«Две судьбы» А. Майков

Быль

Кто более достоин сожаления? Чья судьба ужаснее?…
Увы! Я не смею произнести приговора.
Хор из Софокловой трагедии «Трахинийки»

• 1 Глава первая
• 2 Глава вторая
• 3 Глава третья
• 4 Глава четвертая
• 5 Глава пятая
• 6 Глава шестая
• 7 Глава седьмая

Глава первая

1

На креслах, пред растворенным окном,
Один сидел больной Карлино. Сладко
Дыша в тени прохладным ветерком,
Он отдыхал, избитый лихорадкой.
Он снова жизнь улыбкою встречал,
В ней помня радости, забывши муки,
И весело, как будто по разлуке,
Знакомые предметы узнавал:

2

В углу кумир языческого бога,
Отрытый им в саду, без рук, без ног…
«Бог даст, – он думал, – сыщется знаток,
Даст пятьдесят пиастров: мне подмога…»
На золоте мадонна со Христом,
Сиенских старых мастеров работа,
Ряд древних копий с Липпи иль с Джиотта,
Оставленных ему еще отцом.

3

На полке книги – да, о человеке
Вы можете наверно заключать
По избранной его библиотеке,
В его душе, в понятиях читать, –
Лежали там комедии Гольдони,
История мадонны и святых,
Либретто оперы, стихи Тассони
Да календарь процессий храмовых…

4

Как старый друг, он встретил их улыбкой;
Потом на даль он перевел свой взор…
А что за виды с Фраскатанских гор!
Там дерева лозой обвиты гибкой,
Там в миртовых аллеях пышных вилл
Статуи, бюсты, мраморные группы;
Там римских пин зонтообразны купы
И кипарис, печальный друг могил…

5

Как рад он был, что снова видит дивный
В тумане очерк купола Петра
И в Рим дорогу лентою извивной
Между руин… А уж была пора,
Как солнце гасло, ночь шла от востока,
И слышно на долине лишь дроздов
Да караван навьюченных мулов,
Гремушками звенящий издалёка.

6

Не долго наш больной покоил взор
На дали и долиной любовался;
Заботливо порой он обращался
В соседний виноградник чрез забор.
Он видит: там, меж листьями мелькая
В корсете алом, белою рукой
Пригнув лозу, смуглянка молодая
Срывает с ветки гроздий золотой.

7

Пурпурный луч мерцающей денницы
Ее античный профиль озлащал,
и смоль косы, и черные ресницы,
И покрывало пышно обагрял.
«Нинета!» – ей кричит он чрез ограду,
И тотчас, легче серны молодой,
С корзинкою златого винограду
Влетела девушка в его покой.

8

«Проснулся ты? Тебе, Карлино милый,
Сегодня лучше?.. Знать, недаром я
Поутру в монастырь святой ходила
К обедне и молилась за тебя.
Я отнесла мадонне ожерелье».
И целовала дева-красота,
Резвясь, едва не плача-от веселья,
Устами алыми его уста.

9

«Нинета! Ты всё прежняя резвушка!
Будь и всегда такая, и в те дни,
Как будем мы – господь тебя храни! –
Я – дряхл и хил, ты – добрая старушка.
Как мне легко! Как весел я душой!
Я будто вновь родился, и родился
К блаженству… Этот вечер, ты со мной…
Как будто ангел с неба мне явился…

10

Ах скоро ль я женой тебя введу
В свой дом! Пора! Наш домик будет раем.
Хозяйкою ты станешь… Мы сломаем
Докучливый забор в твоем саду.
Взгляни: мой виноград в твой садик, к лозам
Твоим через забор перебрался,
Твой олеандр к моим пригнулся розам,
И плющ мой вкруг него перевился.

11

Всё любится вкруг нас! Мы друг для друга
Назначены судьбой!» Упоена,
Молчала Нина. Думала ль она
О счастии, как будет мать, супруга,
Жалела ли девичьих вольных дней,
Иль страстных слов она не понимала,
Но молча им, рассеянно внимала,
Как колыбельной песенке своей…

12

Так следует головкою стыдливой
Цветок полей движеньям ветерка,
Так носится струями ручейка
Листок заблудший… Бурные порывы
И бес любви ее не трогал сна,
В ее душе ключом не бил, не стукал –
К любви Карлино искренней она
Еще привыкла в пору игр и кукол.

13

В ее душе читал он, как на дне
Прозрачного ручья: мечты, желанья,
Вся, вся она была его созданье;
Как юного орленка в вышине
Отец и мать, следил он мысли Нины,
Лелеял мир души и сердца сон;
А сердце спало в ней, как средь пелен
Младенец спит, про то не знал Карлино.

14

Как сердце спало? Стало быть, она,
Не знав любви, Карлино не любила?
Зачем же в монастырь она ходила
О нем молиться? Отчего одна
Она в дому его? И даже – боже! –
Что ж ничего она не говорит,
Как он ее целует? Что за стыд!
Ведь ни на что всё это не похоже!

15

Позвольте, всё вам верно объясню;
Но расскажите мне, когда угодно,
Зачем мы часто любим так свою
Собаку старую, халат негодный,
Одну всё трубку, няню, старый дом,
Тетради школьные?.. А если будем
Должны их бросить? Бросим и уйдем!
К вещам привычка! Точно то ж и к людям,

16

Покуда их та мысль не потрясла
И сердца их та страсть не взволновала,
Которая в душе у нас росла,
Бушует в ней или отбушевала…
Подобных встреч не много нам дано,
И с близкими мы часто как с чужими…
Иных же встретишь… кажется, давно
Видал их, знал, страдал и думал с ними.

17

Как к воздуху своих Фраскатских гор,
Как к небесам безоблачным Сабины,
Как к амбре роз, привыкло сердце Нины
К слепой любви Карлино с давних пор.
В ней даже мысли не было тревожной,
Что и других любить ему возможно…
А ей?.. Но вот ударило кольцо,
Какой-то гость идет к ним на крыльцо.

18

Широкий плащ свой на плечо закинув,
На брови шляпу круглую надвинув,
Вошел он к ним. Овальное лицо,
Высокий лоб и очи голубые,
И русый ус, и кудри золотые –
Всё означало в нем, что он был сын
Иной земли, небес, иной природы,
Не обожженный солнцем Апеннин,
Не оживленный дикой их свободой.
Умение собою управлять,
Морщины ранние и дум печать,
Во всех приемах легкая небрежность
И благородство говорили в нем,
Что он рожден и рос в краю таком,
Где с юных лет души порыв и нежность
Подавлены, где страсть – раба ума,
Жизнь – маскарад, природы глас – чума!..

19

Он русский был, дитя страны туманной,
И жил давно уже в краю чужом…
Его хозяйка, сьора Марианна,
Бывало, говорила так о нем:
«Он малый скромный, платит аккуратно
И добр: моим ребятам завсегда
Дает гостинца; только иногда
Так грустен, бедный! Впрочем, и понятно:

20

Ведь он язычник… Может быть, господь
Погибшего печалью посещает.
Дай бог ему спасти свой дух и плоть!
Легко ль! Не верит в папу он! Бывает,
Что целый день проводит он как тень
За книгами, или в долине бродит,
Иль блажь такая на него находит,
Что на коне он рыщет целый день»,

21

Владимир (так мы гостя назовем)
Был поражен сей мирною картиной:
Полубольной Карлино, и при нем,
Облокотись на спинку кресел, Нина;
И мать ее (простите, я забыл
Вам возвестить ее приход) глядела
На юную чету, и как яснела
Ей будущность!.. А по небу светил
Небесных лики ночь разоблачала,
И дымка влажная ночных паров
Вилась вокруг руин, гробниц, холмов,
Дышали розы… Музыка играла…

22

Владимир

На юг лишь сходит, только в этот рай,
Подобный вечер…

Карлино

                       А у вас, далёко
На севере, не то?

