«Разговор с фининспектором о поэзии» В. Маяковский
Гражданин фининспектор!
Простите за беспокойство.
Спасибо…
не тревожьтесь…
я постою…
У меня к вам
дело
деликатного свойства:
о месте
поэта
в рабочем строю.
В ряду
имеющих
лабазы и угодья
и я обложен
и должен караться.
Вы требуете
с меня
пятьсот в полугодие
и двадцать пять
за неподачу деклараций.
Труд мой
любому
труду
родствен.
Взгляните –
сколько я потерял,
какие
издержки
в моем производстве
и сколько тратится
на материал.
Вам,
конечно, известно
явление «рифмы».
Скажем,
строчка
окончилась словом
«отца»,
и тогда
через строчку,
слога повторив, мы
ставим
какое-нибудь:
л а м ц а д р и ц а-ца.
Говоря по-вашему,
рифма –
вексель.
Учесть через строчку! –
вот распоряжение.
И ищешь
мелочишку суффиксов и флексий
в пустующей кассе
склонений
и спряжений.
Начнешь это
слово
в строчку всовывать,
а оно не лезет –
нажал и сломал.
Гражданин фининспектор,
честное слово,
поэту
в копеечку влетают слова.
Говоря по-нашему,
рифма –
бочка.
Бочка с динамитом.
Строчка –
фитиль.
Строка додымит,
взрывается строчка, –
и город
на воздух
строфой летит.
Где найдешь,
на какой тариф,
рифмы,
чтоб враз убивали, нацелясь?
Может,
пяток
небывалых рифм
только и остался
что в Венецуэле.
И тянет
меня
в холода и в зной.
Бросаюсь,
опутан в авансы и в займы я.
Гражданин,
учтите билет проездной!
Поэзия
– вся! –
езда в незнаемое.
Поэзия –
та же добыча радия.
В грамм добыча,
в год труды.
Изводишь
единого слова ради
тысячи тонн
словесной руды.
Но как
испепеляюще
слов этих жжение
рядом
с тлением
слова-сырца.
Эти слова
приводят в движение
тысячи лет
миллионов сердца.
Конечно,
различны поэтов сорта.
У скольких поэтов
легкость руки!
Тянет,
как фокусник,
строчку изо рта
и у себя
и у других.
Что говорить
о лирических кастратах?!
Строчку
чужую
вставит – и рад.
Это
обычное
воровство и растрата
среди охвативших страну растрат.
Эти
сегодня
стихи и оды,
в аплодисментах
ревомые ревмя,
войдут
в историю
как накладные расходы
на сделанное
нами –
двумя или тремя.
Пуд,
как говорится,
соли столовой
съешь
и сотней папирос клуби,
чтобы
добыть
драгоценное слово
из артезианских
людских глубин.
И сразу
ниже
налога рост.
Скиньте
с обложенья
нуля колесо!
Рубль девяносто
сотня папирос,
рубль шестьдесят
столовая соль.
В вашей анкете
вопросов масса:
– Были выезды?
Или выездов нет? –
А что,
если я
десяток пегасов
загнал
за последние
15 лет?!
У вас –
в мое положенье войдите –
про слуг
и имущество
с этого угла.
А что,
если я
народа водитель
и одновременно –
народный слуга?
Класс
гласит
из слова из нашего,
а мы,
пролетарии,
двигатели пера.
Машину
души
с годами изнашиваешь.
Говорят:
– в архив,
исписался,
пора! –
Все меньше любится,
все меньше дерзается,
и лоб мой
время
с разбега крушит.
Приходит
страшнейшая из амортизаций –
амортизация
сердца и души.
И когда
это солнце
разжиревшим боровом
взойдет
над грядущим
без нищих и калек, –
я
уже
сгнию,
умерший под забором,
рядом
с десятком
моих коллег.
Подведите
мой
посмертный баланс!
Я утверждаю
и – знаю – не налгу:
на фоне
сегодняшних
дельцов и пролаз
я буду
– один! –
в непролазном долгу.
Долг наш –
реветь
медногорлой сиреной
в тумане мещанья,
у бурь в кипеньи.
Поэт
всегда
должник вселенной,
платящий
на горе
проценты
и пени.
Я
в долгу
перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
багдадские небеса,
перед Красной Армией,
перед вишнями Японии –
перед всем,
про что
не успел написать.
А зачем
вообще
эта шапка Сене?
Чтобы – целься рифмой
и ритмом ярись?
Слово поэта –
ваше воскресенье,
ваше бессмертие,
гражданин канцелярист.
Через столетья
в бумажной раме
возьми строку
и время верни!
