«Настоящее и думы» Н. Огарёв

(Письма к Герцену)

Предисловие

Отвыкли мы от философских тем,
В поэзии бракуют их совсем –
И Анненков, и Гегель, и другие
Философы помельче, небольшие.
В поэзии им образы нужны –
А вот поставь, хоть ради новизны,
Леонтьева с Катковым на картину,
Все ж образ их пойдет за образину.
Пишу к тебе – зачем, не знаю сам,
Не знаю, что в стихах я передам –
Раздумие и мысли, взгляд и нечто
Иль образы… Ну!.. Да о чем бишь речь-то?
О критиках… Бог с ними, милый мой!
Пишу к тебе, чтоб тайную тревогу
Исканьем рифм рассеять понемногу
И как-нибудь над рифмою тугой
Слегка вздремнуть, поникнув головой.

Письмо первое

Ночь. Город спит, насилу удосужась…
Все тихо, так – что даже без причин
Таинственный охватывал бы ужас…
Но в сердце нет мистических пружин,
Мой ужас прост: мое дитя больное
В соседней комнате. Малейший звук
Я слушаю сквозь веянье ночное,
И жду беды, и чувствую испуг.
Жизнь или смерть?.. Поди, решай загадку –
Куда природа выпрет лихорадку!

Природа – мать!.. пожалуй, что и мать,
Но с сердцем мачехи… засмейся сразу,
И у меня наткнувшися на фразу!..
Но я хотел совсем не то сказать:
Природа (иль – по-древнему – натура) –
Ни мать, ни мачеха, а просто дура.
Родит себе и рушит наповал,
И все равно ей – смерть или родины;
А человек в ней цели отыскал
И умные последствия причины…
Увы! в ней все ни глупо, ни умно,
А просто так у ней заведено.

Сижу и слушаю… вот два пробило…
Чу! кашляет… Иду я в тишине
На цыпочках, чтобы неслышно было…
Дитя мое! Все тело, как в огне,
И мечется, и тяжело дыханье…
Еще вчера она приснилась мне –
Обнять меня хотела на прощанье,
А губы у нее – смотрю – черны
И кровию запекшейся полны…
Меня так разом обдал пот холодный,
И сон с тех пор пугает безотходно.

Воды тебе? Испей, дитя мое!
Приляг опять, дай я тебя прикрою,
А завтра будь здоровою такою,
Я расскажу про прежнее житье…
Она глядит, но, видно, не узнала,
Заплакала в бреду, и закричала,
И снова спит, и дышит тяжело.
А голос был так раздирающ, тонок,
Что жалостью всю душу мне свело,
Как будто всем хотел сказать ребенок:
«Простите мне! Не виновата я!
За что же вы так душите меня!»

Беспомощно стою я у кроватки…
Беспомощно!.. Гляди себе и жди,
Хоть разорвись с усилий на догадки, –
Не будешь знать, что выйдет впереди,
И не найдешь ты средства на спасенье.
Сам медик мне сказал свое решенье:
«Болезнь должна иметь благой исход,
Но может взять и скверный поворот…»
И истиной, наукою добытой,
Был горд сей муж, в науке знаменитый.
Беспомощно!.. Как в этом слове, друг,
Вся жизнь сама сказалась неподдельно!
Как ясен мне весь заповедный круг
Ненужности, бессильной и бесцельной.
Стою, молчу и мыслю про себя:
Вчера глядел, любуясь и любя,
На глазки светлые, на ясный лобик!
А завтра вот пойду готовить гробик.

И снова жизнь потянется пуста,
В напеве недостанет звука,
Внутри тоска, кругом тупая скука…
Не в первый раз развеется мечта,
Не в первый раз переживать утраты,
Шесть тысяч лет все люди мрут да мрут,
А с похорон – поплачут и живут.
Переживу и я… На благо общее отдам мой
Да, сверх того, и умиранье больно…
Тушу свечу! На этот раз довольно…

Письмо второе

Сегодня ей заметно лучше стало…
А я, мой друг, сегодня плакал. Да!
Меня сегодня хуже, чем когда
Беспомощность другая добивала,
Отчаянье безвыходной борьбы,
Ношенье кар заслуженной судьбы,
Сухая боль бесплодного томленья
Без ласки внутренней, без умиленья.

