«В магическом саду» В. Брюсов

Пошли, господь, свою отраду
Тому, кто жизненной тропой,
Как бедный нищий, мимо саду
Бредет по знойной мостовой.
Ф. Тютчев

К скамье у мраморной цистерны
Я направлял свой шаг неверный,
Но не дошел, но изнемог
И вдалеке упал на мох.

Там у бассейна в перебранке
Стояли стройные гречанки,
Я к ним взывал; мой стон для них
Был слишком чужд и слишком тих.

Вот боль затихла в свежей ране…
Но целый ад пылал в гортани!
Святыней для меня тогда
Была б студеная вода!

Я встать пытался, но напрасно.
Стонал, – все было безучастно…
И мне пригрезилось в бреду,
Что я в магическом саду.

Цветут каштаны, манят розы,
Порхают светлые стрекозы,
Над яркой роскошью куртин
Бесстрастно дышит бальзамин.

И, все ж, нигде воды ни капли!
Фонтаны смолкли и иссякли,
И, русла обнажив свои,
Пленяют камнями ручьи.

Я, мучим жаждой беспощадной,
К ручьям, ключам бросаюсь жадно,
Хватаю камни, изнемог –
И вновь упал на мягкий мох.

Что мне до всех великолепий!
Волшебный сад – жесточе степи!
Воды! воды! – и тщетный стон
Холодным эхо повторен.

10 февраля 1895 г.
Сборник «Chefs d’oeuvre», цикл «Холм покинутых святынь».

Анализ стихотворения Брюсова «В магическом саду»

Произведению 1895 г. предпослан эпиграф из тютчевского творения «Пошли, Господь, свою отраду…» Интертекстуальные связи, заявленные цитатой, распространяются на контуры лирической ситуации, только герой Тютчева наблюдает за нищим странником со стороны, а в брюсовской трактовке оба субъекта слиты в едином образе – яркого, эмоционального, обуреваемого желаниями лирического «я».

Мотив жажды, выступающий движущей силой сюжета, встречается в тютчевском наследии. Загадочное «безумье» из одноименного произведения наделено даром отыскивать подземные источники среди «пламенных песков». Неутолимые жажда и голод, возведенные в абсолют, заполоняют поэтическое пространство стихотворений Рембо, чье лирика наряду с творчеством других французских символистов повлияла на формирование художественной манеры Брюсова. Преобразуя заимствованные мотивы и обогащая текст реминисценциями, автор создает оригинальную версию, изложенную страдающим героем.

Лирический субъект ранен, почти не может передвигаться и нуждается в помощи. В портретных характеристиках преобладает лексика с семантикой нездоровья, изнеможения. Рефрен определяет позицию героя: он лежит на мшистом участке газона вдалеке от водоема. Перед раненым возникает странная фантастическая картина, в которой участвуют «стройные гречанки», окружающие «мраморный» бассейн. Неудивительно, что просьбы страдальца остаются без ответа: читатель сомневается в реальности фоновой зарисовки, да и повествователь снабжает собственный стон характеристикой «слишком чужд».

Метафорическая конструкция «ад в гортани» и сравнение воды со «святыней» определяют новое желание лирического «я» – «беспощадную» жажду. Видение, явившееся в бреду, расширяет границы вымышленного пространства. Разноцветная роскошь сада по-тютчевски равнодушна к человеческим устремлениям, что подчеркивается эпитетом «бесстрастно». Во сне герой преследует ту же цель, что наяву. Напрасные попытки напиться из ручья пробуждают раненого. Его положение остается неизменным – так же, как и жажда. Отчаянные просьбы одинокого страдальца повторяет «холодное эхо». Разозленный, раздраженный своей немощью герой отвергает прекрасные, но бесполезные видения. Непокорный, мятежный, ценящий возможность самостоятельного волеизъявления – таким предстает человек в художественном мире Брюсова.