«Послание цензору» А. Пушкин

Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для Москвы.
У нас писатели, я знаю, каковы;
Их мыслей не теснит цензурная расправа,
И чистая душа перед тобою права.

Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
Нередко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный толкователь,
Хвостова, Буниной единственный читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое встревожит:
Кто английской роман с французского преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам шутя –
До них нам дела нет; а ты читай, бесися,
Зевай, сто раз засни – а после подпишися.

Так, цензор мученик; порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да связь утратя в них, ищи ее с начала,
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
Учтивых остряков затейливую дань.

Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.

А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?
Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;
Не понимая нас, мараешь и дерешь;
Ты черным белое по прихоти зовешь;
Сатиру пасквилем, поэзию развратом,
Глас правды мятежом, Куницына Маратом.
Решил, а там поди, хоть на тебя проси.
Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,
Благодаря тебя, не видим книг доселе?
И если говорить задумают о деле,
То, славу русскую и здравый ум любя,
Сам государь велит печатать без тебя.
Остались нам стихи: поэмы, триолеты,
Баллады, басенки, элегии, куплеты,
Досугов и любви невинные мечты,
Воображения минутные цветы.
О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,
Не проклинал твоей губительной секиры?
Докучным евнухом ты бродишь между муз;
Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,
Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный –
Ничто не трогает души твоей холодной.
На все кидаешь ты косой, неверный взгляд.
Подозревая все, во всем ты видишь яд.
Оставь, пожалуй, труд, нимало не похвальный:
Парнас не монастырь и не гарем печальный,
И право никогда искусный коновал
Излишней пылкости Пегаса не лишал.
Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы –
Осмеивать закон, правительство иль нравы,
Тот не подвергнется взысканью твоему;
Тот не знаком тебе, мы знаем почему –
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
Что нужды? их и так иные прочитали.
Но ты свое несешь, и в наш премудрый век
Едва ли Шаликов не вредный человек.
За чем себя и нас терзаешь без причины?
Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?
Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.
В глазах монархини сатирик превосходный
Невежество казнил в комедии народной,
Хоть в узкой голове придворного глупца
Кутейкин и Христос два равные лица.
Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры
Их горделивые разоблачал кумиры;
Хемницер истину с улыбкой говорил,
Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,
Киприду иногда являл без покрывала –
И никому из них цензура не мешала.
Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни
С тобой не так легко б разделались они?
Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:
Дней Александровых прекрасное начало.
Проведай, что в те дни произвела печать.
На поприще ума нельзя нам отступать.
Старинной глупости мы праведно стыдимся,
Ужели к тем годам мы снова обратимся,
Когда никто не смел отечество назвать,
И в рабстве ползали и люди и печать?
Нет, нет! оно прошло, губительное время,
Когда Невежества несла Россия бремя.
Где славный Карамзин снискал себе венец,
Там цензором уже не может быть глупец…
Исправься ж: будь умней и примирися с нами.

«Все правда, – скажешь ты, – не стану спорить с вами:
Но можно ль цензору по совести судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно – а я нередко плачу,
Читаю да крещусь, мараю наудачу –
На все есть мода, вкус; бывало, например,
У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети.
Я бедный человек; к тому ж жена и дети…»

Жена и дети, друг, поверь – большое зло:
От них все скверное у нас произошло.
Но делать нечего; так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно,
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.

<1822>

Анализ стихотворения Пушкина «Послание цензору»

Пушкинское наследие сохранило для истории имена чиновников, цензуровавших литературные труды автора и его современников. В небольшом списке выделяется имя А.С. Бирукова, которому посвящены два стихотворных послания. Первое, написанное в 1822 г., по своему сатирическому пафосу сближается с памфлетом. Во втором из текстов, появившемся двумя годами позднее, на смену сарказму приходят мягкая ирония и примирительные интонации. Лирический герой признает, что в предыдущем обращении вспылил и «говорил немного крупно». За что ему пришлось извиняться?

Зачин первого «Послания» открывается перифразами: адресат получает сомнительный титул сурового «сторожа Муз» и столь же нелестную характеристику притеснителя, «гонителя». Герой-поэт не собирается выступать против цензуры как таковой, облекая мысль в ироничный афоризм. Не все европейские нововведения приживутся на российской почве, и литераторы учитывают особенности отечественного менталитета.

По роду службы чиновнику надлежит внимательно изучать второсортные художественные произведения. Малоинтересные, скучные обязанности, которые взял на себя адресат, вызывают сочувствие лирического «я». Создавая комичный образ цензора-«мученика», насмешливый автор оставляет едкие замечания, касающиеся бессодержательных творений обделенных талантом современников.

Идеальный образ цензора, просвещенного гражданина и убежденного патриота, создан в четвертой строфе. Он являет собой золотую середину: соблюдая законы, честный служащий не препятствует, а способствует развитию литературного процесса. Суммируя положительные качества «друга писателю», поэт привлекает пять однородных сказуемых, выраженных краткими прилагательными.

Образ реального чиновника далек от идеального портрета. Содержание пятой строфы изобилует пейоративными характеристиками. Среди неодобрительных оценок выделяются образы, окрашенные восточным колоритом. Придирчивый исполнитель сравнивается с надоедливым евнухом, охраняющим «гарем печальный». Фрагмент заканчивается назидательным замечанием: адресату следует быть умнее, смелее и снисходительнее.

Поэт моделирует оправдательную речь цензора – человека робкого, задавленного жизненными обстоятельствами и страшащегося начальственного гнева.

Стихотворение завершает высокомерная реплика субъекта речи, которая содержит аллюзии, отсылающие читателя к басне Крылова. Если адресату нельзя покинуть пост, то следует окружить себя умными помощниками, исправляющими ошибки своего патрона.