Как писать стихи
Pishi-stihi.ru » Василий Тредиаковский

«Эпистола IV» В. Тредиаковский

Сею эпистолою доказывается премудрость и благость божия по составу человеческого тела. Описываются, во-первых, твердый члены, кости и жилы, а потом жидкие части, кровь и неотлучная от нее вода; упоминается и о покрове всея телесныя махины, который есть наружная кожа, проверченная нечувствительными скважин ками, называемыми порами. После сего предлагается о всех частях, как внешних, так и внутренних, порознь. Сие описание начато с ног, начинающихся от подошв, идущих до колен и окончивающихся при нижней части утробы. Наблюдается, что всё тело есть равномерно с теми подпорами. Ребра внутри начались от санныя кости и идут дугою, ими ограждаются внутренние части. Если б спина была из одноя кости, то б человеку сгибаться было невозможно. Все части, в нас дышущие и жизнь сохраняющие, лежат при ребрах, но, где желудок, там ребра не смыкаются, дабы ему свободно было распространяться. Производится описание рукам, утвержденным в плечах, числу их перстов, составов их и не оставляются и оный на внутренних концах перстов самый малые бугорочки, без которых невозможно б было удержать и поднять волосков и подобных мелочей. Предлагается о шее и о голове, также и о головном черепе; а наконец о передней части головы, то есть о лице. Описываются пять чувств телесных и по составу и по действу: чело, нос, уста, как украшающие лице, а по устам еще видимы и страсти человеческие. Упоминается о действии языка и об его скорости; о голосе человеческом, что он то подал причину к вымыслу мусикийских органов. Во всем человеческом теле зрится ясное премудрое намерение сотворившего оное. Мозг и память толь удивительные, что одни довольны к изъявлению мудрости создавшего. Предложенное описание хотя все есть физиологическое, однако оно не вступало в глубокость анатомии, но токмо показывает вкратце вышнего премудрость. Усмотревается верховный разум в мере роста человеческого. Заключается неизреченною божиею к нам благостию, что мы умираем по телу, без чего не имели б мы здесь надлежащего нам благоденствия.

Прейдем от животных до святейшего из них
Смыслом человека, и, по нас уже самих
Вышнего премудрость зря, оной почудимся;
Благость вознесем его, ввек ей предадимся;
Возвеличим силу всемогущего творца
И возлюбим сердцем чадолюбного отца;
Он, Евсевий, сотворил нас себе собразно,
По подобию создав своему, не разно.

Коль твое пречудно, боже, имя по земле!
Быть земной подобным не благоволил нам тле.
Малым не́чем от чинов уменьшил небесных,
Зиждя и разумных нас, купно и телесных.
Славою в отмене восхотел нас увенчать
И над всем поставить первыми, всему в печать.
Се нам каждая тварь честь должную приносит,
Слушая нас о тебе, тя и превозносит.
Велелепность выше светлых есть твоя небес!
Множество повсюду непостижных толь чудес!
Господи! о! боже наш! Имя твое чудно!
Человеку по себе тя познать нетрудно.

Начнем, в-первых, тело человече разбирать,
Истиной сотворша, нечестивых ложь стирать.
Чадам скажет всяка мать: я не понимаю,
Как вы в чреве зачались, и совсем не знаю.
Тело нам, конечно, не родители творят:
Рождшееся токмо из утробы оно зрят.
В устроении того нет их малы части,
Не имеют никакой то составить власти.
От земли всё взято, но всевышний наш творец,
Мнится, в том искусство показал свое вконец.
Гнусно вещество, но коль вычищено делом!
Не вчерне всё видно уж зрится нежным телом.
Видим мы, что кости держат на себе всю плоть;
Утлы, но не скоро можно вдоль их расколоть.
Распростерты всюду в той, будто верви, жилы,
Больше к твердости еще придающи силы;
Раздаясь в составах и спрягаясь в них, дают
Способ нужным двигам и потребну масть всем льют.
В должном расстояни кость всяка разгибаясь
И способно в вертлугах та своих сгибаясь,
Держит человека не вводя его в напасть
И не попуская всячески ему упасть;
От других причин сие иногда бывает,
Не костей от слога в нем, что он упадает.
Коль все слабы члены, диво есть сие из див,
Но в трудах коль тверды и коль сильны напротив!
Как истлеет тело в прах наше уж по смерти,
Неких и тогда костей не́льзя вдруг тле стерти.
Становые жилы от мозгу все врозь идут,
По своим же трубкам духи жизненны ведут;
Таковыи духи все суть толь скоробежны,
Тонкостию существа толь они и нежны,
Что отнюдь их бега невозможно нам понять,
Тонкости ж ни взором, ни касанием обнять.
Вся их о́на быстрота, чувствам не постижна,
По природе есть в себе повсегда подвижна;
Те во всем так теле бегают от края в край,
Приключают двиги нечувствительно как втай
И в различны те собой виды претворяют,
Сделав то, потом другой сделать ускоряют.