И встанет
день этот
с фининспекторами,
с блеском чудес
и с вонью чернил.
Сегодняшних дней убежденный житель,
выправьте
в энкапеэс
на бессмертье билет
и, высчитав
действие стихов,
разложите
заработок мой
на триста лет.
Но сила поэта
не только в этом,
что, вас
вспоминая,
в грядущем икнут.
Нет!
И сегодня
рифма поэта –
ласка
и лозунг,
и штык,
и кнут.
Гражданин фининспектор,
я выплачу пять,
все
нули
у цифры скрестя!
Я
по праву
требую пядь
в ряду
беднейших
рабочих и крестьян.
А если
вам кажется,
что всего делов –
это пользоваться
чужими словесами,
то вот вам,
товарищи,
мое стило,
и можете
писать
сами!
1926 г.
Анализ стихотворения Маяковского «Разговор с фининспектором о поэзии»
Многие классики русской литературы в своем творчестве пытались дать ответ на вопрос – какова же роль поэта в современном обществе? Владимир Маяковский в этом отношении не является исключением. Отвергая многие литературные приемы, так удачно используемые предшественниками, он был согласен с ними в одном: поэт в России – это человек, который способен вскрыть любые пороки общества и изменить мировоззрение людей, которые не осознают, что жизнь может быть совсем иной. Именно поэтому Маяковского, который был ярым сторонником революционных идей, возмущала та уравниловка, которую пыталась навязать советская власть. Поэт понимал, что каждый человек индивидуален, но при этом отчетливо видел, что затертый до дыр марксистский лозунг «От каждого по способностям, каждому – по труду» в советском обществе превращается в фарс.
В 1926 году Владимир Маяковский в присущей ему ироничной манере написал стихотворение под названием «Разговор с фининспектором о поэзии», в котором не только в очередной раз попытался определить роль поэта, но и доказать, что творческие люди – это отдельная каста, которую нельзя стричь под одну гребенку. Поводом для создания этого произведения стало изменение налогового законодательств, согласно которому творческая интеллигенция должна была наравне с рабочими и нэпманами отдавать часть своего дохода в пользу государства. К примеру, литераторам предлагалось платить по фиксированной ставке или же с учетом каждого полученного гонорара, который в те времена начислялся построчно. Маяковского возмутил не столько тот факт, что его вынуждают делиться и без того скромными доходами с государством, сколько сам подход к учету этих доходов – банальный, приземленный и подчеркивающий, что поэт ничем не лучше обычного крестьянина, который ежегодно должен платить налог с каждого фруктового дерева и с каждой курицы, даже если она давно сварена в борще.
Обращаясь в своем стихотворении к фининспектору, поэт подчеркивает, что «труд мой любому труду родствен». Поэтому и у него, как у автора многочисленных произведений, есть свои издержки. Однако они заключаются не в количестве исписанной бумаги и изведенных чернил, а в растрате своих душевных сил, которые непременно расходуются при создании каждого стихотворения. И если на них экономить, то толку от поэзии не будет никакого, а роль поэта в обществе сведется к обычному коммерсанту, который «тянет, как фокусник, строчку изо рта и у себя, и у других».
Маяковский отмечает, что в анкете фининспектора слишком много вопросов, которые призваны конкретизировать расходы людей, зарабатывающих себе на жизнь литературным творчеством. Но как при этом учесть то количество выкуренных папирос и те пуды соли, которые, по мнению Маяковского, приходится съедать поэтам прежде, чем на свет появится хотя бы одна достойная строчка. Кроме всего прочего, автор отмечает, что «машину души с годами изнашиваешь», после чего «приходит страшнейшая из амортизаций – амортизация сердца и души». Как посчитать при этом затраты душевных сил, необходимых для того, чтобы создать хотя бы одно стихотворение?
Маяковский убежден, что когда придет время подводить посмертный баланс, он один будет «в непролазном долгу». И речь идет не столько о деньгах и каких-то материальных благах. Автор утверждает, что он не сможет выплатить свой долг перед вселенной, так как вместо работы над новыми произведениями вынужден подсчитывать, сколько ему нужно заплатить в казну. При этом совершенно никого не интересует, какая судьба уготована его произведениям, и вспомнит ли кто-нибудь Маяковского через триста лет.
Поэтому поэт с определенной долей сарказма просит зачислить его в ряды «беднейших рабочих и крестьян», которые отдают стране больше, чем получают взамен. Финальная же строчка стихотворения и вовсе звучит, как вызов бюрократической государственной машине – «А если вам кажется, что всего делов – это пользоваться чужими словесами, то вот вам, товарищи, мое стило, и можете писать сами!».