«Околдованный» К. Бальмонт

1

Огулял меня Леший в лесу,
Очертил меня знахарь зеленый.
Чуть увижу небес полосу,
В оба уха бросает мне звоны.

      У деревьев закидистый звон,
      Не похож он на наш колокольный.
      Кто захвачен, качается он,
      Над самим над собою не вольный.

Я направо качнусь – и стою,
Я налево качнусь – и блуждаю.
Разрешит ли кто участь мою,
Иль прикован к лесному я краю?

      Я к стволу – и хлестнула сосна,
      Я к другому – слепит меня ива.
      И лесная звонит глубина,
      И травинки звенят торопливо.

Я скрепился, иду напролом,
Муть с ветвей, из зеленых кропилен.
Я очнулся в болоте немом,
Только сзади мне ухает филин.

2

День ли? Ночь ли? Что же это?
К кочке с кочки шаткий путь.
Пламя заревного цвета.
Не пожар ли где-нибудь?

      Нет, мгновения считая,
      Месяц высчитал свой час.
      Не луна взошла златая,
      А огромный красный глаз.

Круглый, огненный, кровавый,
Перемешан с тусклой мглой.
Свет неверный и лукавый
Над болотною землей.

      Все же вижу, точно сонный
      Из далекого окна,
      Как дрожит уединенный
      Слой над жижей зыбуна.

Этот слой травы на глыбе,
Недоступной для ноги,
Точно зверь, что всплыл из зыби,
Хочет глянуть, где враги.

      На спине его шерстистой
      Проступает седина.
      Весь он, мшистый и сквозистый,
      Явно с дьявольского дна.

Грязно-серый кустик вьется,
Это пьяная трава,
Что бесплодницей зовется,
А сама всегда жива.

      Вон звездится звездоплавка,
      Лихорадочный просол,
      Вон скрипучка, вон удавка,
      Вон хомячий усокол.

Дымно-чахлый встал ракитник,
Змееглаз глядит, шурша,
И расцвел белокопытник,
Двоелистная душа.

      Шаткий мир, где все изнанка,
      Не найдешь нигде лица.
      Но явилась Болотнянка,
      Дочь болотного отца.

В царстве зыби мудроженка,
Змееперевязь на лбу.
Подошла, смеется тонко
И велит мне жить в гробу.

      Вся болотная могила
      Заходила ходуном.
      Без церковного кадила
      Венчан я с болотным дном.

3

Я узнал, как дышат корни всех растений,
Я узнал, что в топи, на болотном дне,
Летопись хранится тысяч лет, ступени
Храмов, восходящих к синей вышине.

      И когда вверху, в цвету, шумят деревья,
      Я, упавший в глубь глухого зыбуна,
      Знаю, что мое болотное кочевье
      Сменится другим, – и песня мне слышна.

Сборник «Моё – ей» (1923).