«Речь королю» А. Кантемир

Воин млады и храбры, мудрость в ти высока
Дает плод скорый, не так, как старость глубока;
Без помощников, един, богам подражаешь,
Правишь все сам собою, повсюду взираешь.
Царю великий! если здесь мое желанье
С почтением нудит мя имети молчанье, –
Не для того что б сердце к тому воспрещало.
Дать достойную жертву, ей, тебе пристало!
Но хвалить мало знаю, и муза боится,
Бежит: тяжкое бремя несносно ей мнится.
Лучи высокой славы тую осияли,
Коснуться ти не смеет: лавры б не увяли.
Ослеплен любовию быти не желаю,
Но по слабому смыслу бег свой размеряю;
Искуснее в почтении, неж други бывают,
Неприлично хвалами места исполняют,
Идуще в поле славы, куда мзда их нудит.
Твое имя без силы поэт не рассудит.
Дерзновенно всякий день уж тебе скучает,
Когда собственны дела твои вычитает.
Один высоким слогом стихи полевые,
Убрав в нову одежду, чает быть иные;
Тамо свои таланты вмещает всечасна,
Как же хвала воина с невеждой согласна?
Другой всуе прилежно конец стиха гладит
Сто раз с трусом и пилой – того не наладит;
О чем разум великий и выдумка нова,
Если тя зовет солнцем, скончавая слова.
Труды пренебреженны напрасно те рвутся,
Только лишь на свет выйдут – девять сестр смеются.
Никогда Каллиопа им не отвечает,
Пегас для них ленивый с крылы не летает;
Однако же, видя всяк гордость несказанну,
Мнил бы благость Парнаса чрез них ти посланну.
Чаются иметь конче уши Аполлона,
Определяя все так, как с самого трона;
Поверь, только то скажут, что под их державу
Фебус поручил оным хранить царску славу,
И твое имя с краю до другого краю
Бессмертно от их стихов, скоро скажут, чаю.
Но разве сие имя, его же свет сильный,
Коликим трудам грубым дает луч обильный?
Книгу их изданную стыдно читать миру,
В пыли гниющу, червям оставленну, сиру;
Под сению державы твоей прибегает,
Так, как древцо слабое в поле возрастает;
Без частливой подпоры, котора скрепила,
Падше бы все на землю, печально уныла.
Да не мнит кто, что перо в неправде дерзает
Хулить старание тех, кто ти угождает.
Известно мне, что между такими творцами
Аполлон добре знает, кто годен с хвалами;
И ведаю, какова в трудах живет сила,
Между Пелетие быть считают Корнила!
Но не могу стерпети, кто свыше науки,
Рифмы две прибрав, чает поймать стихи в руки,
Тебя хвалить силится, да потеет пуста:
Виргилием быть нужно, коли петь Августа.
Хвалю нравы монарха, что не мог взирати
Художника, дерзая что-либо писати
Неискусной рукою для жадной корысти,
Не оставлял портрет свой Аппелевой кисти.
Феба почти не знаю, плоды все суровы,
Между девяти сестр я еще житель новы;
Жду, чтоб муза дозрела, не так, как есть ныне,
Для тебя ону учу ко всякой причине.
Когда твоя десница, правяща народы
Стрелами, уставляет закон для свободы,
И, держа злых в неволи, казни даешь правы,
Тогда я пером смелым укоряю нравы.
Умерность и себе притом сохраняю,
Сердца моего тайность бумаге вручаю;
Нужно только один раз в стихах распалиться –
То, как весною пчела прилежно трудится,
Мед сладкий с разных цветов в улей к себе носит;
Нашего века глупость хулить желчна просит.
Пойду тамо повсюду, где охота клонит,
Хотя бег мой прямую дорогу уронит;
Мысль и перо свобожду, не стану держати,
Отважно по бумаге пущу их бежати.
Одно худо, что моя муза легко мыслит,
Все именем назовет, молчати не смыслит,
Стращает в сих временах разумы безмерно,
Белы, как снег, снаружи, а внутри суть черны.
Боятся, что хулитель, когда смелость примет,
Чаются – их работ тотчас маску сымет.
В нравах ищет порока, столько есть упрямы, –
Не вывел бы истину из глубокой ямы.
Все таковые люди, знав, что есть сатира,
Видят шутки; ступай в суд, больше нету мира!
Тяжко, сказывают, тем, кто умом пониже;
Смотри, как низвержено стало быть в Париже.
Хотя, слух мало идет, что творец желает
Играть Тартюфа, на что и людей сбирает,
Бегут, как люта зверя, иль чинят препону:
Поэт тот хулит небо, смеется закону.
Всуе кроют слабость, взяв другой вид худаго,
Ибо добре знает всяк– что ложь, что есть право.
Коль разум гордится, ей! ничего не стоит,
И плащ добродетели только его кроет;
А сердце уже знает, оно всему мера,
Коль закон осмевает, боится Мольера.
Но почто в рассуждении себя отделяю?
Царю великий, порок тот, что льстить не знаю;
Невежду не назову жителем Парнаса, –
Прилично ли мне делать из карлы Атласа?
Всегда в неволи другим рабам подражати –
Не хощу богам ладан напрасно кидати;
Чаю, никто не видал, чтоб в трудах, прилежно
Пишучи твою хвалу, да скрыл мысли нежно.
Как живет ни велика царственная сила –
Если б сердце стихами здесь не говорила,
Никая б благ надежда не могла заставить;
Кто ж принудит рифмами имя твое славить?
Но когда тебя вижу все разумно строя,
О своем величестве рачить беспокоя,
Не так, как другие, быть мнят в трудах препону,
Праздно дни провождают носящи корону.
Те видят твою мудрость и ея уставы,
Сколь обильно подданным ты желаешь славы.
Гордость Тибра и Таги презирать ти воля
И с пространного моря делать чисто поля;
Воины твои славны, напрягущи жилы,
Орлу возвращают все потерянны силы;
Даешь людям законы, наводя фортуну;
Корабли твои грозят самому Нептуну;
Ветр презирая, злато и сребро находят,
С востока до запада повсюду те ходят.
Тогда, не справясь Феба, так ли мне писати,
Муза моя ревнует только хвалу дати;
Потом разум приходит, помощь обещает, –
Намерение видя, труды запрещает,
Изъясняя мне при том, что услуги милы,
Да их нужно оставить, коли нету силы.
Тотчас страшуся слышать и, дух весь смущенный,
Оставляю то бремя, которым прельщенный;
Далее уж не пишу и все скончеваю, –
Будто сплавец средь моря, гибель избегаю,
Лишь только брег стал видеть, где того не числит,
И, хотя вплавь далеко, однак, спастись мыслит.