Когда взошел я к дочери больной,
Вдруг вижу – мать в порыве раздраженья
На нянюшку. Неловкою рукой
Давала пить ребенку и водой
Позалила (случайно, без сомненья)…
Забыто все – и как беде помочь,
И что нельзя пугать больную дочь;
Забыта скорбь и, может, близость гроба,
Над всем всплыла одна сухая злоба.
Я был объят каким-то духом тьмы,
Мне дикий вид и речи были гадки,
Я вышел вон безумно, без оглядки,
Как будто б я спасался от чумы.
Бежал, бежал, забыл мою больную,
Мой тайный страх, мою печаль иную…
О! отчего я не имею сил,
Ни сил на власть, ни сил на убежденье,
На вкрадчивость сердечного моленья,
Я много бед еще бы отвратил…
Я, страстно эту женщину спасая,
Сказал бы ей, из глубины взывая:

«О! ради наших прошлых дней
Погибшего, погубленного счастья,
Не разрушай в душе моей
К прошедшему последнего участья!
Прости меня! Я виноват,
Я погубил твой возраст юный,
Я порвал все святые струны,
На ум навеял праздный чад,
Я развил волей иль неволей
Дух неразумных своеволий,
Я допустил в душе твоей
Тревогу мелких нетерпений,
И сухость мстительных волнений,
И необузданность страстей!
Прости меня! Перед тобою
Клонюсь преступной головою,
Но я любил, но я был слаб,
Я был не старший брат, а раб
О! ради наших прошлых дней
Погибшего, погубленного счастья,
Не разрушай в душе моей
К прошедшему последнего участья!
Твой слух на голос мой склони,
Пойми всю ширь сердечного прощенья
И тихой грустию благоволенья
Порывы злобы замени.
Чтоб ты пришла к уразуменью,
Как много я наделал зла
Моей потворственною ленью,
И мне простить ее могла, –
Сойди в себя! отвергни оправданья,
Очисти жизнь слезою покаянья…
Вчера – ты помнишь ли, – вчера
Еще ты ночью говорила,
Что, знать, за то, что ты забыла
Понятье правды и добра,
Тебе дочернее страданье
Дано судьбою в наказанье?
Ужель опять ни страх перед судьбой,
Ни мягкая надежда исцеленья
Не взяли верх над мелкой и сухой
Презренною тревогой озлобленья?
Подумай, оглянись назад –
Безумный вихрь, ревнивый чад…
Сердечной лаской не пригреты,
Две девочки забудут кров родной,
Нарушены пред урной гробовой
Тобою данные обеты.
Ужель и в жизнь своих детей
Навеешь ты все то же роковое
Дыханье злобы и страстей,
Туманный вихрь, съедающий живое,
Ума лишающий людей?
Пойми, что злоба на все лицы,
Что праздно бешеная кровь,
Тревога дикая волчицы –
Еще не женская любовь.
О! слух на голос мой склони,
Пойми всю ширь любви и умиленья
И тихой грустию благоволенья
Порывы злобы замени.
О! сделай, сделай, ради бога,
Чтоб я, когда иду к больной,
Я не стоял бы у порога,
Терзаем думою одной,
Что вот войду – и вновь тревога,
И вкруг пойдет рассудок мой,
И я, встречая сердца малость,
Забуду и любовь и жалость.
О! дай же плакать мне над ней,
Над бедной Лизою моей,
Любить ее и целовать ей руки
Без задних дум проклятия и муки.
У ног твоих, еще любя,
Рыдаю и молю тебя –
Сойди в себя. Отвергни оправданья,
Очисти жизнь слезою покаянья.
О! ради наших прошлых дней
Погибшего, погубленного счастья
Не разрушай в душе моей
К прошедшему последнего участья…»

Но тщетно все… Я знаю, голос мой –
Пустынный бред моей души больной,
И я слова мои напрасно трачу –
Склоняю голову и плачу.

Письмо третье

Она останется жива!
Уже сегодня говорила
Она веселые слова
И сказки сказывать просила.
Уже сквозь усталь и недуг
Смеются умненькие глазки…
Какие ж я тебе, мой друг,
Сказать могу сегодня сказки?
Я помню только лишь одну –
Как рыцарь с синей бородою
Хотел привычною рукою
Убить девятую жену.
Прослушала четыре раза,
Но просит все конца рассказа,
Все говорит, не кончен он:
Скажи про прежних восемь жен.

Она останется жива!
Дай этой мыслью насладиться!
Хотя на миг один иль два
Дай в чувстве радости забыться,
Куда-нибудь, хоть за забор,
Отбросив жизни грязь и сор.
Так доживу ж я, вероятно,
Чтобы взглянуть хоть на рассвет
Весенних отроческих лет,
И будет ей не непонятно
Благословенье, и завет,
И ласка слов моих прощальных,
Спокойных, тихих и печальных.
Да! я увижу возраст тот,
Откуда времени полет
Мои черты сквозь сумрак бледной
С сердечной памяти бесследно
Крылом холодным не сотрет.

Январь 1863 г.