«Представление» И. Бродский

Михаилу Николаеву

Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга – запятая.
Вместо горла – темный вечер. Вместо буркал – знак деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.

            Вот и вышел гражданин,
            достающий из штанин.

            «А почем та радиола?»
            «Кто такой Савонарола?»
            «Вероятно, сокращенье».
            «Где сортир, прошу прощенья?»

Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах – папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.

            Прячась в логово свое
            волки воют «Ё-мое».

            «Жизнь – она как лотерея».
            «Вышла замуж за еврея».
            «Довели страну до ручки».
            «Дай червонец до получки».

Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним – меццо-сопрано.
В продуктовом – кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.

            Хорошо, утратив речь,
            встать с винтовкой гроб стеречь.

            «Не смотри в глаза мне, дева:
            все равно пойдешь налево».
            «У попа была собака».
            «Оба умерли от рака».

Входит Лев Толстой в пижаме, всюду – Ясная Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
Он – предшественник Тарзана: самописка – как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским частоколом.
Се – великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.

            Чудо-юдо: нежный граф
            превратился в книжный шкаф!

            «Приучил ее к минету».
            «Что за шум, а драки нету?»
            «Крыл последними словами».
            «Кто последний? Я за вами».

Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят «Какая лажа» или «Сладкое повидло».
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет «Аврора»,
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.

            Ой ты, участь корабля:
            скажешь «пли!» – ответят «бля!»

            «Сочетался с нею браком».
            «Все равно поставлю раком».
            «Эх, Цусима-Хиросима!
            Жить совсем невыносимо».

Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик.
Глянь – набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.

            Ветер свищет. Выпь кричит.
            Дятел ворону стучит.

            «Говорят, открылся Пленум».
            «Врезал ей меж глаз поленом».
            «Над арабской мирной хатой
            гордо реет жид пархатый».

Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка… Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.

            Друг-кунак вонзает клык
            в недоеденный шашлык.

            «Ты смотрел Дерсу Узала?»
            «Я тебе не все сказала».
            «Раз чучмек, то верит в Будду».
            «Сукой будешь?» «Сукой буду».

Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: «Как живете!» И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буонаротти – ни черта на обороте.

            Пролетарии всех стран
            Маршируют в ресторан.

            «В этих шкарах ты как янки».
            «Я сломал ее по пьянке».
            «Был всю жизнь простым рабочим».
            «Между прочим, все мы дрочим».

Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: «Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом».
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.

            Входишь в спальню – вот те на:
            на подушке – ордена.

            «Где яйцо, там – сковородка».
            «Говорят, что скоро водка
            снова будет по рублю».
            «Мам, я папу не люблю».

Входит некто православный, говорит: «Теперь я – главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то – в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая – мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон – исчадье джаза».

            И лобзают образа
            с плачем жертвы обреза…

            «Мне – бифштекс по-режиссерски».
            «Бурлаки в Североморске
            тянут крейсер бечевой,
            исхудав от лучевой».

Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни
и вполголоса по-русски произносят: «Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но – не хватит алфавита. И младенец в колыбели,

            слыша «баюшки-баю»,
            отвечает: «мать твою!»

            «Влез рукой в шахну, знакомясь».
            «Подмахну – и в Сочи». «Помесь
            лейкоцита с антрацитом
            называется Коцитом».

Входят строем пионеры, кто – с моделью из фанеры,
кто – с написанным вручную содержательным доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают «Русский бальный» и вбегают в избу к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.

            Что попишешь? Молодежь.
            Не задушишь, не убьешь.

            «Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду».
            «Я с ним рядом срать не сяду».
            «А моя, как та мадонна,
            не желает без гондона».

Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:

            «Инвалид, а инвалид.
            У меня внутри болит».

            «Ляжем в гроб, хоть час не пробил!»
            «Это – сука или кобель?»
            «Склока следствия с причиной
            прекращается с кончиной».

Входит Мусор с криком: «Хватит!» Прокурор скулу квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в «сезаме».
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.

