«Ордалии» К. Бальмонт

1

Я стал как тонкий бледный серп Луны,
В ночи восстав от пиршества печалей.
Долг. Долг. Должна. Я должен. Мы должны.

Но я пришел сюда из вольных далей.
Ты, Сильный, в чье лицо смотрю сейчас,
Пытуй меня, веди путем ордалий.

В мои глаза стремя бездонность глаз,
К ордалиям он вел тропинкой сонной:
Весы, огонь, вода, полночный час,

Отрава, плуг в отрезе раскаленный,
Сосуд с водой, где идол вымыт был,
Змея, и губы, и цветок замгленный.

Их десять, страшных, в капище, кадил,
Их десять, совершеннейших пытаний,
Узлов, острий, их десять в жерлах сил.

Вот, углубилось зеркало гаданий.
Став на весы, качался я, звеня,
Был взвешен, найден легче воздыханий.

Прошел через сплетения огня,
И, вскрикнув, вышел с ликом обожженным.
В воде, остыв, забыл о цвете дня.

В полночный час я весь был запыленным,
Меж тем как к Тайной Вечери я шел.
Я выпил яд, и утонул в бездонном.

Горячим плугом, возле серых сел,
Вспахал такую пашню, что поныне
Там только жгучий стебель рос и цвел.

Сосуд с водой, где идол был, в гордыне
Я опрокинул, влага потекла,
Семь дней пути лишь цвет цветет полыни.

Змея свила мне тридцать три узла,
И я возник посмешищем дракона,
Дробя собой без счета зеркала.

Я губы пил, но я не видел лона,
К которому я весь приник, дрожа,
Отверг губами губы, в вихре стона.

И длинная означилась межа,
На ней цветок был, царственник замгленный,
Коснулся, цвет его был шар ежа.

Я десять воплей издал исступленный,
Я десять, в пытке, разорвал узлов,
И был один, дрожащий, побежденный.

А в зыбях сна был гул колоколов.

2

О, то был час, – о, то был час,
Когда кошмары, налегая,
Всю смелость выпивают в нас, –
Но быстро опознал врага я.

Был в вихре вражьих голосов,
Но шел путем ведуще-тесным,
И при качании весов
Был найден ценно-полновесным.

Как золотистое зерно,
Как самородок, в прахах цельный,
Как многозмейное звено,
Что держит якорь корабельный.

3

Не рыдая, дождался я огненных рдяных ордалий,
      Не вздыхая, смотрел, как горит, раздвигаясь, костер,
Самоскрепленный дух – как клинок из отточенной стали,
      Человеческий дух в испытаньях бывает хитер.

Я припомнил, как в дни возвещений, что знала Кассандра,
      Человеческий ток был сожжен в прославленье погонь,
Я припомнил тот знак, при котором, горя, саламандра
      Не сгорает, а лишь веселит заплясавший огонь.

И взглянув как Весна, я взошел в задрожавшее пламя,
      Отступила стена, отступила другая стена,
Через огненный путь я пронес многоцветное знамя,
      И, не тронут огнем, наклонился к кринице без дна.

4

И помолясь святой водице,
Ее ничем не осквернил.
От благ своих дал зверю, птице,
Был осребрен от звездных сил.

Был позлащен верховным Шаром,
Что Солнцем назвал в песне я.
Предупреждающим пожаром
Я был в провалах Бытия.

5

Полночный час я весь окутал в тучи,
Поил в ночи, для должных мигов, гром,
Псалмы души зарнились мне, певучи,
И колосились молнии кругом.

Насущный хлеб от злой спасая чары,
Я возлюбил небесное гумно,
И я восполнил звездные амбары,
Им принеся душистое зерно.

6

Ах, яд в отравных снах красив,
      И искусился ядом я.
Но выпил яд, заговорив,
Я им не портил стебли нив,
В свой дух отраву мысли влив,
      Я говорил: Душа – моя.

О, я других не отравлял,
      Клянусь, что в этом честен стих.
И может быть, я робко-мал,
Но я в соблазн ядов не впал,
Я лишь горел, перегорал,
      Пока, свечой, я не затих.

Я с Богом не вступаю в спор,
      Я весь в священной тишине.
На полноцветный став ковер,
Я кончил с ядом разговор,
И не отравлен мой убор,
      Хоть в перстне – яд, и он – на мне.

7

Узнав, что в плуге лезвие огня,
Я им вспахал, для кругодневья, поле,
Колосья наклоняются, звеня,
Зернится разум, чувства – в нежной холе.

Люблю, сохой разъятый, чернозем,
Люблю я плуг, в отрезе раскаленный,
С полей домой, вдвоем, мы хлеб несем,
Я и она, пред кем я раб влюбленный.

8

Сосуд с водой, где идол был,
      Где идол вымыт был до бога,
Я освятил крестом стропил,
      Поставил в глубине чертога.

И он стоит, закрыв глаза,
      В своей красе необычаен,
Его задумала гроза,
      Он быстрой молнией изваян.

9

Жезл, мой жезл, которым скалы
      Разверзал я для ручья,
Брошен. Поднят. И опалы
      Светят сверху. Где змея?

Жезл, мой жезл, которым царства
      Укреплял я в бытии,
Блещет. Кончены мытарства.
      Сплел с жезлом я две змеи.

10

Румяные губы друг другу сказали,
      В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не чужды печали,
      Все ж мед благовонен и густ.

И если цветы, расцветая, блистая,
      Все ж ведают, в веснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный, молитва святая,
      Что ты прочитал наизусть…

Красивы нелгущие влажные неги,
      Целуй поцелуи до дна,
Красивы уста и застывшие в снеге
      Сомкнутья смертельного сна.

Смотри, как торжественно стройны и строги
      Твои, перешедшие мост,
Твои дорогие, на Млечной Дороге
      Идущие волею звезд.

11

И если вправду царственник замгленный
Последний есть среди цветов цветок,
Его шипы дают нам плат червленый,
Волшебный плат, махни – и вот поток.

Не слез поток, а полноводье тока,
В котором все, что жаждут без конца,
Придя, испьют, придя, вздохнут глубоко,
И примут сказку вод в черты лица.

Забвенные, как голос грезы звонной,
Как луч в ночи, пришедший с высоты,
Они возьмут тот царственник замгленный.
И так пойдут. Возьми его и ты.

12

Так видел я, во сне ли, наяву ли,
Видение, что здесь я записал,
И весь, душой, я был в Пасхальном гуле.

За звоном звон, как бы взнесенный вал,
Гудя и убежденно возрастая,
Дивящуюся мысль куда-то мчал.

Как будто обручалась молодая
Луна с Звездой в заутрени Небес,
И млели мраки, сладко в Солнце тая.

Привет, огонь, вода, и луг, и лес,
Ты, капля крови, цветик анемона,
Цвети, привет, я верю в путь чудес.

Я малый звук в великих зыбях звона.

Сборник «Ясень» (1916).