«Двулицый Янус» А. Майков

Мне снилось, взошел я на холм, от вершины до низу
Покрытый обломками некогда славного храма:
Разрушенный мрамор, низвергнуты своды, аркады,
Священные урны, алтарь, испещренный ваяньем
Жрецов, закаляющих тучные жертвы, статуи,
Обрубленный торс, голова, раздробленные члены, –
Как падших воителей трупы на поле сраженья…
Люблю любоваться, как чудом, изящной резьбою
Печальных обломков: люблю я коринфской колонны
Аканфные листья, живым обвитые аканфом,
Овна завитые рога, увенчанные хмелем ползучим.
Над грудой развалин, в пыли и поросших травою,
Один возвышался из мрамора Янус двулицый:
Одно обращал он лицо к заходящему солнцу,
На запад, где в темной, глубокой долине, густые
Верхи кипарисов на пламенном небе чернелись;
Другое глядело на темный восток; созерцая
Грядущего книгу, хранило угрюмую тайну.
Проникнутый вымыслом дивным, в священном восторге,
Стоял я и думал, как много б открылося тайны,
Когда бы изрек он, что в будущем видит.
«Скажи мне, таинственный бог, проникающий взором
В грядущие веки; молю, просвети наши очи
И лживые басни рассей наших бедных гаданий!
Что ждет нас? Ответствуй! Куда мы стремимся?
Зачем здесь на холме громады камней громоздили,
И кто он, откуда, сей зиждущий дух, в нас живущий,
Который в нас мыслью пылает и движет могучею дланью
И зиждет, и зиждет… чтоб после разрушить; разрушив
Из праха опять созидает?» Безмолвствовал идол,
Угрюмый, как жрец, погруженный в глубокое чтенье
Таинственной книги, неведомой черни. Внезапно
Последнею вспышкой вечернего блеска другое
Лицо просияло и речью уста разомкнулись.
– Ты хочешь проникнуть в грядущего тайны; но, ведай
Мы связаны оба таинственной силой, и прежде
Прошедшего голос внемли – а потом уж подъемли
Завесу с того, что в чреве грядущего зреет.
Во мраке гробниц обитает мой взор: там почиют
Народы, как спят у вас в памяти мысли и думы –
Спокойно и тихо: я властен их вызвать из вечной темницы,
Как можешь в душе пробудить ты прошедшие мысли…
Как образы их предо мною в тени кипарисов,
Накрывших могилы, встают исполинские тени
Людей и народов, и царств, – всё умчало всесильное время!..
Я вижу великую реку… всечасно я слышу паденье,
Удары низверженных волн с высоты величавой…
Пространство миров ей русло, и меж них, низвергаясь,
Свергая, снося, обрывая утесы и камни,
Она всё несется, подобная вечно живому,
Падущему грозно из урны веков океану…
И где ей начало, и где ей конец?., я не знаю…
Но с бегом быстрей и полнее, шумнее и шире
Свирепые воды, и мнится, с паденьем их в бездну,
Обрушится всё, что встречалось им в беге,
Что мчалося с ними, противясь их силе –
Всё рухнет – и сущие ныне народы, и царства,
Туда же обрушатся в омут, куда уже пали
И Рим колоссальный, с всемирным венцом и рабами,
Со златом палат, колесниц и кровавых ристалищ,
И Фив пирамиды, и Мемфиса мраморны стены –
И он– Вавилон, с своей донебесною башней…
Я вижу, бледнея, взираешь ты на эту реку
(И смертный, бесплотной душой отрешившись от тела,
Обнять ее взором способен), и ужас колеблет
Твой дух: оглушенный неистовым гулом паденья,
Влекомых, низверженных ею громадных обломков,
Ты мыслишь, что значишь ты сам в сем безмерном,
Бездонном горниле, средь царств и империй?
И страшно исчезнуть тебе в нем, как легкому пеплу,
Под крыльями ветра, свой путь не означив, где шел ты,
Не бросивши труд исполинский в всеобщую бездну…
Смешное мечтанье!.. Источник отчаянья горький!
Взгляни вкруг себя на роскошную матерь-природу,
Как с каждой весной она новые силы являет,
Богатства свои изменяя, как новую ризу;
Всё так же она, как и прежде, в величии стройном
Рождает деревья и травы и льет голубые
Ручьи, оглашая их пеньем пернатого царства.
Но это – одежда, не боле, она ж неизменна…
Подобно природе живет человечество: часто
Сменяются, шумно чредуясь, идут поколенья:
Они – лишь одежда бессмертного, вечного духа…
Как тополь и ландыш прекрасны в убранстве природы –
Так каждому место свое в поколенье; – как роза,
Как терний, в природе, – в гармонии общей все люди
В цепи человечества – все непременные звенья…
Как там, посреди преходящих явлений юдольного мира,
Однажды рожденные высятся горы, – так вечно
Останется ясен в потомстве не гаснущий гений,
И мысль не погибнет в том омуте мрачном;
Сам гений не мыслит о славе, – и зреет в труде он…
Ты хочешь, чтоб пред твоей триумфальной статуей
Потомок с главой проходил обнаженной… Послушай,
Не бегай, как юноша пылкий за гордою девой,
За славой: трудися. Сама прийдет гордая дева,
Отыщет чело ей любезное, лавром накроет;
В живых не застанет – отыщет гробницу, украсит
Венцом и триумфом, и если бы кости и прах твой
Рассеялись ветром и в черепе нетопырь дикий
Гнездо свое вил, – освятит она пепел бездушный,
Вкруг сторожем станет и путника вдруг преисполнит
Восторгом, и слезы, и думу тебе посвятит он…
Так жертвуют Гвебры могучему Фебу не в храме –
На снежных горах, под шатром бесконечного неба.

1843 г.
Из цикла «<Отрывки из Дневника в Риме>».