«Портной» И. Никитин

Пали на долю мне песни унылые,
Песни печальные, песни постылые,
Рад бы не петь их, да грудь надрывается,
Слышу я, слышу, чей плач разливается:
Бедность голодная, грязью покрытая,
Бедность несмелая, бедность забытая, –
Днём она гибнет, и в полночь, и за полночь,
Гибнет она – и никто нейдёт на помочь,
Гибнет она – и опоры нет волоса,
Тёплого сердца, знакомого голоса…
Горький полынь – эта песнь невесёлая,
Песнь невесёлая, правда тяжёлая!
Кто здесь узнает кручину свою?
Эту я песню про бедность пою.

I

Мороз трещит, и воет вьюга,
И хлопья снега друг на друга
Ложатся, и растёт сугроб.
И молчаливый, будто гроб,
Весь дом промёрз. Три дня забыта,
Уж печь не топится три дня,
И нечем развести огня,
И дверь рогожей не обита,
Она стара и вся в щелях;
Белеет иней на стенах,
Окошко инеем покрыто,
И от мороза на окне
Вода застыла в кувшине.
Нет крошки хлеба в целом доме,
И на дворе нет плахи дров.
Портной озяб. Он нездоров
И головой поник в истоме.
Печальна жизнь его была,
Печально молодость прошла,
Прошло и детство безотрадно:
С крыльца ребёнком он упал,
На камнях ногу изломал,
Его посекли беспощадно…
Не умер он. Полубольным
Всё рос да рос. Но чем кормиться?
Что в руки взять? Чему учиться?
И самоучкой стал портным.
Женился бедный, – всё не радость:
Жена недолго пожила
И Богу душу отдала
В родах под Пасху. Вот и старость
Теперь пришла. А дочь больна,
Уж кровью кашляет она.
И всё прядёт, прядёт всё пряжу
Иль молча спицами звенит,
Перчатки вяжет на продажу,
И всё грустит, и всё грустит.
Робка, как птичка полевая,
Живёт одна, живёт в глуши,
В глухую полночь, чуть живая,
Встаёт и молится в тиши.

II

Мороз и ночь. В своей постели
Не спит измученный старик.
Его глаза глядят без цели,
Без цели он зажёг ночник,
Лежит и стонет. Дочь привстала
И посмотрела на отца:
Он бледен, хуже мертвеца…
«Что ж ты не спишь?» – она сказала.
– «Так, скучно. Хоть бы рассвело…
Ты не озябла?» – «Мне тепло…»
И рассвело. Окреп и холод.
Но хлеба, хлеба где добыть?
Суму надеть иль вором быть?
О, будь ты проклят, страшный голод!
Куда идти? Кого просить?
Иль самого себя убить?
Портной привстал. Нет, силы мало!
Все кости ноют, всё болит;
Дочь посинела и дрожит…
Хотел заплакать, – слёз не стало…
И со двора, в немой тоске,
Побрёл он с костылём в руке.
Куда? Он думал не о пище,
Шёл не за хлебом, – на кладбище,
Шёл бить могильщику челом;
Он был давно ему знаком.
Но как начать? Неловко было…
Портной с ним долго толковал
О том о сём, а сердце ныло…
И наконец он шапку снял:
«Послушай, сжалься, ради Бога!
Мне остаётся жить немного;
Нельзя ли тут вот, в стороне,
Могилу приготовить мне?»
– «Ого! – могильщик улыбнулся. –
Ты шутишь иль в уме рехнулся?
Умрёшь – зароют, не грусти…
Грешно болтать-то без пути…»
– «Зароют, друг мой, я не спорю.
Ведь дочь-то, дочь моя больна!
Куда просить пойдёт она?
Кого?.. Уж пособи ты горю!
Платить-то нечем… я бы рад,
Я заплатил бы… вырой, брат!..»
– «Земля-то, видишь ты, застыла…
Рубить-то будет нелегко».
– «Ты так… не очень глубоко,
Не очень… всё-таки могила!
Просить и совестно – нужда!»
– «Пожалуй, вырыть не беда».

III

И слёг портной. Лицо пылает,
В бреду он громко говорит,
Что Божий гнев ему грозит,
Что грешником он умирает,
Что он повеситься хотел
И только Катю пожалел.
Дочь плачет: «Полно, ради Бога!
У нас тепло, обита дверь,
И чай налит: он есть теперь,
И есть дрова, и хлеба много, –
Всё дали люди… Встань, родной!»
И вот встаёт, встаёт портной.
«Ты понимаешь? Жизнь смеётся,
Смеётся… Кто тут зарыдал?
Не кашляй! Тише! Кровь польётся…»
И навзничь мёртвым он упал.

Декабрь 1860 г.