Владимир

                        О нет, жестоко
И зло природой наш обижен край.

Карлино

Зато, синьор, вы сильны, вы богаты?

Владимир

Да, но ни солнца, ни небес иных
Не прикупить за дорогую плату:
И что нам в них, в богатствах покупных?
Карлино, верьте, право, я желал бы
На вашем месте быть, клянусь душой.
Я жил бы здесь спокойно, изучал бы
Мир древности и отдыхал порой
Под сенью моего же винограда;
И умереть была бы мне отрада,
Я знал бы, что поплакать, помечтать
Придет на гроб мой друг любимый.

Нина

                                               Боже!
Карлино был мне с детства братом…

Владимир

                                                 Что же?

Нина

И только, больше ничего сказать
Я не хочу.

Владимир

             Простите мне, синьора,
Но вид блаженных южных стран во мне
Рождает грусть, и о родной стране
Во мне болеет мысль, полна укора;
Мне грустно, я хандрю еще сильней,
А тяжко на душе – язык вольней,
И говоришь о том, что так тревожит.
Но, впрочем, вас мой сплин занять не может,
Вы счастливы, как может быть счастлив
Здесь человек.

                   Он замолчал, сдавив
Украдкой грустный вздох в груди. Карлино
Сжал руку Нины, тихо обратив
К ней полные восторгом светлым взоры;
Она молчала, очи устремив
На дальние темнеющие горы.

Глава вторая

1

В дни древности питомцы Эпикура,
Средь мраморов, под шум падущих вод,
Под звуки лир, в честь Вакха и Амура
Здесь пиром оглашали пышный свод.
Толпы невольниц, розами убранных,
Плясали вкруг скелетов увенчанных;
Спешили жить они, пока вино
В их кубках было ярко и хмельно,
Пока любовь играла пылкой кровью
И цвел венок, сплетенный им любовью.

2

Они всё те ж, Авзонии сыны!
Их пир гремит при песнях дев румяных,
В виду руин– скелетов, увенчанных
Плющом и миртом огненной весны.
Меж тем как смерть и мира отверженье
Вещает им монахов мрачный клир,
В земле вскипает лава разрушенья, –
Блестит вино, поет веселый пир,
И царствует богиня наслажденья.

3

Как я люблю Фраскати в праздник летний
Лавр, кипарис высокой головой,
И роз кусты, и мирт, и дуб столетний
Рисуются так ярко на густой
Лазури неба и на дымке дали,
На бледном перламутре дальних гор.
Орган звучит торжественно. Собор
Гирляндами увит. В домах алеют
Пурпурные ковры из окон. Тут
С хоругвями по улицам идут
Процессии монахов; там пестреют,
Шумят толпы; луч солнца золотой,
Прорвавши свод аллеи вековой,
Вдруг обольет неведомым сияньем
Покров, главу смуглянки молодой:
Картина, полная очарованьем!
Для пришлеца она как пышный сон!
Ее любил Владимир; тихо он
Бродил, но посреди толпы и шума
Обычная теснилася в нем дума.

4

Любил он видеть праздник сей живой
И тип племен в толпе разнонародной.
Какая смесь! Сыны страны холодной
Сюда стеклись, гонимые хандрой;
Там немец, жесткий, будто пня отрубок,
С сигарою и флегмою своей,
И фраскатанка с негой алых губок
И с молнией полуденных очей;
Француз, в своих приемах утонченный,
И селянин Кампании златой
С отвагою и ловкостью врожденной;
И важный бритт, предлинный, препрямой,
Всех сущих гидов строгий комментатор,
И подле – огненный импровизатор.

5

А русские?.. Там много было их,
Но уклонялся русский наш от них.
Как сладко нам среди чужих наречий
Вдруг русское словечко услыхать!
Так рад! Готов, как друга, ты обнять
Всю Русь святую в незнакомой встрече!
Захочется так много рассказать
И расспросить… Но вот удар жестокий,
Когда в своих объятиях найдешь
Всё тех же, от кого бежал далеко,
Как горько тут порыв свой проклянешь!

6

Тот вывез из степей всё то ж татарство,
Средь пышности ничтожность, пустоту,
Тщеславие наследственного барства
Или вчерашних титулов тщету;
Без мненья голова, а речь педанта;
Всё русское ругает наповал;
Всё чуждое превыше всех похвал;
Всего коснется – от червя до Данта;

7

Сан вес дает речам его тупым;
Осудит он как раз Микеланджело,
И приговор его непогрешим,
Как приговор подписанного дела.
Отчаянный в речах радикалист,
Иль демагог, иль буйный кондотьери,
А между тем вчера дрожал как лист
Вельмож блестящих у приемной двери.

8

Другого есть покроя молодцы:
Те чужды всем идеям басурманским,
Им храм Петра ничто перед Казанским
И лучше винограда огурцы;
По ним, весь запад сгнил в мечтах бесплодных,
И Тьер, Гизо, О ’Коннель – дураки,
И во сто раз счастливее свободных
Живут их крепостные мужички.

9

На бледные смотря их поколенья,
Владимир часто думал: «Боже мой!
Ужели плод наук и просвещенья
Купить должны мы этой пустотой,
Ничтожностью, развратом униженья?
О русские, ведь был же вам разгул
Среди степей, вдоль Волги и Урала,
Где воля дух ваш в брани укрепляла;
Ведь доблестью горел ваш гордый взор,
Когда вы шли на Ярославов двор,
И вдохновенные отчизной речи
Решили спор на Новгородском вече;
Не раз за честь родной своей земли
Вы города и храмы ваши жгли,
Не склонные нести, в уничиженье,
Чужую цепь и стыд порабощенья;
Ужель, когда мессия наш восстал,
Вас пробудил и мир открыл вам новый,
В вас мысль вдохнул, вам жизнь иную дал, –
Не вняли вы его живое слово
И глас его в пустыне прозвучал?
И, грустные, идете вы как тени,
Без силы, без страстей, без увлечений?
Или была наука вам вредна?
Иль, дикого растлив, в ваш дух она
Не пролила свой пламень животворный?
Иль, лению окованным позорно,
Не по плечу вам мысли блеск живой?
Упорным сном вы платите ль Батыю
Доселе дань, и плод ума порой,
Как лишний сор, сметается в Россию?
И не зажгла наука в вас собой
Сознания и доблестей гражданства,
И будет вам она кафтан чужой,
Печальное безличье обезьянства?..

10

Родной язык, язык баянов давных,
Боярских дум и княжеских пиров,
Ты изгнан из блистательных дворцов!
Родной язык, богатый, как природа,
Хранитель слез, надежд и дум народа,
Чем стал ты? Чем? Невежества клеймом
И речью черни; барин именитый –
Увы! – теперь с тобою незнаком,
И русских дев сердца тебе закрыты.
Теперь тебя красавицы уста
Стыдятся, как позора убегая, –
Что ж будешь ты, о речь моя родная,
Ты, лучшая уст женских красота?»

11

Владимир создал для себя пустыню
В своем быту. Он русских убегал,
Но родину, как древнюю святыню,
Как мать, любил, и за нее страдал
И веселился ею. Часто взоры
Он обращал на снеговые горы,
И свежий ветр вдыхал он с их вершин,
Как хладный вздох родных своих долин.