Тело человече разными внутри частьми,
Жилами, и влагой, и парами, и костьми,
Как от дебрей в густоте, будучи изрыто,
Кожею всё есть вокруг гладкою покрыто.
Та тонка собою зрится в некоих местах,
Как-то на ланитах, на челе и на устах;
А сие для красоты и для нежна взора,
Нашим лучшим бы частям быть не без убора;
С краснейшего если кожу снять когда лица,
Мерзкою явится красота вся до конца,
И смотрящим уж гадка́ будет о́на рожа.
Но в других местах лежит толще та ж вот кожа,
Чтоб частям, покрытым ею, труд пристойный несть,
А себя б всегдашним трением вдруг не известь.
На подошвах, будь в пример, толще та простерта,
Тем, что ходом чаще быть долженствует терта,
Нежель есть котора на лице, а на преди́
Тое есть пред тою, на затылке что сзади.
Кожа вся сия кругом скважинки имеет,
Ими точно человек изнутри потеет;
Нам, хотя исходит ими сильный оный пот,
Иль испарин тонких, иль и ток других мокрот,
Нечувствительны они, видеть их не можно;
Только ж все отверсты толь в коже осторожно,
Что кровь не выходит оными вон никогда:
Такову имеет силу наша кровь всегда,
Чтоб сквозь тело ону зреть только можно было,
А сверьх кожи б из нее капельки не всплыло.
Ежели б всей коже тоне да и реже быть,
То б всему, конечно, кровью долг лицу заплыть
И в морщинах бы ему и красну казаться,
А не от румянцов толь живу созерцаться.
Кто ж бы так поставил в должных мерах все сие?
Коже кто и крови подал хорошство свое?
Кто сквозь кожу видеть дал роз румяность алу?
Кто лилей по коже бель ра́злил толь присталу?
Никакой не может живописец поразить
Красками нас столько и ни так изобразить.
Но верьховнейший зограф так все совершает,
Что чем пользу нам творит, тем и украшает.
В белизне различий сколько нами зрится сей?
Сколько и в румянце? сколько в круглости черт всей?
От Петрополя в лице разность до Пекина
Толь велика, что как тварь человек там ина.
Трудно в миллионах точно схожего найти
По всему другому, чтоб тому с сим в смесь пойти
Остов есть во всех один, разность неиссчетна;
Та особа есть остра, иль важна, почетна;
Та приятна с вида, а иная вся страшна,
Иль вся и угрюма, иль спесива, иль пышна;
Человек с лица иной есть весьма господствен,
А иной с того ж лица совершенно скотствен;
Есть лице злодея, друга ль кажуще, плута ль;
Есть лукавца кое иль глупца по всем чертам.
Зол, кого в знак естество сроду запятнало:
Как плешивых, и заик, рыжих так немало.
Хоть чело, и очи, и лице почасту лгут,
Но от моргослепых люди в опыте бегут.
Разности кто ж может все именуя счислить?
Кто и мыслию еще на разбор примыслить?
По одной основе деловца зрим одного,
Но безмерно мудра по различиям того.

