«Праздник забвения» М. Лохвицкая

(Средневековая поэма)

I

О, как бесцветна жизнь моя!
С утра – от пряжи ноют руки,
С утра одна томлюся я
От одиночества и скуки.

	Ползет лениво день за днем,
	Пустые радости так редки:
	Случайный гость заглянет в дом,
	Иль вечеринка у соседки.

Мой муж со мной не тратит слов,
Ему в застенке дела много.
С толпой заплечных мастеров –
Пытать и жечь «во славу Бога».

	Всегда угрюм, всегда брюзглив,
	В добро давно утратив веру,
	Со мной он холодно-ревнив
	И подозрителен не в меру.

Не знаю я, что значит смех.
В окно не смею бросить взора.
Наш дом – страшилище для всех,
Преддверье смерти и позора.

	Я слышу стоны, слышу плач,
	И криком жертв должна внимать я:
	«Проклятие тебе, палач!»
	И с палачом делить проклятья.

О, как ничтожны дни мои!
Шей, вышивай, пряди без толку,
Тоску и злобу затаи
Да корчь усердно богомолку.

	Не сможешь – ведьмой назовут,
	А там, как всем, одна дорога,
	Тюрьма допрос, мученья, суд –
	И дни костра «во славу Бога».

И нечем жить. А смерть не ждет.
Я изнываю… Солнца, света!..
Мертвящей жизни давит гнет,
И нет исхода, нет ответа!

II

«Помочь тебе, друг мой, хотела бы я,
	Недуг твой давно мне знаком», –
Сказала Инесса, подруга моя,
	Ко мне заглянув вечерком.

«О друг мой, тебе я могла бы помочь,
	Лишь только скажи, повели,
И будешь со мной в эту долгую ночь
	Далеко от скучной земли.

Мы тихо скользнем в заповедную даль,
	Незримо, неслышно для всех.
Узнаем восторги, узнаем печаль,
	Истому нездешних утех.

Я тайной владею; открыла мне мать
	Могущество власти своей.
Я грозы и ливни могу вызывать
	И слать их на жатвы полей.

Хочу – и надвинутся тучи, как щит,
	На ясную неба лазурь,
И гром загрохочет, и вихрь загудит,
	И стоны послышатся бурь.

И воронов черных несметная рать
	Завьется в сиянье луны…
Ты хочешь ли ПРАЗДНИК ЗАБВЕНЬЯ узнать,
	Увидеть бессмертные сны?

Уйдем же туда, в заповедную даль,
	Где с воплями борется смех.
Где будут восторги и будет печаль
	Истома нездешних утех!..»

III

Раздвинулись стены. Пред нами сверкал
Пурпурными тканями убранный зал;
Их тяжкие складки казались красней,
Кровавясь под блеском несметных огней.

Мы поздно явились. Окончился бал.
Но воздух от пляски еще трепетал.
И музыки сладкой и нежной, как сон,
Стихал, замирая, серебряный звон.

Собрание странное видели мы:
С людьми здесь смещались исчадия тьмы,
Инкубы и ларвы, меж ведьм без числа
Вилися бесшумно, как призраки зла.

И наши тут были. Узнали мы их.
Среди опьяневших, безумных, нагих,
И тех, что с давнишних считалися пор
За лучших из жен, дочерей и сестер…

Вампиров мне сердце прожгла красота!
Вампиров, как маки, сияли уста,
Как маки кладбища на мраморе плит,
Алели и рдели меж бледных ланит.

И вспухшие губы, пятная любовь,
В лобзаньях по капле вбиравшие кровь,
Змеились улыбкой, дразнили мечты,
Сулили восторг неземной красоты…

Мы ждали. – И миг несказанный настал,
И кто-то, суровый, пред нами предстал,
В венце и порфире, одетый в виссон,
Зловеще-багровым огнем окружен.

И все мы, объятые чувством одним,
Невольно во прахе склонились пред ним.
Но молча и гордо проследовал он
Туда, где сиял раззолоченный трон.

И арфу он взял, и на арфе играл,
И звуками скорби наполнился зал.
И вздохи той песни росли и росли,
И в царство печали меня унесли!

Он пел о растущих над бездной цветах,
О райских, закрытых навеки, вратах,
И был он прекрасен, и был он велик,
В нем падшего ангела чудился лик.

И дрогнуло сердце отзывной струной,
Далекое вновь пронеслось предо мной,
Как будто, завесу над прошлым моим
Рассек лучезарным мечом серафим.

И вспомнилось время безгрешных годов
Небесных мечтаний, божественных снов,
Унылую жизнь озаривших едва, –
И детской молитвы святые слова…

И плакали, тесной сомкнувшись стеной,
В отчаянье общем и в муке одной,
Бесплотные духи и дети земли,
Что крест свой нести до конца не могли.

О, сколько страданий воскресло вокруг!
Расширенных взоров, ломаемых рук…
И крик матерей, и рыдания вдов,
Мольбы и проклятья, и скрежет зубов.

«Все то же; их горем не тронута я!» –
Сказала Инесса, подруга моя.
«Оставим стенанья юдоли земной,
Мы здесь собралися для цели иной». –

И гроздья она обвила вкруг чела,
И кубок янтарным вином налила,
Высоко взметнула бокал золотой
И стала, блистая своей наготой.

И все оживилось и ринулось вдруг,
Сцепился, завился ликующий круг, –
И бубны звучали, и слышался смех
Средь царства печали рожденных утех…

IV

Я не помню – когда и не знаю – зачем,
Я очнулась в юдоли земной.
И весь мир мне казался безлюден и нем,
Мне, вкусившей от жизни иной.

И опять потянулись бесцветные дни
Лицемерных молитв и труда.
Все – как прежде, но чистые грезы одни
Не вернутся ко мне никогда.

И со смехом теперь я предстану на суд,
И на пытке не выдам сестер.
Пусть терзают и жгут, пусть на площадь ведут,
Я спокойно взойду на костер.

И скажу я: «Знаком ли вам, дети земли,
Наслажденья восторг неземной,
Тех, что крест свой нести до конца не могли
И вкусили от жизни иной?

Вы знавали ль мгновенья бессмертные тех,
Кто – меж скукой земли и грехом –
Дерзновенно и радостно выбрали грех
И пред смертью не плачут о нем? –

Но слыву я примерной и доброй женой,
И не говор мне страшен людской;
Я бледна, я больна от печали одной,
Я томлюсь безысходной тоской.

И спешу я во храм, но, смущенная, там,
Как пред дверью с забытым ключом,
Я не смею и взоры поднять к небесам,
И не в силах просить ни о чем.

Я молитву начну и не кончу ее, –
Струны арфы послышатся мне.
И звучит, и вливается в сердце мое
Чей-то голос в немой тишине.

Чей-то голос звучит, чей-то голос поет
О величье тернистых дорог,
Серых дней и забот, чей безропотный гнет
Пред Всевышним, как подвиг, высок.

Он твердит о ничтожестве бренных утех,
О раскаянье, жгущем сердца.
И дрожу я, и вижу, что страшен мой грех,
Что страданью не будет конца.

И холодные плиты под сумраком ниш
Тайных слез окропляет роса.
О мой Боже! Ты благ, Ты велик, Ты простишь
И над бездной блеснут небеса!

1896–1898 гг.
Сборник «Стихотворения. Том II».