12

Да, посреди полуденной природы
Он вспоминал про шум своих дубров,
И русских рек раскатистые воды,
И мрак и тайну вековых лесов.
Он слышал гул их с самой колыбели
И помнил, как, свои качая ели,
Вся стоном стонет русская земля;
Тот вопль был свеж в душе его, как стоны
Богатыря в цепях. Средь благовонной
Страны олив он вспоминал поля
Широкие и пруд позеленелый,
Ряд дымных изб, дом барский опустелый,
Где рос он, – дом, исполненный затей
Тогда, псарей, актеров, трубачей,
Всех прихотей российского боярства,
Умевшего так славно век конать,
Успевшего так дивно сочетать
Европы лоск и варварство татарства.

13

Как Колизей, боярское село
У нас свою историю имеет.
Одна у всех: о доме, где светло
Жил дед его, наследник не радеет.
Платя хандрой дань веку своему,
Он как чужой в родном своем дому;
Ища напрасно в общей жизни пищи,
Не может он забыться средь псарей;
Сокрывшися в отеческом жилище,
Ругает свет, скучая без людей.

14

Ах, отчего мы стареемся рано
И скоро к жизни холодеем мы!
Вдруг никнет дух, черствеют вдруг умы!
Едва восход блеснет зарей румяной,
Едва дохнет зародыш высших сил,
Едва зардеет пламень благородный,
Как вдруг, глядишь, завял, умолк, остыл,
Заглох и сгиб, печальный и бесплодный…
О боже! Влей в жизнь нашу полноту,
Пролей в пустой сосуд напиток силы
И мыслию проникни пустоту,
Сознаньем укрепи наш дух унылый!

15

Пошли еще пророка нам, и мы
Уверуем в его живое слово,
Пусть просветит он хладные умы,
Поведает, кто мы? Зачем громовый
Орел наш стал могуч своим крылом?
Зачем на нас глядят в недоуменье,
Со страхом, все земные поколенья?
Что нового мы в жизнь их принесем?
Зачем на нас, как на звезду полночи,
Устремлены с надеждой теплой очи
Печальных наших братиев – славян
У снежных Альп, в ущелиях Балкан?

16

Из сей главы, печальной и угрюмой,
Из этих черт глубоко-тяжкой думы
Поймете вы, как мыслил мой герой
В те дни еще, когда в груди младой
Есть жизнь и в ней волканом бродит
Всё, из чего потом в душе выходит
Осадок жалкий – черная хандра!

17

Сей пустотой душевною, жестоким
Уделом нашим, мой герой страдал.
Он дома, видя всё одно, скучал
И увлечен всеобщим был потоком:
Наполнить жизнь и душу он хотел,
Оставивши отеческий предел,
Среди иных людей, в краю далеком.

18

И посетил он новый Вавилон,
Вождя народов к жизни вечно новой,
Где ум кипит, свободен, вдохновлен,
На подвиг доблести всегда готовый.
Нашел ли он себе отраду в нем?
Он чувствовал, средь общего волненья,
Среди торжеств, побед иль пораженья,
Он всё чужой на празднике чужом…
Вкруг жизнь кипит: витийствуют палаты,
Решается давно зачатый спор, –
Там каждый в сей божественной, богатой
Общественной комедии актер…
А он пришлец, он незван и непрошен,
На чуждый пир судьбой случайно брошен!

19

То завистью, то скорбию томясь,
Жизнь сих племен кипящих, юных вечно,
На небеса Италии беспечной
Он променял, и думал он не раз:
Там, посреди святых ее трофеев,
Среди ее руин и мавзолеев,
Там, в сумраке старинных галерей,
Пред мрамором античного ваянья,
Среди святынь ее монастырей,
Библиотек ученого молчанья,
Доступны всем и пища, и покой,
И царство дум с восторгом и мечтой…

20

Он прав: искусств в глубоком созерцаньи
Найдешь приют для сердца, головы;
Но здесь, среди людей?.. Вот праздник шумный
С каким огнем и радостью безумной
Толпы бегут… Но наш пришлец – увы! –
Уж новости в народном пульчинелле
Не находил; его скрипач слепой,
Как юных дев, собравшихся толпой,
Не призывал к веселой сальтарелле.

21

Пускай себе под небом золотым
Поет народ за кубком круговым,
Пусть пляшет там смуглянка молодая,
Как вдохновенная, перед кружком,
То топая звенящим башмачком,
То тамбурин гремучий потрясая…
Он поглядел на них, а там опять
Задумался и снова стал скучать.
В любимых думах тяжкие сомнения
Теснились в нем. Ища уединенья,

22

Оставил он пирующий народ
И на гору направил путь. Идет,
И вот пред ним часовня. Вяз зеленый
Над ней раскинул листьев темный свод,
И теплилась лампада пред мадонной.
Две женщины склонились перед ней:
Старушка Ave Maria читала,
И подле Нина грустная стояла.
В ее руках венок был из лилей,
И капли слез струились из очей…

23

«У счастия свои есть тоже слезы! –
Владимир думал. – Боже, как бы я
Желал так плакать! Да! Молись, дитя!
Твоей души младенческие грозы
Так сладостны… о, проклят будь стократ,
Кто у тебя отымет этот клад, –
Невежества блаженные остатки
И дивный мистицизм молитвы сладкой»,

24

О ком, о чем молилася она?..
Не шепчут слов уста полуоткрыты…
Я верю, не была заучена
Ее молитва в школе езуита:
В ней не было определенных слов,
Но теплое и смутное слиянье
И чувств и мысли, страха и желанья…
Пугал ли Нину тайный мрак годов?
О друге ль детства кроткие молитвы?
Или о том, кто вынес жизни битвы?
То тайна сердца девы, и она
Владеет этой тайною одна.

Глава третья

Владимир не хотел своим явленьем
Смутить молитв их таинство; как бес
Пред светлым праздником (его сравненьем
Я пользуюсь), в аллее он исчез.
А там ему навстречу смех и споры,
И кинулся ему на шею вдруг
Приятель, граф ***.

Граф

                          Здравствуй, друг!
Скажи, где ты? Уж вот неделя скоро
Я здесь живу и всё тебя искал.
Был у тебя, ни разу не застал…
Ты схимник стал… Имею честь поздравить
Здоров ли? Но позволь тебе представить…
Попутчик, вместе ехали мы в Рим.

Владимир

Ах, очень рад.

Лев Иваныч

                   Имею честь… я статский
Советник, Лев Иваныч Таракацкий.
А с кем имею честь?..

Владимир

                           * * *

Лев Иваныч

                                    Чин?
Изволили служить?

Владимир

                         Служил.

Лев Иваныч

                                   В отставке?

Граф

Э, после, Лев Иваныч, ваши справки
Вы наведете… Как живешь?

Владимир

                                    Один,
Как видишь, хорошо.

Граф

                            Ты знал княгиню
Донскую? Здесь она.

Владимир

                           Мне всё равно.

Граф

Я здесь нашел родни своей, графиню
Терентьеву.

Владимир

               Ты знаешь, я давно
Не езжу в свет.

Граф

                     Но нет, ведь мы иную
Здесь жизнь ведем. Я нынче не танцую.

Владимир

Что ж? Дипломатом стал?

