«Я помню море пред грозою…» А. Пушкин

* * *

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!

Конец лета – начало осени 1824 г.

Анализ стихотворения Пушкина «Я помню море пред грозою…»

Знаменитый фрагмент, изображающий сцену у моря, входит в корпус лирических отступлений «Евгения Онегина». Исследователи датируют его концом лета либо началом осени 1824 г.

Анализируемому тексту предшествуют пространные рассуждения повествователя, демонстрирующие разнообразные стилистические и интонационные переходы. Элегические сетования, полушутливые советы маменькам повзрослевших дочерей, игривые мечты, миниатюрное эссе о женской красоте, выражения радости и грусти – пестрый калейдоскоп мотивов и образов, заявленный в предыдущих строфах, получает неожиданное продолжение, запоминающееся силой и серьезностью искреннего чувства.

С упомянутыми выше фрагментами анализируемый отрывок сближает лишь тема женских ножек, однако существенно смещаются акценты ее трактовки: от иронических, элегических и эротических к возвышенно-романтическим.

Лирический герой делится сокровенным воспоминанием: в его памяти возникает пасмурное море, бурные волны и фигура возлюбленной, прогуливающейся по береговой полосе. Сцена окрашена личными переживаниями субъекта речи, для передачи которых поэт обращается к мотиву зависти. Восхищенный романтик желал бы припасть к ногам своего идеала, подобно морскому прибою.

Мучительный характер мощного «порыва страстей» обусловлен невозможностью реализации своих желаний, однако причины драматического конфликта остаются за рамками лирической ситуации. Чтобы продемонстрировать силу эмоционального взрыва, автор прибегает к комплексу сравнений, обладающему эротической семантикой. Большинство элементов, составляющих ряд «женских прелестей», представляет собой устоявшиеся лексические конструкции: уста юных красавиц, чья привлекательность сродни воздействию волшебных чар, или румянец, свежий и нежный оттенок которого напоминает розу. Страстное переживание, порожденное сценой прогулки в непогоду, тревожит душу сильнее, чем шаблонные, отдающие банальностью изображения соблазнительных форм.

Исследователи не выработали единую позицию по вопросу определения автобиографической основы стихотворения. Воспоминания лирического субъекта безусловно связаны с эпизодами пребывания поэта на юге, однако пушкиноведам не удалось однозначно соотнести женский образ с конкретной личностью. В списке вероятных прототипов фигурируют имена В. Вяземской, Е. Воронцовой и М. Раевской.