            Знать, надолго хватит жил
            тех, кто головы сложил.

            «Хата есть, да лень тащиться».
            «Я не блядь, а крановщица».
            «Жизнь возникла как привычка
            раньше куры и яичка».

Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?

            Эх, даешь простор степной
            без реакции цепной!

            «Дайте срок без приговора!»
            «Кто кричит: „Держите вора!”?»
            «Рисовала член в тетради».
            «Отпустите, Христа ради».

Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
Исключив сердцебиенье – этот лепет я в кавычках –
ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,

            кто пророс густой травой.
            Впрочем, это не впервой.

            «От любви бывают дети.
            Ты теперь один на свете.
            Помнишь песню, что, бывало,
            я в потемках напевала?

            Это – кошка, это – мышка.
            Это – лагерь, это – вышка.
            Это – время тихой сапой
            убивает маму с папой».

1986 г.

Анализ поэмы

«Представление» И. А. Бродского – уникальное явление в русской поэзии. Эта поэма была написана в 1986 году. Читатель возвышенный и привыкший к изящному языку, вероятно, встретив в ней обсценную лексику, может усомниться оскорбиться и прекратить чтение. Однако делать этого не стоит, поскольку поэма представляет собой произведение исключительной художественной ценности.

Сначала рассмотрим структуру поэмы. Произведение состоит из 16 строф. Строфа в свою очередь представляет собой сложный комплекс из нескольких частей: сначала идут 4 длинные строки, рифмующиеся перекрёстно, потом ещё две длинные строки с парной рифмой, за ними – две короткие строки с той же рифмовкой. Затем следует ещё одно четверостишие с парной рифмой. Таким образом, общая схема строфы выглядит так: abab cc dd eeff. Исключение – последняя строфа, включающая в себя два коротких четверостишия. Стихотворный размер напоминает многостопный хорей.

Что касается содержания стихотворения, то для его подробного анализа потребуется немало времени, так как поэту удалось вписать в него множество явлений, типажей и вещей в гиперболизированных сатирических образах и метафорах.

Поэма построена в виде сценария пьесы. Почти каждая строфа начинается с анафоры «Входит…», и читатель видит, как по очереди на сцене появляются известные персонажи и разыгрывают свою роль. Стремительно меняются декорации, в которых читатель или зритель этого безумного фарса узнаёт просторы покинутой Бродским России. Где-то из-за кулис слышится нестройный хор массовки, которая изображает голос народа – неприличные выкрики и шепотки.

Главные приёмы, которые Иосиф Александрович использует в этом произведении, – гипербола и метафора. Вот как, например, поэт рисует гротескный образ чинуши в первой строфе:

…Знак допроса вместо тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга – запятая.
Вместо горла – темный вечер. Вместо буркал – знак деленья.

Мы видим полностью обезличенное существо, напоминающее пустой костюм в одном из эпизодов романа «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова.

Метафоры служат для ироничного упоминания известных читателю персонажей. В следующем образе легко угадывается фигура В. И. Ленина в Мавзолее:

Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.

Различные исторические деятели в этой поэме приобретают черты преувеличенно комичные. Но это горькая ирония. Действительно, тяжело видеть как, например, произведения великого писателя превращаются в предмет мебели («нежный граф превратился в книжный шкаф…»). Страшно понимать, что в руках спесивых бюрократов оказалось опаснейшее оружие («Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. Они пляшут и танцуют…»). Подобных отсылок к историческим реалиям ещё много в тексте поэмы.

Может быть, это произведение слишком жестоко высмеивает обстановку в России конца XX века. Однако, в этом заключается его цель – привлечь внимание к проблемам, чтобы найти их решение. Пусть для этого применяются хулиганские выходки, грубые словечки и оскорбительные образы. Поэт выступает как зеркало, показывая, пусть и преувеличенно, недостатки общества в надежде, что они будут исправлены.

Автор: Иосиф Бродский Поэмы ✑