Граф

                                  Совсем не то.
Кузина, я, княгиня, м-сье Терто,
Один француз, мы вместе изучаем
Здесь древности. Мы смотрим и читаем,
И спорим… Прелесть этот древний Рим,
Где Колизей и Термы Каракаллы!
Поэзия! Не то, что фински скалы!
Жаль, умер Байрон! Мы бы, верно, с ним
Свели знакомство! С Байроном бы вместе
Желал я съездить ночью в Колизей!
Послушал, что бы он сказал на месте,
Прославленном величьем древних дней!
Как думаешь? Ведь это б было чудо!

Владимир

За неименьем Байрона покуда
Я вам скажу, что лучше вам есть сыр,
Пить Лакрима, зевать на Торденоне
Да танцевать на бале у Торлони,
С графинями не ездя в древний мир.

Граф

Нет, ты жесток, и ты меня не знаешь.
Донская ангел… Но ужели ты
Так зол? Ужель ты вправду полагаешь,
Что мы не чувствуем всей красоты
Италии? Природа и искусства
Рождают в нас совсем иные чувства.

Лев Иваныч

Помилуйте! Я то же испытал
И на себе. Конечно, мне в России
Жить дома – лучше: связи и родные,
Карьера вся, почтенье… Но я стал
Совсем иной, и мысли всё такие,
Которых не видал бы и во сне.
Я многое здесь очень охуждаю;
Бездомность, жизнь в cafe я осуждаю;
Но многого и нет в иной стране.
Не нравятся мне торсы, Аполлоны,
Но как зато понравилися мне
Здесь обелиски! Вечные колонны
Везде одне… И мысль есть у меня,
Как заменить колонну обелиском;
И в Петербург писать намерен я,
Подать проект… сначала людям близким…
Комиссию нарядят для того:
Построить портик, оперев его
На обелиски… Как моя затея
Вам нравится?

Владимир

                  Чудесная идея!
Исакий, жаль, к концу уже идет.

Граф

Да, точно.

Владимир

             Жаль, идея пропадет.

Лев Иваныч

Вот видите, влияние какое
Италия имеет на умы,
Перерождаемся в ней тотчас мы.

Владимир

О да, ее влиянье роковое!
Студент, советник статский, генерал,
Чуть воздухом подышит Буонарроти,
Глядишь, уж знатоком, артистом стал,
Совсем иной по духу и по плоти!
В Венецию ступайте: там, где дож…

Лев Иваныч

Поеду, но в каком же отношеньи
Венеция так интересна? Что ж
Особенно в ней стоит осмотренья?

Владимир

Как для кого. Вас гондолы займут,
Быть может, там; на Риве балаганы,
Паяцы, доктора и шарлатаны,
Иль музыка – по вечерам поют
На площади, – всё это так приятно!

Лев Иваныч

(таинственно)

Остатки всё республики, понятно!

Граф

А женщины! Какая красота!

Лев Иваныч

Для женщин я уж стар, не те лета,
И уж пора домой, к жене и деткам.

Граф

Соскучился уж Лев Иваныч наш,
Всё просится к своим гусям, наседкам.

Лев Иваныч

Так создан я, и не пересоздашь.
Взгрустнется раз иной; всё б отдал, право,
За свой кружок, домашний самовар,
Да борщ, да щи вчерашние с приправой,
Да костоломный русской бани пар.
Что, батюшка? А санки беговые?
Рысак в корню, дугою пристяжные…
Я рад, что я чужбину посетил,
А край родной, как худ ни будь, всё мил.

Владимир

Прекрасно, Лев Иваныч, дайте руку!

Лев Иваныч

Что, батюшка, вздохнул?

Граф

                                Ну, вот, пошли…
Чуть выехав из варварской земли,
Оплакивают скифы с ней разлуку!
О, скифство!

Владимир

                 Да, мы скифы. Много в нас
Есть, точно, скифских свойств.

Граф

                                         Гиперборейцы!
С любовию к лесам, к степям, для вас,
Ей-ей, ввек будут чужды европейцы.
Нет, истинно разумный человек –
Космополит. В нем душу восторгает
Развитие, успех; он наблюдает,
Как всё вперед, вперед стремится век,
И где успех, он там отчизну видит.
Отсталое одно он ненавидит.
Жаль, некогда теперь мне; подожди,
Nous discuterons1 – решенье впереди…
Но, странно, ты не бросил за границей
Патриотических своих идей?

Владимир

Никак не мог: во мне еще сильней…

Граф

Всё вздор: поверь, окончишь ты больницей
Умалишенных… Faut que je te quitte²,
Прощай, о скиф!

Владимир

                     Прощай, космополит!
Кто ж прав из них? Ей-ей, решить боюсь…
Какая сила в этом слове – Русь!
Вздохнешь, его промолвя, глубоко,
И мысль пойдет бродить так широко,
Грустна, как песни русской переливы,
Бесцветна, как разгул родных равнин,
Где ветер льнет ко груди полной нивы,
Где всё жилье – ряд изб в тени рябин,
А дале – небо бледными краями
Слилось с землей за синими лесами…

Глава четвертая

Когда впервые Нина услыхала
Слова, каким дотоле не внимала,
Когда нашла больную душу, ей
Казалося безмерно расстоянье
Меж ней и тем, кто эти знал страданья.
Сперва зажглось лишь любопытство в ней;
Потом ей втайне сделалось приятно
Жалеть о друге новом; непонятно
К нему неслись ее все мысли; он,
Казалось ей, достоин лучшей доли, –
А как помочь? В ее ли это воле?
Быть может, он озлоблен, оскорблен
И рождена она, как знать, с призваньем
Вновь помирить его с существованьем…

Владимир

Что ваш больной, Нинета?

Нина

                                    Ничего,
Гораздо лучше. Нынче понемногу
Он стал гулять. Припадки у него
Всё реже.

Владимир

             Стало быть, угодны богу
Молитвы ваши?

Нина

                    Я за всех молюсь,
Кого люблю.

Владимир

                Счастливец!

Нина

                                Но Карлино…
Он не один… Синьор, я вам кажусь
Простою девочкой, так– бедной Ниной;
Вам кажется – где мне вас оценить…
Но есть у женщин в сердце голос ясный;
Что вам дают науки, может быть,
У нас врожденное, ведь вы несчастны,
Признайтесь?

Владимир

                   Кто же вам сказал?

Нина

                                            Ваш взгляд
И сердце. Вы несчастны?

Владимир

                                Ради бога,
Оставим это. У мужчины много
Есть в сердце струн, которые молчат
И чужды в женском сердце. Есть заботы,
Недуги есть, безвестные для вас,
А их лечить нет сил и нет охоты
Ни у кого.

Сьора Тета (мать Нины)

               Да, да, не ровен час.
Покойник мой был свеж; однажды рано
Пришел домой, весь бледен, как сметана.
Стал охать, слег. Я к доктору. Тотчас
Пустили кровь. Три доктора собрались –
И все лечить бедняжку отказались.
Как стукнет час, так не уйдет никто.

Нина

Ах, маменька, да это ведь не то.

Сьора Тета

Ну как не то? Вот поживи на свете…
Но, впрочем, вы себе толкуйте, дети,
Мне некогда, и к делу своему
Пора.

Нина

       Скажите мне: я вас пойму!
У вас, синьор, душевные страданья?

Владимир

Как вам назвать их? Нету им названья!
Душевной пустотой? Нет. Иногда
Душа полна восторга, и в волненье
Ее приводит доблесть, вдохновенье
И образ гениального труда…
Иль сном ума? Нет, он не спит и шумно
Работает, и любит он труды;
Он труженик: как рудокоп безумный,
Всё роется и ищет он руды;
Но до нее не может он дорыться,
И подрывает только то, что в нем
Святейшего, небесного таится.

