
Там был один журнал, – покойный, царство
Ему небесное! – Он брал охотно
Мои статьи; я ж всё тогда писал
В народном духе – очерки, рассказы,
Да путешествия в окрестностях Москвы,
От Кунцева до Воробьевых гор.
Я ж был тогда горячий малый – глупый
И недогадливый: питал ко всем
Редакторам, писателям, пиитам
Особое благоговенье, – бредил
Стихами – и уже мечтал о славе.
Однажды, растерявши все свои
Грошовые уроки, в летний месяц,
Я, братец, упивался самой гнусной
И неприличной бедностью; голодный
Ходил я по бульварам; из сапог
Выглядывали пальцы, – точно так же
Как у Наполеона первого в гробу,
Открытом на скале святой Елены.
И как Наполеон, который жаждал
Всем миром обладать, так точно
Я жаждал обладать какой-нибудь
Румяной, свеже-испеченной сайкой.
Ну, словом, – были дни, когда буквально
Я голодал… В один из оных дней
Вдруг вспомнил я… – о, радость!.. вспомнил,
Что мне редактор, некто Петр Михайлыч,
Весьма почтенный муж, – не заплатил
Ни гроша за мою статью. Оттиснуть –
Оттиснул; но еще не заплатил…
Ах, чёрт возьми! Да как же это? – Ну,
Неужели мне за мою работу
Он не заплатит двадцати целковых? –
Не может быть.
Жена
(входя с бутылкой лафита)
                      А ты всё говоришь, –
Всё говоришь… Ну, хорошо ли это, –
Тебе запрещено.
Писатель
(не слушая жены).
                       Ну, думаю, – теперь
Разбогатею – будет и калач,
И мытая манишка, и куплю
Себе – (чем чёрт не шутить!) «Арабески» –
Рассказы Гоголя… Так, ухватившись
За эту мысль блаженную, не медля,
Направил я стопы свои на дачу
К редактору. – Не замечаю, братец,
Что уже поздно – сумерки, – что скоро
Наступит ночь; лечу на крыльях ветра.
Пришел – звоню, – выходить старушонка: –
«Кого вам надо?» – Дома Петр Михайлыч?
Его мне нужно, – очень нужно видеть. –
– «Вы кто такой?» – Студент. – «А, поищите
«Его в саду». – А как пройти мне в сад? –
– «А через двор». – Да там собаки лают. –
– «Ну, так ступайте, я вас проведу
Через террасу». – Помню, как пошел я
Из залы прямо через кабинет:
На стульях, на диванах, на окошках
И даже на полу валялась книги;
Старинные стояли шкафы, на стене
Мелькал булат, – должно быть панцирь древний,
Или какой-нибудь, добытый с рынка, щит.
Из рам портретов предо мной мелькали
Одни лишь пятна; комната была
Озарена сиянием луны,
Но стены были в сонном полумраке.
Я помню, нос мой слышал запах пыли:
То был мышиный запах старины.
Я проходил по комнатам, как будто
По заколдованному замку. – «Проходите!»
Старухи голос дребезжал за мной,
– «Ступайте прямо, – а потом направо».
Тут увидал я дверь, – гнилую раму
С потускнувшими стеклами. Терраса
Была под кровлей, – я сошел я в сад,
И помню, ночь была такая
Великолепная!.. и свет, и тени –
Всё было неподвижно, – тонкий запах
Сосны сливался с запахом цветущих
Душистых лип; над садом месяц
Так и сиял, – в аллеях было глухо…
Я шел, шел, шел, – наткнулся на забор,
Поворотил налево – вижу пруд, –
Кругом идет дорожка; – около пруда
Под кленами стоит скамейка. – Вижу,
На той скамейке темный человечек
Сидит в халате (кажется, в китайском)
И наслаждается природой. Робко
Я подошел к нему. Сидит и смотрит.
Я шапку снял, – сидит, – я поклонился, –
Он всё сидит. Мне, право, показалось,
Должно быть с голоду, что Петр Михайлыч –
Не Петр Михайлыч, а какой-то маг,
Что если я заговорю с ним, – повернувшись,
Он превратится в кактус или в лейку.
Не даром же я Гофмана читал
И в радужном чаду его фантазий
Подозревал глубокий смысл. Должно быть,
И он вообразил, что если я не леший,
То – Ванька Каин. Поднялся с скамейки
Ученый муж, сложил крестообразно
На грудь свои коротенькие руки
И, явно струсив, словно отрыгнул:
«Что̀ вам угодно-с?» Бойко, надрываясь
От внутренней какой-то боли, стал
Я говорить ему – стал, наконец, чертить
Пред ним размашисто и не щадя
Суровых, мрачных красок всю картину
Моей ужасной бедности. Невольно
Я задыхался и махал руками.
Я помню, как мои горели щеки,
Я помню, как, понизив голос свой,
Я стал просить его хоть что-нибудь
Мне заплатить за ту статью,
Которой он заткнул так ловко
Пробел в своем издании. Я едва
Переводил дыханье, – наконец,
Сказал ему: – не милости от вас
Я требую, а платы за труды.
Великий маг нахохлился. Подпер
Одной рукой свой мягкий подбородок
И, выпятивши губу, произнес:
– «Всё это хорошо-с. Но вместо денег
«Я вам намерен отплатить советом-с».
– Каким советом? – «Как бы это вам
«Сказать… того-с…» – Я вас не понимаю.
– «Гм! Вы не понимаете?» – Не понимаю. –
– «А мой совет – того-с… вам пригодится
«Гораздо больше, чем десятки, – что̀ я –
«Десятки! – сотни тысяч». – Что̀-ж такое?..
– «Не пьянствуйте и не шатайтесь пьяный;
«Пропьете ум, пропьете сапоги –
«И пропадете; пьянство вас погубит.»
– Помилуйте, я ничего не пью.
– «Нет, пьете» говорит. – Ей-ей! не пью. –
– «Нет, пьете» – Вы клевещете. – «Чего-с?..
«Эх, юноша, примите вместо денег
«Благой советь мой и ступайте с Богом.» –
Так и ушел я, с чем пришел, – без гроша.
Дарданельский
(хохочет).