В человечем теле суть трубочки премноги,
Схожи с ветвями древес, также и отлоги.
В них иными членов до конец кровь в нас течет,
А в возврат другими к центру ток свой та влечет;
С нею неразлучен есть водный сок и пресный,
Он ее живит, чтоб путь в жилах не был тесный.
Кровию поится тело, кое человек
Собственно имеет, ра́вно как земля от рек;
В теле нашем круг ее совершенно точный,
Для нее прямый путь есть, также и побочный;
Тот в себе кратчайший, а иный должайший путь,
Ветки от сосудов неиссчетны в оном суть.
Слева шед от сердца, та прямо в жилу входит,
Ей большою имя есть, а по сей доходит,
По ее и веткам, до краев тончайших жил;
И обратом равных к шествию тому всех сил,
К правой сердца стороне жилою другою,
Что дуплястою врачи иль зовут пустою,
Притекает ходом к легкому уже потом,
От сего вот паки к сердцу слева; так кругом.
Должность крови: отделять разные мокроты,
Все ж и то прочь отлучать оных от доброты,
Что в них есть густое иль негодное совсем,
Чтоб вреда не сделать и не в тягость быть бы тем.
Отделяется так желчь в печени известно;
В почках наших так моча, быть ей в них невместно;
Так животны ду́хи в сложных мозговых местах,
Равно так и слина отделяется в устах.
Кровь чтоб в теле части все также и питала,
К плоти и когда к костям та уже пристала,
То собой подобна и сама бывает им,
Чудно пременившись состоянием своим.
Крови теплотой своей сохранять долг тело,
Оное и возвращать есть ее ж в нем дело,
Ибо сил текущих действом на сосуды все,
А сосудов действом на текущи силы те
Дивный нашего всего тела строй хранится,
Получает теплоту, жаром не палится.
Прочий истоки и нечувственны пары
В маленьки по коже выдыхаются диры.

Но рассмотрим уж теперь членов ряд чиновный,
Удивлению всегда в смыслящих виновный.
Сте́гна, ни́же ноги, главные подпоры нам,
Жилами, костями укрепленны твердо там,
Человече тело всё, чрез всю жизнь работно,
Держат в тягости его на себе и плотно.
Обе те подпоры изгибаются, долг где:
Чашка, что в колене, для того в своей чреде,
Чтоб сбираться без труда слогам можно было
И чтоб каждое легко и способно плыло.
Каждая подпора получила свой подстав,
А в подставе всяком разно собран есть состав,
Но толь стройно сопряжен, что ему сгибаться,
Да и разгибаясь впред можно подаваться.
Из различных но́ги состоят в себе частей:
Маленьких в них много ладом собрано костей;
Много в них и жил весьма, двигам бы острейшим
Обращаться долг куда и бывать быстрейшим.
На ногах и пальцы гибко движутся в складах,
И приметить трудно скорость гибкости в следах.
На которую страну тело б ни склонилось
И в такой пришло прицел, что чуть не свалилось,
Выбегают обе то́тчас но́ги вдруг напред,
Сдерживают тело, не пуская пасть во вред,
Службы никогда сея те не забывают,
Но из всех сил повсегда нам в том помогают.
Те подпоры те́ла с половины начались
И на половины ж по себе там разнялись;
В каждой половине их многи суть составы,
В них другому служит сей вместо сам подставы.
Всё ж сие, чтоб можно без боязни нам ходить,
Совокупно но́ги, также разно разводить,
Как угодно – так сгибать, разгибать ли прямо,
Нет отнюдь в тех ничего, было б что упрямо,
Наконец, способно б и садиться было нам,
А сидеть – подушки мягки суть по сторонам.

Всё с подпорами у нас тело равномерно,
Внутрь содержатся все в нем нужны части верно,
В самой им средине надлежало пребывать
И себя надежней в перепонках укрывать.
Ребра от спины дугой по числу взрастают,
Как за́бралами те все части ограждают.
При утробе ребра не смыкаются с собой,
Действовать утробе не препятствовали б той,
Принимая так живот пищу внутрь особно,
Расширяться может в сей пустоте способно.
Кость, котора спину посредине вдоль делит
И котора ребра от себя в дугах далит,
Если б вся была пряма и тверда собою,
То б согнуться не́льзя нам нашею спиною.
Се на то создатель мудро толь предусмотрил,
Что ту из составов сложных купно сотворил,
Кои все, один в другом укрепившись ладно,
Могут раздаваться тем и сгибаться складно;
Посредине скважни сделаны у позвонков,
Не остановить бы хода жизненных духо́в.
Но как и костям самим много не дивиться?
Их природе так дано в вещи появиться,
Чтоб быть столько твердым, что и после, как уже
Тело сокрушится, невредимы те ниже́;
А однак несчетны в них дирочки, как соты,
Отчего те и легки и для их же льготы,
Мозжечку в средине преисполнены оне,
Кой им есть как пища изнутри, а не извне.
Кажда пронзена есть кость, и в том месте точно,
Где в нее втекает сок из других нарочно.
Все концы суть толще обычайно у костей,
Нежели у средних толстота их есть частей:
От другой дабы одна возмогла скоряе
Повернуться, и чтоб быть двигам их споряе,
Не препятствующим прочему быть ничему
Движимому в теле, в стройном ладе, потому.