Нина

Любили ль вы? Любимым существом
Вы были ль поняты?

Владимир

                        Да, жизни розы,
Как говорят поэты, знал и я, –
И терн ее я знаю. Жизнь моя –
Увы! – полна поэзии и прозы
Двух страшных слов: любил и разлюбил!
Я многое достойно оценил!
Была пора: все жребии земные,
Казалось, я в руках своих держал;
Для общества людей я посвящал
Все чувства лучшие, мечты святые,
На благо им, я думал, я рожден –
И мог бы быть… Смешной и глупый сон!
С горячей головой, горячей кровью,
В душе к добру, к прекрасному с любовью,
Принесть я думал на алтарь любви
Свой труд и славу, все мечты свои…
Гражданской доблестью кипел я рано…
Ах, бросим это, бросим! Это рана
Болящая, и женщине нельзя
Ее понять… В груди ее нося,
Я дорожу ей: то знаменованье,
Что я рожден был жить для лучших дней, –
То лучших чувств последнее дыханье!
Обманутый, весь пыл моих страстей,
Всё, что ценил, я назвал пустяками;
Во всем тогда вдруг усомнился я,
Что так срослось с моей душой, с мечтами.
Я колебался. Адская змея
Как будто облила мне душу ядом.
Бесился я, слепцом себя я звал…
Потом и сомневаться перестал,
И равнодушия был облит хладам:
И зло теперь меня не удивит,
Добро не поразит, не оживит, –
Что ж мне осталось в жизни?

Нина

                                      Без сомненья,
У вас враги есть?

Владимир

                        Нет их, к сожаленью!
Или, когда хотите, сам себе
Я враг. Зачем я раньше пламень чувства
Не утушил, покорствуя судьбе?
Не изучил бесстрастия искусство?
Зачем я пылкий ум не заморил
В бездействии? Тогда б, как камень вечный,
Как статуя, я прожил бы беспечно;
И под конец, конечно бы, вкусил,
Всем прихотям судьбы своей покорный,
Нелепое блаженство жизни вздорной.
Не понимать, не видеть, не слыхать,
Безумно лучшей цели не искать,
Не чувствовать – мне было бы отрадой,
И вечный мир за то б мне был наградой!
А то теперь все прежние мечты,
Все высшие души моей начала –
Всё злобный образ демона прияло!
И демон этот следует за мной:
Он с красоты срывает покрывало,
Он между мною и трудом моим,
Меж мной и другом лучшим, между мною
И женщиной – скелетом гробовым
Становится… Насмешливостью взоров
Спасает ли меня в грядущем он
От новых бед, мучений и укоров –
Не знаю, но им век мой отравлен.

Нина

О боже, боже! Вы мечтатель страстный!
Страдаете вы только потому,
Что вы одни, а волю дать уму,
Живя в пустыне, тяжко и опасно.
Быть может, жизнь веселая недуг
Излечит ваш иль дружба… Верный друг
Есть лучшая опора нам в страданьи…
Любовь… Она должна вам посвятить
Всё: жизнь свою, мечты, существованье…
И вы ее найдете, может быть…
И бедная, закрыв лицо руками,
Вдруг залилась горячими слезами.

Глава пятая

1

Вы спросите, пред девочкой простой
Владимир для чего так откровенно
Всё высказал, что было за душой?
То был ли в нем или порыв мгновенный,
Иль хорошо рассчитанный удар?
Хотел ли повторить он с сердцем Нины
Урок, давно затверженный в гостиной,
И этот вздох, и этот чувства жар,
И горечь жизни трудной и бесцельной –
Ужели всё фальшиво и поддельно?..
Да, трудно дать на то прямой ответ, –
Как вам сказать… И да и нет.

2

Владимир был воспитан в школе света.
Он знал любовь – и только раз любил;
Как любим все мы в молодые лета;
Потом слегка любовию шутил…
Он раз любил: все, думал, совершенства
Заключены в избраннице его;
Потом он понял (и прости блаженство!),
Что он любил себя лишь самого:
Что в ней, как солнце в море, отражались
Лучи его мечтаний молодых,
Что видел в ней всё, что в мечтах своих
Хотел он видеть… Но мечты умчались:
Он увидал, как, сбросив маски с лиц,
Избранницы его преображались
В боярынь из мечтательных девиц,
В Настасий Лукьяновны из Насти…
Не умерев, однако ж, от тоски,
Он посмотрел на жизнь, на сердце, страсти
Анализа в холодные очки.

3

Как согласить все эти переходы
Из нежных дев в боярынь – он не знал,
И бледностью полунощной природы
Он бледность лиц и душ их объяснял;
Он овладел заманчивым искусством
Играть, шутить и управлять их чувством;
И даже иногда был так счастлив,
Что пробуждал к высокому порыв
У наших дам – сих жриц роскошной лени,
Что, погрузясь дивана в мягкий пух,
Покоятся, как жены ханской сени,
Откуда Гименей, как злой евнух,
Прогнал и муз, и бога песнопений…
Но с тем прости пора волшебных снов,
И в душу пустота легла невольно:
Что таинство для черни богомольной –
Не таинство для опытных жрецов.

4

Так наш герой из этой светской школы
Извлек урок печальный и тяжелый.
Он в главный догмат кодекса любви
(Любви девиц и мальчиков) не верил:
На бытие двух душ родных свои
Не полагал надежды; чувство мерил
Не целой вечностью, но он ценил
Минутное, быть может, увлеченье
И, к горю дев, давно им говорил:
Вернее вечности одно мгновенье.

5

А здесь, теперь? Один в самом себе
Свидетель внутренней глубокой драмы,
Один и зритель и атлет в борьбе
Высоких чувств души с судьбой упрямой, –
Невольно он пред первым, кто спросил
С участием: «О друг мой, что с тобою?» –
Что было в нем, доверчиво излил
И летопись печальную раскрыл
Пред чистою, невинною душою…

6

Раз встретил он мать Нины. Смущена,
Как полоумная была она.
«Что ваша Нина?» – «Нина? Две недели,
Как всё больна и не встает с постели:
Горячка страшная… Я день-деньской
Всё на ногах… За что, за грех какой,
О господи, нас посетил слезами!
К себе пускает лишь одну меня.
Карлино не видал ее три дня.
Она зовет вас, бредит только вами,
Придите к нам».

Владимир

                    Как мне?.. Нет, мне нельзя.
Мое явленье может быть опасно –
Я испугать ее могу. Напрасно
Боитесь вы. Пройдет, уверен я,
Ее болезнь. Горячки в эти лета
Бояться нечего. Притом пора,
Мне ехать надо нынче в ночь, до света,
Прощайте, я уеду до утра.

Сьора Тета

Как ехать? Что вы? Что вам торопиться?
У вас квартира на год ведь. Что ж так?
Куда?

Владимир

       Еще не знаю.

Сьора Тета

                        С ней проститься
Вы не хотите?

Владимир

                    Не могу никак.

7

Он понял всё… Что ж делать? Надо
Бежать, бежать от новых тяжких зол
И, может быть, от счастья и отрады…
Кто знает, для него, быть может, цвел
В сени олив и лавров фраскатанских
Сей горный цвет на камнях тускуланских.
Затем, быть может, высшая рука
Его вела чрез Альпы снеговые,
В сей пышный край звала издалека
И дни ему сулила золотые, –
Так наш Владимир думал и мечтал,
Готов был верить и захохотал.
. . . . . . . . . . . . . . . . .