Ну, этого цензура не пропустит…

Писатель.

Вот и лафит… вели подать стакан.
Тут, кажется, осталось ровно на два
Стакана… Говорят, что у меня чахотка;
Но если буду я отказывать себе
В таком подогревательном напитке,
Я прежде смерти – и душой, и телом
Застыну… Этого я не хочу…

(Пьет.)
(Слышен звонок)

Жена, отказывай…

Жена
(возвращаясь из передней).
                          Твои друзья,
Сережин и Иванин.
Писатель
(радостно).
                           Где они? –
Сюда, сюда! Вот, чёрт возьми, не ждал!
Голубчики! Откуда Бог принес?

Сцена III.

(Входят Сережин и Иванин.)
Сережин.

Ты дома! болен?

Писатель.
                      Болен! пустяки, –
Я просто пьянствую.
Иванин.
                             И ты не знаешь!?.
Ты ничего не знаешь?
Писатель.
                              Что̀ такое? –
Вы, господа, смущаете меня.
Я вас не узнаю: преобразились…
Сияете… уж у меня дыханье
В груди спирается от ожиданья
Необычайного чего-то… Сердце бьется…
Ну… говорите, говорите…
Иванин.
                                    Знай же:
Луи-Филипп бежал, – Париж стоит
На баррикадах, Франция в огне!
Республика, как феникс, возникает
Из пепла!!
Писатель
(приподнимаясь и дрожа.)
              Говорите, говорите…
Иванин.

– Министр Гизо в изгнании; Ламартин
Уже гремит с трибуны… – Ежечасно
События растут… Всё шевелится, –
А ты сидишь! – Не знаешь даже,
Что на носу – переворот!! –

Писатель.
                                     – Пе-ре-во-рот!
(Падает без чувств, бледный как полотно.)
Жена
(поддерживая голову мужа, гостям).

Ах, господа! Уйдите, ради Бога,
Вы, с вашими проклятыми вестями!
И так – на ниточке держалась жизнь,
Пришли пугать!.. Спешите, Дарданельский,
За доктором… – он, кажется, не дышит.
О, Господи!.. Да что ж это такое?

(Плачет.)
Иванин.

Нерв человечества – писатель – потрясен.

Сережин.

И этот нерв не вынес потрясенья.
Уйдем… Прощайте, Александра Львовна, –
Мы виноваты, но давно мы не видались,
Не знали, что он так надорван, бедный!

Рубрики стихотворения: Поэмы
Поэмы


pishi-stihi.ru - сегодня поговорим о стихах