Все при ребрах по бокам вплочены́ орга́ны,
На дыхание что нам и на жизнь созданы,
И от коих пища тлеет и бывает кровь,
Происшедша в теле по истлениях тех вновь.
Нужно людям нам дышать: то в нас прохлаждает
Внутренний жар, кой всегда кровь в нас возбуждает
В круг неоднократным волнованием своим
И духо́в животных разбегание за ним.
Воздух внутрь питает нас, он и непрестанно
Обновляет всё, что есть в нас на жизнь созда́нно.
Тление внутрь нужно, ибо пища чрез сие
В кровь и плоть во время пременяется свое;
Кровь, в животном вкруг ходя, в члены всюду входит
И, где должно, тела вид на себя наводит.
Кровь есть сок полезный: недостатки каждый член
Все им награждает и бывает укреплен
В силу, той когда из них всяк в себе лишится
И не бодро дело уж через него вертится.
Легкое, втягая воздух внутрь на каждый миг
И чрез сопротивный испуская оный двиг,
Провождает кровный ход, тот творит поспешным,
А животному дает цвесть и видом внешным;
Из орга́нов наших внутреннейших всех
Легкое есть точно дующ непрестанно мех,
То в движении всегда, движет тем все части
И не престает хранить всю жизнь от напасти.
Но как опустеет котлик наш, кой есть стома́х,
То он приключает голод человеку в мах:
Хочет он наполнен быть ядию вот паки.
Всяка нища, как в него придет после жваки,
В нем варится то́тчас и меняется в млеко́,
Кое к сердцу и́дет, обходя путь далеко.
Там приемля вид и цвет, всю и кровну силу,
Входит в ту большую так, как сказал я, жилу.
Но пока тот в жилках идет сок еще млеко́м,
Всё, что есть непрочно, отвергается броском;
Из желудка ж исходя собными трубами
(Сии все удалены многими кругами
От органов оных, коими дышим внутри),
Идет вон из тела чрез отверстия без при.
Оное не токмо нас тем не истощает,
Но от бремени еще смрадна облегчает.
Словом, в человечем столько теле есть чудес,
Что конечно должно здатель быть от небес.
Правда, в внутренних частях красна нет убору
И не столь приятны те, сколь наружны, взору.
Но сие знать должно, что они сотворены,
Не чтоб всяк их видел, но, чтоб жили мы, даны:
Зрим намерение мы нас всех сотворивша,
А те части от очей наших утаивша,
Что без крайня видеть ужаса не должно нам,
Как утроба вскрыта представляется глазам;
И что о́ну раскрывать, может быть, мы чужды,
Без пристойныя к тому крайнейшия нужды.
Страшно и ужасно раненого близко зреть
И по нем не можно, видя в ранах, не жалеть.
Внутренние те однак части больше дивны,
Хоть видению они по себе противны;
Любопытству болей можно в оных примечать
И творца искусна, по всему в них, величать.
Подлинно, что части те, в хитрости обильны,
Чудным действием своим зрятся все толь сильны,
Что явить вдруг могут всемогущего творца,
И того премудра и блажайша без конца.

От раме́н произросли по странам две ру́ки.
Сими каковы творим и колики штуки!
Долготою равны обе меж собой оне.
То как переклады распростерты при стене,
То как весла у судов, то у птиц как крила,
То как ветви древ их власть вышня сотворила;
Иль моя с чужою как фестон между столпов;
Словом, человеку вместо ль поданы рабов,
Больше ль на красу ему, впрямь сказать не можно:
Обое то зрится в них вдруг от нас неложно.
В пле́чах утвержде́нны, нужным им снабдены всем;
Двиги есть без нужды можно делать им затем.
Мера в них обеих есть такова нарочно,
Что все части доставать те́ла могут точно.
Часто в них и сильны жилы, для то что несть
Труд частей всех в теле больший должно оным есть.
Их составы таковы, что в себе по воле,
И еще без всяких нужд, мене ль то иль боле,
Каждую вещь могут и отринуть, и схватить,
И привлещь, и всюду привлеченну обратить,
И связать, и развязать, и держать как годно,
Действовать в свободе им так и инак сродно.
Пятерицу перстов у обеих видим рук
Делать бы им каждо легче дело и без мук.
За наконешники им при́даны и ногти,
А сгибаться пополам есть у них и локти.
Дивны и горбочки перстов на концах внутри;
Волоски, соломки, ими сжавши, всяк бери.
Руки человеку так напоследок нужны,
Что при случае сдержать тело всё услужны.