9

Да, дело есть мешаться в сплетни наши
Началу всех начал и нисходить
С высот небес во область щей и каши?
Карлино, Нина, дай вам бог вкусить
Все радости от счастия земного,
Дай бог плодиться вам и долго жить
По разуму евангельского слова.
О, женщинам удел завидный дан –
В несчастии – покорность и терпенье!

10

И выдвинул он пыльный чемодан,
Сложил свои невинные творенья –
Бумаги, где описывал он Рим,
Десяток книг, пейзажи и портреты,
Все древности, отысканные им,
И зарядил в дорогу пистолеты.
«В путь, в путь, друзья мои! В краю ином
По-прежнему мы с вами заживем!
В России мирно лежа на лежанке,
Не в первый раз нам чувство подавлять,
Утешимся, а там начнем писать
Еще стихи к прелестной фраскатанке!
Конечно, их, по счастью, не прочтут…
Но все меня поэтом назовут, –
Поэтом быть – великая отрада!
Все думают: иначе он рожден,
Иначе чувствует и мыслит он…
О жизнь, о жизнь! Ты дар небес иль ада?

11

Я еду. Долг и честь мне так велят.
Но отчего, на подвиг благородный
Решившися, ни грустен я, ни рад
Особенно? С решимостью холодной
Мне всё равно идти, что в смертный бой,
Что за обед . . . . . . . . . .
Плод это сплина или воспитанья?

12

Да, Нину испугала пустота
Моей души. Душа без упованья,
Без пламенных стремлений и мечтанья!
История ж ее или проста,
Как хроника монаха-грамотея,
Иль полная, живая эпопея.
Всё дело в том лишь, как ее понять.
Есть случаи, и их ни рассказать,
Ни описать, – а сколько в них значенья,
Дум сладостных, для сердца вдохновенья!
Хоть наша встреча… Как тут описать?
С Наташей… Странная еще отрада
Мне в имени ее и до сих пор.
Казалось нам – и с первого уж взгляда, –
Что дружны мы давно, и разговор
Наш был как бы друзей давнишних, взор
Досказывал неконченные речи, –
А тот восторг, а те полуслова,
Пожатье рук, условленные встречи!..
А этот вздор, которым голова
Моя тогда пылала! Жажда славы!
Как всюду я кидался на лукавый
Ее привет… Всё улыбалось мне;
Науки были ясны так, как слепы
Ученые и книги их нелепы;
Как подорвать, я думал в тишине,
Весь хлам систем их… Но, наскучив ими,
Я бросил их, назвавши их смешными.

Мне действовать хотелось! А у нас
Как действовать? Чужою быть машиной?
Ума и совести и чести не спросясь,
Как вол, ломися лбом. Зачем? Причины
Не знай – и ты отличный гражданин,
Здесь – малый царь, а там – холопий сын.
Слиянье власти с рабством!.. Утопист,
Осуществить я жаждал указанья
Разумных прав и светлого познанья –
Прослыл я как разбойник, дуэлист!
Я думал, что в воинственном разгуле
Есть больше жизни! Браво! На Кавказ!
Вот факт простой: случалося не раз,
В каком-нибудь разграбленном ауле,
В ущелий стоишь на карауле.
Где больше прозы? А как заглянуть
Тогда мне в душу, в сердце, в грудь –
Какая там поэма клокотала!
Какая рама ей была!.. Потом
Всё просто: я спешил в любимый дом –

Увы! – кумир мой замужем. Сначала
Не верил я, а там поверил, С ней
Мы виделись – в прошлом ни полслова,
Как будто всё в порядке шло вещей.
Упрека и отчаянья смешного
Не обнаружил я и, как Катон,
Всё перенес… А сколько есть Катонов?
Что ж это? Плод общественных законов?
Кто не таков, тот нынче и смешон…
Сократы века! Яд мы пьем послушно,
Не жалуясь, что смертоносен он, –
Живьем себя хороним равнодушно!»

Глава шестая

Так он сидел, добыча тяжких мук,
Свеча горела тускло у камина;
Стихали вкруг соседи к ночи. Вдруг
Открылась дверь, в дверях явилась Нина.
Она была вся в белом. По плечам
Вилась коса. Порыв души смятенной
И сумрак придали ее очам
Чудесный блеск. Не девою смиренной,
Она была Сибиллой вдохновенной,
Внимающей божественным речам…
Огонь любви, огонь негодованья
Прекрасные черты одушевлял;
Румянец с бледностью в лице играл,
Вздымало грудь неровное дыханье.

Владимир

Как! Нина, здесь? Так поздно…

Нина

                                         О, ты мой!
Ты здесь еще!.. Нет, то обман, я знала.
Ведь ты не думал, не хотел меня
Убить… Их шутка!.. А как я страдала
От этой шутки!

Владимир

                     Бедное дитя!
Что, что с тобою?.. Нина, успокойся,
Ты так встревожена.

Нина

                            О нет, не бойся!

Владимир

Ты плачешь?..

Нина

                  Нет, теперь уж я смеюсь –
Ведь я с тобой. Пускай придет мир целый,
Я вкруг тебя руками обовьюсь,
Как змей… Я буду биться львицей смелой
И не отдам тебя.

Владимир

                      Скажи ж, чего
Боялась ты?

Нина

               Ты едешь?

Владимир

                              До того
Кому нужда?

Нина

                 Ты едешь?

Владимир

                                 Да… и скоро.

Нина

О, есть ли сердце у тебя? Гляди
В глаза мне прямо. Что в моей груди?
Прочти, что в ней?.. Ты понял? Приговора
Судьбы ты не прочел в ней?.. Так иди,
Прочь, камень северный, палач жестокий…
Прочь! По свету скитайся одинокий!
Но… милый друг, клянись мне навсегда…

Владимир

Мой ангел, успокойся.

Нина

                             Я тверда,
Я в памяти. Не глупый бред простуды
Мои слова… Послушай, я клялась…
Мне сердце – бог; я сердцу отдалась.
Через мой труп ты выйдешь лишь отсюда.
Одно лишь слово – и решилась я.
Скажи мне прямо: любишь ли меня?

И взор, сверкавший некой дивной силой,
Она в него безумно устремила.

Он был в борьбе с собой.

Нина

                                  Не любишь, нет?
Знай, где б ты ни был, я пройду весь свет.
Я отыщу… отмщу… Сам бог порука!

Владимир

Меня ты знаешь, Нина. Жизнь мне мука.
Тебя обречь той муке – нету сил
Во мне. Быть может, я б тебя любил
Последнею любовию моею,
Любил бы так, как, может быть, никто.
В моей душе ведь только заперто,
А не погасло чувство, – но не смею
Души твоей я отравить собой.

Нина

Не думай обо мне. Здесь жребий мой –
Любовь. Любовь не есть расчет презренный
О благах жизни, а закон священный.
Где голос сердца – голос божий в нем!
Нельзя любить и разлюбить потом…
В последний раз тебе, быть может, ныне
Твой жребий ясен. Друг мой, выбирай:
Его отвергнуть хочешь ли? Но знай,
Отказ твой – смерть твоей несчастной Нине.
Я смерть найду.

Владимир

                   Но, Нина, погляди,
Чего ты хочешь? Ко всему презренье
Питаю я; но у меня в груди
К невинности осталось уваженье.
Тебя поймать в расставленную сеть
Легко; упиться ласками твоими,
И после к ним остыть, охолодеть,
И после бросить…

Нина

                        О, клянусь святыми,
Я поняла огонь твоей души
И благородство чувств.