А. Д. Кантемир «Собрание стихотворений». Раздел «Переводы. Из Буало».

Примечания

Хотя речь сия прежде других стихов поставлена, однако она не первая; творец сочинил ее в начале 1665 году, который уже пять сатир сделал. В том же году сия речь вмещена в стихотворное собрание прежде, нежели творец имел время оную исправить; потому сам ее напечатал в 1666-м году с первыми седмию сатирами. Рение <Ренье> в зачале у своих стихов также под сим титулом писал к Генрику IV.

Стих 3. Без помощников един. После смерти кардинала Мазарина, случившейся в 1661-м году, король, тогда будучи 22 лет с половиною, не хотя более имети первого министра, начал править сам собою.

Стих 4. Правишь все сам собою. Подражание Горацию, L. II. Ер. II, ст. 7: «ot susteneds et tanta negotia sopus». Здесь приметить можно, также и в других многих местах, что наш творец подражати древних тщался. Всех превосходит над оригиналом: или мысль исправляя, ставя ону в удобнейшем месте, дает больше силы, или, выражая острейшими словами и новыми виды, весьма украшает.

Сам говорит о таких подражаниях, что то ни подражанием, но прибавкою против своего оригинала назваться может.

Стих 6. С почтением нудит мя. Здесь видеть можно, что уже творец сочинил другие стихи еще прежде сего разговора.

Стих 10. Бежит, тяжкое бремя. Некоторые критики порочили сей стих, требуя, что нельзя сказать «тяжкое бремя»; однако ж говорят: «сие бремя весьма тягостно». Такая экспрессия кажется ничего неправильного в себе не имеет, и на герб сему ж подобную употребил: «Mais si la jog du terre d’une charge si grande venue à monde…», т. е. если тягость столь великого бремя дерзновенную моему противна бывает и проч. Де Маретс в 1674-м году публиковал свою работу, названну «Защищение героической поэмы с некоторыми примечаниями на стихи господина д***». Стихами и прозою он трудился вместе с дюком Неверсом и аббатом Тестю. Господин Деспро часто пользовался их критикою, некоторыми примерами. Наше сие примечание «тягость бремяни» у них не ускользнуло. Комментарий господина Деспро требует, что сия экспрессия всюду годится, ибо нет никоего единства между сими двумя фразисами; важности бремени значит вес, который в нем находится, а тягость изъявляет, что носить неудобно тому, кто его подъемлет.

Стих 11. Лучи высокой славы. Стих сей и следующий в первых эдициях поставлены были тако: «et ma pente mal-propre».