На плечах в средине шея вверьх произросла;
Твердость ей и гибкость вышнего власть подала.
Нужно ль несть на голове что-нибудь тяжело?
Шея станет вся тогда твердое толь дело,
Что как та из кости только сделана одной.
Если ж наклониться должно будет головой
Иль куда ту обратить, то свободно выя
Обращается на те в миг бока самыя;
В ней сие предивно: хочешь ли? тотча́с прытка
И тверда бывает, почитай и вдруг гибка.
Сверьху шея на себе головный шар носит,
Да и так, что никаких свне подпор не просит.
Телом человечим обладает всем глава:
В ней наш смысл и знаки из нее уму, слова́.
Буде б меньше та была, то б в ней меры с телом,
Как пристойно, не нашлось размерений делом.
Буде ж бы та больше, не считая что одна,
Из всего та те́ла, не была отнюдь складна́,
Тягость бы ее в одну сторону склонила:
Тем бы отняла красу́, вред бы причинила.
Окружают кости крепкие со всех сторон
Голову ту нашу нужных ей для оборон;
То ж, дабы ей содержать без вреда в средине
Всё сокровище, из двух в каждой половине,
Кое там зиждитель щедро восхотел укрыть,
Равно как бесценный в землю клад, в нее зарыть.
В голове мозг мягок, сыр, хлипко уготован,
И на самых тонких он жилках весь основан.
Здесь вся хитрость точно непостижного ума:
Мозгу надивиться невозможно есть весьма!
Череп, как нарочно, сам об очах радеет,
Об ушах, о носе, рте: скважины имеет,
Но таких отверстий, уды требуют каких,
Изочте́нны мною, в положениях своих;
Суть в сплетениях везде жилы там пресложных,
На потребу все от рук связаны художных.
В кость хрящ положен, а положен для того,
Чтоб идти в мозг прямо вонности всей чрез него.
Жил устроено число оных всех двойное,
Чтоб, когда с одной страны действие какое
Повредиться может, было равное с другой,
Не от сей где службы жилы, ин дабы от той.
Все органы сии так слог имеют срядно,
Что их может человек обращать как взглядно;
Он их обращает на сию или страну,
Иль им на едином пребывать велит стану́.
Шейный составы все помощь им собщают
И собою все те вдруг должно обращают.
На затылке части тве́рдейши положены́
И к тому ж покровом волосов обложены́.

Предня часть всея главы есть лице толь слично,
Кое так положено́, как весьма прилично;
Человеку о́но достолепна красота
И его достоинств светозарна высота.
Чувственный члены в нем со́браны прекрасно
И поставлены, где быть долг им не напрасно;
Их такой порядок и такой престройный чин,
Что места́м дивиться, не самим, коль есть причин!
Очи под челом среди, в месте самом главном,
Расположены с собой в расстояни равном,
Чтоб им всю тварь видеть, коль была б ни далека́,
Коль ни приближенна, коль вдали ни высока!
И чтоб, видя, стереглись к пользе человека
До назначенны ему здесь кончины века.
Сотворивший очи на видение нам дня
Искры в них небесны и небесного огня
По щедроте положил, да и красотою
Возвеличил, ничему б не равняться с тою.
Сии суть зерцала: образ всяк в них естества
Начертан бывает мудростию божества;
Всю природу видит ум светлыми очами,
Света подают ему свет зарей лучами.
Чудно! и постигнуть точно есть не малый труд,
Что зрим не двойные вещи, а двойный зреть уд;
Долженствует нас дивить много то самое,
Что не видим мы вещей одинаких вдвое.
Мудрости в сем вышни, в мудрованиях нелеп,
Точно кто не видит, и с очами тот есть слеп;
Тот не токмо назван быть может малоумным,
Но бессмысленным совсем и страстями шумным.
Коль не меньше дивно, что мы зрением своим
Не в обрат все вещи, да верьх ве́рьхом прямо зрим!
Всё сие премудрость нам в здавшем изъявляет
И его толика быть верить заставляет.
Как припадку многи чудеса толь сотворить?
Может ли, кто с здравым разумом, так говорить?

