«Два жребия» Я. Полонский

Если ты мадонна – и толпа, и гений
‎‎     Пред тобой склоняются челом;
‎‎     Как жена и мать – двух поколений
‎‎     Служишь ты охраной и звеном…
‎‎     Радуйся, зиждительница рода!
‎‎     Дом твой – ветвь растущего народа;
‎‎     В той стране, где разорен твой дом,
‎‎     Города растлятся, как Содом.
‎‎     Собственным достоинством хранима,
‎‎     Ты идешь, молвой не уязвима, –
‎‎     Радуйся, блаженная жена!
‎‎     Твой очаг семейный согревает
‎‎     Свежих чувств и мыслей семена,
‎‎     Вечно-новой жизни закипает
‎‎     Вкруг тебя шумящая волна.
‎     Всё, что ты любовью и терпеньем
‎‎     Воспитала, от тебя уйдет, –
‎‎     Но уйдет с твоим благословеньем,
‎     С памятью святых твоих забот.

* * *

Если ты вакханка, – родилась вакханкой, –
‎‎     Много раз падет перед тобой
‎‎     Гений, не владеющий собой.
‎‎     Только будь ты лучше куртизанкой,
‎‎     Чем притворно-честною женой…
‎‎     Не обманет холод этой маски –
‎‎     Эта целомудренная ложь…
‎‎     Колобродит ум твой… Ну, так что ж!
‎‎     Ум ли нужен для минутной ласки,
‎‎     Ум ли нужен для веселой пляски,
‎‎     Там, где страстной музыки волна
‎‎     В шёпоте и топоте слышна.
‎‎     Для семьи заветные, святые
‎‎     Цепи долга, для тебя гнилые
‎‎     Нити, – рвут их прихоти твои.
‎‎     Не входи ж напрасно в мир семьи,
‎‎     У тебя иное назначенье:
‎‎     Всё, что в жизни льется через край,
‎‎     Всё, что слепо ищет наслажденья,
‎     Расточай, язви иль утоляй!
‎‎     Много богачей ты пустозвонных
‎‎     Довела почти до нищеты,
‎‎     Много сил, для света незаконных,
‎‎     Безысходных и неугомонных,
‎‎     До поры угомонила ты,
‎‎     Освежая пыл свой их избытком,
‎‎     Словно охмеляющим напитком.
‎‎     Радуйся! Сам олимпийский бог
‎‎     На тебя дождем червонцев льется
‎‎     И над человечеством смеется,
‎‎     Млея у твоих прелестных ног.

* * *

Если ты в душе мадонна и, к несчастью,
‎‎     Рано пала, – в те лета, когда
‎‎     Молодость играет первой страстью,
‎‎     Или явно в жертву сладострастью
‎‎     Злая продала тебя нужда, –
‎‎     Голод, холод, роковая крайность…
‎‎     Знай! твое падение – случайность,
‎‎     Розовый рассеется туман,
‎‎     Наглый обнаружится обман –
‎‎     И тогда, спаси тебя, о Боже!
‎     На пирах веселой молодежи
‎‎     Будешь ты унылая сидеть,
‎‎     На своем полу-продажном ложе
‎‎     Иногда молиться и скорбеть;
‎‎     Всей душой, глубоко уязвленной,
‎‎     Проклянешь позор позолоченный,
‎‎     Ночь соблазнов и сонливый день,
‎‎     И свою разряженную лень,
‎‎     И свою тоскливую беспечность,
‎‎     И людских страстей недолговечность.

* * *

Если с детства ты вакханка, и, к несчастью,
‎‎     Рано разгадал тебя отец
‎‎     И идти принудил под венец,
‎‎     Пользуясь родительскою властью;
‎‎     Иль сама, сжигаемая страстью,
‎‎     Отдалась ты мужу своему,
‎‎     Чтоб начать служенье сладострастью
‎‎     По узаконенному найму, –
‎‎     Знай: союз твой – роковая крайность
‎‎     Или безотчетная случайность, –
‎‎     Будешь ты скучать у очага,
‎‎     Видеть в детях Божье наказанье,
‎     В лучшем муже – вечного врага,
‎‎     Будешь усыплять его вниманье,
‎‎     Прятать от него свои мечты…
‎‎     Наконец, вполне постигнешь ты,
‎‎     Что тебя сковал один обычай,
‎‎     Что с огнем жаровню под цветы
‎‎     Трудно спрятать ради всех приличий,
‎‎     И, смеясь над мужем и стыдом,
‎‎     Проклянешь ты свой семейный дом…

* * *

‎

‎     Людям роли розданы природой,
‎‎     С ней борьба – не всем доступный труд:
‎‎     Всё, что будет для тебя свободой,
‎‎     То другие рабством назовут;
‎‎     То, что будет для тебя цепями,
‎‎     Для других – гирлянда из цветов;
‎‎     Людям роли розданы богами, –
‎‎     Каждый узнавай своих богов.
‎‎     Но судьба перемешала роли,
‎‎     Навязав нам маску поневоле.
‎‎     Не спасает ветхий наш закон
‎‎     Сладострастью проданных мадонн;
‎‎     Под личиною мадонны скромной
‎     Не узнать нам жрицы вероломной.
‎‎     Чуть сквозит сквозь радужный туман
‎‎     Душу возмущающий обман:
‎‎     Та, которая разврат свой прячет,
‎‎     Гордо смотрит на погибших дев,
‎‎     И бессилен вопиющий гнев
‎‎     Той, которая тихонько плачет.

Между 1870 и 1875 г.