Владимир

                               Итак, реши,
Мой ангел.

Нина

             Я тверда.

Владимир

                           Семью родную,
Старушку мать и родину святую
Оставить ты должна.

Нина

                            Всё знаю я.

Владимир

Оставить край, где всё – сады, поля
Блистают розами, где небо пышет
Лазурью жаркой, звезды так горят,
Где с детства всё лелеяло твой взгляд,
И променять всё то на край, где дышит
Почти весь год и вьюга и мороз,
В нагих полях ни миртов нет, ни роз,
И люди ходят – мехом обвитые!

Нина

Я знаю всё.

Владимир

               Оставить круг друзей
И променять их… на каких людей?
Ты знаешь ли, что значит свет? Какие
Там существа? Ты с ними век живешь,
И каковы они – не назовешь.
В них скрыто маской чувство и природа,
И даже сердца скована свобода!
Как ты войдешь, от головы до пят
Тебя измерит их холодный взгляд;
Пустой привет их речи – шип змеиный;
Их пустоту под пышною личиной
Ты в силах снесть?

Нина

                         На всё готова я,
На всё, на всё! В тот миг, когда тебя
Я встретила, тогда лишь я узнала,
Что у меня в груди есть сердце. Ты
Его извлек из сна и темноты,
И с той поры мне жизнь понятна стала,
Ты вкруг меня разлил чудесный свет…
Нет, я Карлино не любила… нет!
И, как звезда вечерняя, склонила
Она головку ко груди его,
И повторяла, глядя на него:
«О нет, нет, я Карлино не любила…»

Карлино

(входит)

А он тебя, преступница, любил,
Неблагодарная, любил душою!..

Нина

Он здесь, о боже!

Карлино

                       Здесь и слышал всё.

Нина

Ты слышал?.. Что ж ты следуешь за мною?

Карлино

Ты думаешь, что счастие свое
Продам такой я низкою ценою?

(Вынимает нож)

Молись, в последний раз молись! Змея!

Нина

Владимир… Боже! Он убьет меня…

Владимир берет кинжал. Нина бросается между ними.

Нина

(Владимиру)

Оставь его: он зверь! он зверь!.. Карлино!
От детства знала друга я в тебе –
Молю я, выслушай!.. Моей мольбе
Отказа ты не знал… Я та же Нина…

Карлино

Та ж Нина!.. Мной пригретый змей…
Та Нина! Та, кого от детских дней
Лелеял я, как мать лелеет сына,
Иль более – ведь так не может мать,
Как я тебя, любить и обожать…
И что ж? С другим целуясь, всё забыла,
Клянется, что меня и не любила!..

(Владимиру.)

Оставь ее, оставь: она моя!

Владимир

Бой с женщиной… постыден бой неровный..
Стыдися! За нее отвечу я!
Условимся спокойно, хладнокровно.
Сойдемся за горой с рассветом дня.
Судья нам будет бог.

Карлино

                            Изволь, с тобою
Сойдемся завтра… нынче с ней расчет.

Нина

Не верь ему, Владимир, он убьет,
Обманет!

Карлино

            Замолчи!..

(Убивает ее.)

Знай, я любить умел – умею мстить!..
Людей пустых угроз я не робею,
Я жил с людьми: был добр, умел любить,
И наругаться ими я сумею!

Нина

Беги!.. Ему, о друг мой, не вверяйся,
Знай, знай, Карлино, я его люблю.

Владимир

О Нина…

Нина

         Друг… увидимся… спасайся…

Владимир

Убийца низкий! Я отмщу, злодей!

Карлино

Увидим!

(Кидается к окну.)

          Эй! На помощь! Помогите!
Разбой, разбой! Преступник здесь! Вяжите!

Вбегает народ.

Вот он: давно за Ниною моей
Ухаживал и сети ставил ей.
Он заманил ее: угрозой, лестью
Он обольстить, злодей, ее хотел.
В слезах она противилась бесчестью,
Кричала. Я на вопль ее поспел.
Вломился в дверь. Он, яростью кипящий,
1Ее зарезал!.. Нина, ангел мой!
То ль было нам обещано судьбой?

Владимир

Он лжет, он лжет…

Народ

                        – Она как ангел спящий!
– Ужели он убил?
                        – Он был всегда
Так добр.
            – Да, добр; всегда похож на волка.
Я говорил, не будет никогда
От этих выходцев пути и толка.
– Ах, он злодей!
                      – Карлино бедный! Жаль
Его: они друг друга так любили!
– А мать чего смотрела? Были
Советы ей.
              – Ее убьет печаль.
– Да, с полчаса тому, как забегала
Она ко мне и дочери искала.
– И к нам!
             – И к нам!
                          – Я только что ложусь,
Карлино в дверь: ведь испугал, божусь!

Сьора Тета

Где, где она?.. Дитя мое родное!
Дитя мое!.. Проснися, золотое!
Откликнись! Что я сделала тебе?
Нинета! Или ты меня не знаешь?..
За что, о боже, ты меня караешь?..
К такой ли я готовила судьбе
Тебя, мой ангел… О бесчеловечный,
Я изорву тебя… Я кровь твою
Испью… Или убей меня, молю,
Я буду с ней, с моею Ниной, вечно!

Карабинеры

Прибрать старуху. Тело унести.

Народ

Да, бедной ей пришлось теперь плести
На дочкин гроб гирлянды подвенечны.

Карабинеры

Преступника, свидетеля свести
В тюрьму. Карлино! Где он? Где он? Скрылся!

Народ

Чтоб с горя он на жизнь не покусился…

Глава седьмая

1

Идут года… С Адама мы твердим
Единодушно эту правду злую.
Оставимте Италию святую,
Оставимте Фраскати, пышный Рим,
На нашу Русь заглянемте родную.
Я думаю, уж я наскучил вам,
Твердя одно: «Италия святая!»
Но ведь она не вовсе нам чужая,
Дары ее завещаны и нам,
И нам ее отворены чертоги,
И мы званы священствовать во храм,
Где царствуют досель, назло векам,
Из мрамора изваянные боги;
Где властвует над нежною душой
И красоты и славы мощный гений;
Где в золоте и в бронзе вековой
Повсюду мысль протекших поколений
Записана их творческой рукой…
Вкруг этих черт бродящие народы,
Читая их, вы поняли ль ее?
В себе, в себе узнали ль бытие
Иной, святой, возвышенной природы
И чувств иных биение в груди?
Не поняли? Так бог уж вас суди!

2

Итак, прости, прости на годы многи!
Быть может, я под мирт твой вновь приду,
Но тот же ль буду? Те же ли найду
Здесь сердца сны, восторги и тревоги?
Иль постепенно север заморит
То, что меня теперь животворит…
Прощай, руин зеленый плющ и розы,
И ты, царица спящих сих долин,
Грусть думная, восторженные слезы…
Пойму ль когда опять язык руин?
Отвечу ль им высокими страстями?..
Прощай, о говор вечно шумных струй,
И ты, смуглянка с яркими очами,
И жаркий наш под миртом поцелуй…
О, трудно мне последнее прощанье,
Италия, в слезах тебе сказать,
Как тяжело, о милое созданье,
О ангел мой, в последнее лобзанье
От уст твоих уста мне оторвать.

3

Прислушайтесь… звучат иные звуки…
Унынье и отчаянный разгул.
Разбойник ли там песню затянул
Иль дева плачет в грустный час разлуки?
Нет, то идут с работы косари…
Кто ж песнь сложил им? Как кто? Посмотри
Кругом: леса, саратовские степи,
Нужда, да грусть, да думушка, да цепи.