В оке оболочка есть, в-первых, роговая,
Зра́чка с предней стороны, с задней тьмой густая.
Следует за сею, виноградной что зовут,
С дирочкой в том месте, в коем зеницу кладут;
Влага есть сея вокруг водная недальна,
Влага следует потом именем кристальна,
А стекляны влаги обретается не вне
У сея простерта, в дальности, на самом дне
Сеточка тонка́ вельми, зрительства из жилок,
Много тут как узелков, так чуть зримых дирок.
В древних неки мнили, испущением лучей
Зрение что наше делается от очей.
Но что звезды видим мы оны неподвижны,
Кои б были все лучам нашим недостижны,
То догмат сей древних опровержен самым тем,
А новейшим мудрым и неугоден стал всем.
Восприятием лучей, мудрствуют уж сии,
Зрению твориться в нас; те лучи златыи
От вещей идущи, в оболочках наших глаз,
Также в их и влагах преломляются всяк раз,
Чтоб на сеточке сойтись и вещей вид точный
Сшедшимся изобразить чрез предел нарочный.
Некоторы мужи древних пе́рвейший догмат
Вкупе съединили со вторым и новым в лад:
Так и зрению у нас быть уж рассуждают,
Что доводами весьма сильно утверждают.
У очей суть веки, влажа б окружали их,
Чрез ресницы, брови защищали б от других
Нечистот и порошков и чтоб преломляли
Ход лучей и некак зной их бы умаляли.

Слышим мы ушами. Изгибна́я пустота
Уха достигает до тех самых мест, где та
Тоненька препонка есть, что тимпан зовется.
Наковальня, молоток, стремя тут блюдется.
Чуть лишь звон внутрь уха войдет в ону пустоту,
Как и не однажды поразит препонку ту.
Вот тройня орудий тех в двиг же свой приходит,
В возмущение кой внутрь воздух тем приводит
Жилками до мозга до́йдет весь когда сей шум,
Так тогда и слышит пораженный чувством ум.

Обоняем в ноздри мы, частию ж их тою,
Коя в жилках состоит мно́жайших собою.
Как в дышани нашем благовонных частки тел
Воздухом влекутся в ноздри, всюду кой поспел,
То тех жилочек крайки тем разятся разно:
Вот уму не обонять не бывает праздно.

Вкусов мы языком можем разнь распознавать:
Пирамидных много шишечек в смесь разметать
Благоизволил по нем преблагий зиждитель,
Как в премудрости всему сам производитель.
Лишь от часток вкусных сделается всем им трус,
И сей в мозг прешлется, разум тот и знает вкус.
Что ж разводятся сих тел частки, то причина
Распусканию тому есть готова слина.

Кожа, способ чувства прикасательного в нас,
Пирамидных также шишечек на ней припас
Мудрый множество творец: оные из жилок,
Напротив тех и стоят, что на коже, дирок.
Вещь едва наружна тронет тела оный уд,
О чужой той вещи и произведет ум суд.
К шишечкам тихонько тем до́тык как бывает,
То приятность из того в разум прибегает;
Если ж та дотычка будет как не хороша,
Иль сильна чрез меру, чувствует болезнь душа.
Напряжением крайков в жилочках творится
Сильным, что сильняй болезнь в чувствии острится;
И чем ближе при́дет к разорванию чего,
Тем чувствительнейший будет боль нам от того.
Прочий прикосы все так бывают внятны,
Что ни больны их себе ставим, ни приятны.

