«Замок Смальгольм, или Иванов вечер» В. Жуковский

До рассвета поднявшись, коня оседлал
  Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
  Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю совокупно спешил
  На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
  За Шотландию с Англией он;

Но в железной броне он сидит на коне;
  Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
  Укреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,
  Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
  Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,
  Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
  Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссечен на нем,
  Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
  Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,
  Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул – и паж молодой
  На условленный свист прибежал.

«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
  И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
  И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
  Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
  И кто был у твоей госпожи?»

«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
  Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
  Не прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,
  И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
  На вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
  И сидела одна – я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
  Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь – я за ней по следам
  На вершину опять побежал, –
О творец, у огня одинокого там
  Мне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
  И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
  Я расслушать не мог их речей.

И последняя ночь безненастна была,
  И порывистый ветер молчал;
И к мая́ку она на свиданье пошла;
  У мая́ка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): «В полуночный час,
  Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас;
  Он теперь на свиданье ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь;
  Он в сраженье забыл про меня –
И тайком отопру я для милого дверь
  Накануне Иванова дня».

«Я не властен прийти, я не должен прийти,
  Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
  Я пойду… мне товарища нет».

«О, сомнение прочь! безмятежная ночь
  Пред великим Ивановым днем
И тиха и темна, и свиданьям она
  Благосклонна в молчанье своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,
  Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
  Безопасен ты будешь со мной».

«Пусть собака молчит, часовой не трубит,
  И трава не слышна под ногой, –
Но священник есть там; он не спит по ночам;
  Он приход мой узнает ночной».

«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
  Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
  Будет три дни поминки творить».

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
  Он ужасен стоял при огне.
«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
  То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:
  Я приду под защитою мглы».
Он сказал… и она… я смотрю… уж одна
  У мая́ка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
  И кипел, и горел, и сверкал.
«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
  Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:
  Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
  Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
  Сей полуночный мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
  Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,
  И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
  То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,
  И хладел, и бледнел, и дрожал.
«Нет! в могиле покой; он лежит под землей,
  Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,
  Где подъемлется мрачный Эльдон,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
  Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;
  Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
  Чернецы за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,
  Он взошел по крутым ступеням
На площадку, и видит: с печалью в лице,
  Одиноко-унылая, там

Молодая жена – и тиха, и бледна,
  И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
  На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена». –
  «В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
  Поразил ли Боклю иль сражен?»

«Англичанин разбит; англичанин бежит
  С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
  И беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицом
  И ни слова… ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
  И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.
  Он вздыхал, он с собой говорил:
«Не пробудится он; не подымется он;
  Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный час
  Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
  Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей…
  И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
  Вдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися», – она говорит.
  «Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, –
  Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом
  На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
  Поминают – и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
  И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
  Где маяк, я бродить осужден;

Где видалися мы под защитою тьмы;
  Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
  Заклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,
  Вопросила: «Но что же с тобой?
Дай один мне ответ – ты спасен ли иль нет?..
  Он печально потряс головой.

«Выкупается кровью пролитая кровь, –
  То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь, –
  Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
  Ей десницею руку пожал –
И десница как острое пламя была,
  И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе вожжена:
  Отразилися пальцы на нем;
На руке ж – но таинственно руку она
  Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
  И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
  И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный – кто он?
  Та монахиня – кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
  То его молодая жена.

Июль (?) 1822 г.

Перевод баллады Вальтера Скотта. Название в оригинале: «The Eve of St. John».