4

Пойдем на звук волынки полевой.
Как вечер тих! В росе фиалка дышит,
И свищет соловей в глуши лесной,
И долго в ночь заря на небе пышет.
Вот барский дом на холме. Вкруг стоят
Пушистые березы вековые,
Ряды теплиц, а под горою сад
И пруд, а там избушки тесовые
По берегу излучистой реки.

5

Вот на гору поднялись мужички,
Всё с песнями; но только увидали
Господский дом, примолкли, шапки сняли;
Приказчик к барину пошел один,
Чтоб доложить, как много десятин
Распахано, и скошено, и сжато.

6

Кто ж барин-то?.. Узнаете ль его,
Читатели?.. Рассказа моего
Он был герой в Италии богатой.
Да полно, он ли? Как он потолстел
(Что значит ведь у нас – похорошел),
Румян, здоров, глаза как масленисты,
И праздничный какой имеет вид!..
Что ж? Дай господь! В деревне аппетит,
Движенье, сон, хозяйство, воздух чистый…

7

Владимир! Здравствуй! Как-то ты живешь?
Рисуешь, пишешь, классиков читаешь?
Остришь над всем? Влюблен? Успешно?.. Что ж?
О, милый мой, как громко ты зеваешь!..
Посмотримте, как он проводит день.

8

Он, возвратясь давно из-за границы,
И не заехал в русские столицы,
А в глушь своих забился деревень.
Выписывал газеты и журналы,
Сперва читал их все, а после мало,
И наконец читать их перестал.
Он «Quotidienne» и «Siecle»³ получал,
И прочие различного объема,
Различные умом и остротой,
и, наконец, «Diario di Roma»⁴
С его кузиной «Северной Пчелой».

9

Раз дождик шел. Как кровлею тяжелой,
Всё небо тучею обложено.
Туман сокрыл и холмики и долы;
И грязь, и сыро, скучно и темно.
Владимир поздно встал, пил чай душистый;
Кольцом пускал из трубки дым волнистый;
Насвистывал затверженны давно,
В Италии еще, два-три мотива –
«Fra росо» из Лучии, «Casta diva»5
Из Нормы – и, свистя, смотрел в окно
Иль в комнате ходил диагонально.
Остановись перед окном, в стекло
Стал барабанить. «О, климат печальный!
Какая грусть! Ни выйти на село,
Ни на гумно! Чай, озимь пострадает…
Поехать на охоту?.. Да хромает
Пегас. К тому ж, я что-то тяжело
И неспокойно ночью спал сегодня,
Дай загляну в какой-нибудь журнал».
Он кипу целую журналов взял,
Случайно вынул нумер прошлогодний
Diario di Roma и читал:
«Богоотступник и злодей Карлино,
Оставивши Абруцци, между скал
Разбил свой стан, под самой Палестриной.
Известный лорд *** тут проезжал
В Неаполь и, с семейством и женою,
Зарезан был разбойничьей толпою.
Меж жителей распространился страх;
Правительство усиливает меры:
Отправлены туда карабинеры,
Учреждены конвои на путях».
«Карлино?.. Уж не он ли тот Карлино,
Которого знавал я?.. Может быть».
Он далее читал:
                     «Но изловить
Не могут шайки, и от Палестрины
Уже к Дженсано перешел злодей.
Намедни шли в Альбано капуцины
И девушка. Презренный изверг сей
Заставил их плясать, а сам с своей…»

Но, на беду, вошел на месте этом
Павлушка в дверь (смотритель за буфетом),

Ужасно хочется мне в мой рассказ
Всего два слова лишние прибавить
Насчет Павлушки, чтоб, шутя, для вас
Всю биографию его представить.
Он барином еще покойным, стариком,
Был взят во двор господский казачком,
Одет был в казакин и панталоны
Широкие, а на груди патроны.
Доныне казакина своего
Он не лишил нашивки сей. Его
Павлушкой звали девушки-вострушки,
И до седин остался он Павлушкой.
Вот всё.

Павлушка

          Обед готов-с.

Владимир

                            Что, суп иль щи?

Павлушка

Вы приказали щи.

Владимир

                       Еще что будет?

Павлушка

Жаркое дичь; с подливкою лещи…

Владимир

Скажи-ка повару, не то забудет,
Чтоб он в подливку луку покрошил.
Пойти обедать.

За обедом.

Павлушка

                    Утром приходил
Петрушка Чайковский.

Владимир

                              Ну, что ж?

Павлушка

                                              Ишь, барин
Его просил откушать вас. Татарин
И Лыков будут.

Владимир

                    Что ж мне до сих пор
Не доложил?

Павлушка

                Он был часу в десятом,
Вы почивать изволили. Да в двор
Еще наехал было Ласлов с братом,
Я отказал.

Владимир

             Что ж это? За меня
Распоряжаться стали вы?

Павлушка

                                 Да я
Подумал так, что будет не угодно
Вам их принять.

Владимир

                     Я мог бы отказать
И сам. Какой вы все народ негодный!
Мне всё вперед докладывать, сказать.
Ты слышишь?

Павлушка

                  Слушаю. Еще в то ж время
Приказчик был и приносил вам семя
Какое-то, прислали в образец.

Владимир

Зайдет пусть после. Рябчик пережарен.

Обед свой жирный кончив наконец,
Отправился всхрапнуть часок наш барин;
Проснувшись, стал пить чай и взял
Доканчивать начатый им журнал.
«Посмотрим, как плясали капуцины
Под дудочку несчастного Карлино;
А девушка?»
                «Презренный изверг сей
Заставил их плясать, а сам с своей
Богопротивной шайкой любовался,
И после распял, как уж наругался
(На небесах награда будет им:
Их церковь сопричислила к святым).
А девушка, обняв его колени,
Молила умертвить ее скорей,
Но не внимал свирепый изверг ей,
Не тронули его мольбы и пени…
И обнял он ее и целовал,
И у себя три дня ее держал.
Меж тем, такой же страстию пылая,
Озлобленны товарищи его
Предать вождя решились своего
(Их вразумила дева пресвятая,
Заступница людей перед творцом).
К Неттуно перешел своим он станом.
Проснувшись утром, поглядел кругом
И видит – он один, пред атаманом
Исчез его разбойничий народ,
Наместо их карабинеров взвод.
Он взят; сидит в Сант-Анджело, и скоро,
По составленьи формы приговора,
Близ храма Весты будет он казнен.
На исповедь идти не хочет он».
«Карлино! Мы с ним встретились однажды.
Был в жизни нам один урок, но каждый
По-своему его растолковал.
Несчастный! Помню, он всегда бывал
Так скромен, тих, в мечтаньях благороден…
Я помню… Но я разве с ним не сходен?
Обманут был он жизнью так, как я;
Мы оба стали те же мизантропы, –
Над ним гремят проклятия Европы,
А я слыву как честный человек…
Да чем же лучше я? О, жизнь! О, век!
Павлушка! Эй! Приказчику Ивану
Скажи, доклад я принимать не стану.
За ужином я гуся буду есть
Да сыр. В еде спасенье только есть!»

16 (28) декабря 1843 г., 1844 г., Париж, Петербург.

¹ Обсудим (франц.).
² Нужно, чтобы я тебя покинул (франц.).
³ «Ежедневная газета», «Век» (франц.).
⁴ «Римский дневник» (итал.).
⁵ «Скоро», «Чистая дева» (итал.).