Придает величий и красы лицу чело,
Кое, как пристойно, выгибом так и кругло́.
Буде б посредине нос не был, то б явилось
Плоско наше всё лице, тем бы осрамилось;
Он стоит меж взором и устами, чтоб понять
Всё, ему как до́лжно, духом точно обонять,
Что на пищу может быть здраво и пригодно,
И по духу что тому, кушать нам есть сродно.
Рассмотри румянец благолепнейший устен,
Коль их цвет сияет! Коль красно́ тот оживлен!
Всё лице красят устна! Купно те с очами
Освещают зрак наш весь чистыми лучами:
Веселят, печалят, показуют тишину,
Изъявляют духа низкость, также вышину,
Чувствуемым страхом внутрь равно поражают;
Словом, кажду на лице страсть изображают.
И устна не токмо восприемлют ядь в уста,
Речь всю прерывают, не была б речь коль часта.
Но когда отверсты суть, то вдруг показуют
Два порядка внутрь зубов: десна их связуют.
Ими прежде пища истончится всяка в мах,
Жваная уж после и́дет оная в стомах.
Сходит впрочем та в него трубкою не тою,
На дышание творец даровал нам кою;
Меж собою хоть сии очень близко расстоят,
Но собщений купно дружка с дружкой не творят.

Действует язык в устах толь всегда поспешно,
Коль бряцающих нам зреть пе́рсты в песнь успешно.
Ударяет в нёбо, зубы он бьет иногда,
Щеки то внутрь лижет, гибок всё то повсегда.
От него каналец есть сквозь гортань до груди,
Сами зреть его извне мы не можем, люди;
Сей весь из колечек очень малых состоит
И свою средину на́полы он не двоит,
Но по всей той пустоте чист, ничем не занят,
Будто б как нарочно был на сие он нанят,
Чтоб отнюдь идуща духа внутрь не пресекать
И всегда б конечно светлый голос издавать.
В нёбе и у стороны, да не чем сипеет,
Малую каналец сей скважинку имеет,
Коя есть похожа на свирельную собой,
А сжимаясь, также разжимаясь, голос свой
Произносит толще тем иль гласит им тоне,
Как потребностьми сие требуется в звоне.
Но дабы внезапу положенна пища в рот
В духовый каналец не вскочила прямо тот,
От гласо́в канала есть кровелька такая,
По которой всяка ядь, слинами смокая,
Катится с язы́ка надлежит куда вниз ей
И где быть потребно по пристойности своей;
Та мягка́ толь и тонка́, что, дрожа в гортане,
Голосу красу дает в звонком как органе.
Мнится, что довольно мудрость вышню изъявить,
Смыслящего ж можно пребезмерно удивить,
Ежели, коль ни слегка, внутренних составов
Наших токмо ряд сказать, чин и их уставов;
Человеча гласа всеприятный сей орган,
Кой на разность звонов и на красоту нам дан,
Мусикийских лир и труб роды превышает,
Следует ему из сих всяк, да возглашает.

Описать кто может нежность всех орга́нов в нас,
Коими собщаем прочим многозычный глас?
И которыми дели́м сей мы глас на части,
А на члены части те, не боясь напасти,
Чтоб ту непрерывность пресещи́, где так деля,
Да и от сечений многих оных не боля?
Что за множество гласов и толико разных
Поражает слух мой так, в звонах же не праздных?
Что за чудо! Гласы ль странны толь чрез свой закон,
Что, и как умолкнут, оставляют в слухе звон?
Так что рядом и тогда всяк член разделяю
И ни сладости в себе, ни их умаляю?
Не намерение ль мудрое в благом творце,
Смогшем всё, толико и попекшемся дельце́,
Что нам завес даровал влажный он на очи,
Тем бы нам их закрывать, найдет как тьма ночи?
А чтоб быть отверстым нашим и тогда ушам,
Да разбудят вскоре в страшны шумы по ночам?
В очи наши кто всадил небо, море, землю,
Так что кажду тварей сих видя вдруг объемлю?
Как толь в малом уде может умещаться вид
Величин огромных малостям всем без обид?
Что за сила в мозге та, коя сохраняет
Вображенное в себе и не погубляет?
По премногу книгам удивляемся затем,
Что хранят исправно прошлы бытия совсем.
Коль же мозг и память есть наша несравненна
И ничем и никогда прямо оцененна!
Всяк находит точно при потребности своей,
Сколь ни есть лет прошлых, впечатленный образ в ней.
Всяк что в той ни призовет, так то скоро придет,
Как что ни ото́шлет он, вдруг всё и отыдет:
В неизвестном месте кроется всё уходя,
Равно как, другого не могло б стеснить, радя.
Книгу вображений всяк вольно раскрывает
И, когда захочет, ту скоро закрывает
Иль прекидывает в оной все листы скоря,
От доски заглавной до доски в ней задней зря.
Представляет та ему, за прилежны иски,
Нужных самых прошлых действ верные записки.
Но слов склад всех оных, кои в памяти ум чтет,
Ни следов, ни че́рток в мозге нашем не кладет;
В книге оной вещество тонко есть и нежно,
Только ж долго пребывать прочно и надежно,
Как не удивиться вседержавной силе той
И руке премудрой, сотворившей чин такой
Из земли несродны толь! нежные толь части
Сотворившей, говорю, из земли по власти!
Как и не призна́ем благости чрез зриму мощь,
Если не объемлет грубых нас страстей здесь нощь!

В анато́мическу глубь был я не намерен
Описанием вступать: тщался быть здесь верен
Кратким, да и вкратце, изъяснением всего,
Что единым взором каждому познать с того
Всё искусство во творце, весь мир сотворившем
И в едином теле тот нашем сократившем.
Человек по телу больше мог и меньше быть.
Если б были меньше, бедствий бы в нас не избыть:
Многи зверныи скоты за́все нападали
И, конечно б, не боясь, нас они топтали.
Буде ж бы великим чрезвычайно всем быть нам,
То б обжирцы были человеки по устам;
Много б пищи мы в числе малом поглотили;
Коней и других скотов мы б не находили,
Коим бы возможно на себе нас здесь носить;
Весь бы тем порядок должно было нам смесить;
Не могли найти веществ мы себе довольных
Как к строению градских, так домов напольных;
В тягость мы б уж были в жизни и себе самим
И животным равно, сделанным для нас, другим.
Но умеренность сия человеча тела,
Вымысла премудра толь и премудра дела,
Что един сановный в величавности наш вид,
Кой из всех животных в выспренняя токмо зрит,
Отменяет нас от всех тварей тех созданных,
На потребности притом наши здесь нам данных.
Нет у нас орудий, каковы суть у зверей,
Но у нас досужество, в недостаток мнимый сей,
И действительное толь, что мы усмиряем
Лютости во всех зверях, их и покоряем.
Человек заставит ласковым к себе быть льва,
Сей к нему приходит без прошения и зва.
Он употребляет в них неких на забавы,
Укрощая и в слонах дичь и дики нравы;
И на сих он ездит, и на тиграх быстрых тех,
Преодолевает, словом, человек их всех.

Благ премудрый к нам творец сотворив толиких,
Как ни малых телом нас, так и не великих.
Благ, что умираем: неиссчетно нас число,
Жить определенно уместиться б не могло
На земном уж для числа непространном шаре;
Были б непрестанно мы и в бессмертном сваре.
Как знать? Мы б и в гордость ближе были упадать, –
Разве б особлива удержала благодать.
На падение мое в праотце взираю:
Винный и преступник уж так я умираю.
Ведаю, что смертность наша есть греха оброк,
Но благотворитель не оставит нас и в рок;
Мертвенность он нашу здесь дал нам в благодейство
И преводит так по ней в вечное блаженство.
Се хотя по правде умирать нас осудил,
Но вред в нашу ж пользу благостию обратил.
Тем, как правый судия, отдал смерти в жертву
Тело в должный час, сему б быть тогда уж мертву!

Как вода с мест горних пу́щена в верьх с шумом биет,
А прегнувшись весом, вопреки струю лиет;
Всё стремительство ее прямо–вдруг дугою;
И сама себя сечет сродною водою;
Быстроте покоя оной всей нет ни на час, –
Так жизнь наша буйна сильно подстрекает нас;
Всяк надежды полн, летя ж с ней к последней грани,
Сам в обратах, в суетах новых беспрестани,
Мнит, что уж до самых высочайших звезд взлетел.
Се ж его в едино преткновение предел,
Купно все и мысли в нем вмиг обуздавает,
С мнимыя горы как в дол смерти низвергает.
Так, как сей источник, краткий век наш весь течет:
Исподоволь, токмо ж верно смерть к себе влечет.

«B. K. Тредиаковский. Избранные произведения». Раздел «Феоптия».



pishi-stihi.ru - сегодня поговорим о стихах