«Когда кремлевскими стенами…» А. Твардовский

* * *

…Когда кремлевскими стенами
Живой от жизни огражден,
Как грозный дух он был над нами, –
Иных не знали мы имен.

Гадали, как еще восславить
Его в столице и селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, –
Так это было на земле…

Мой друг пастушеского детства
И трудных юношеских дней,
Нам никуда с тобой не деться
От зрелой памяти своей.

Да нам оно и не пристало –
Надеждой тешиться: авось
Уйдет, умрет – как не бывало
Того, что жизнь прошло насквозь.

Нет, мы с тобой другой породы, –
Минувший день не стал чужим.
Мы знаем те и эти годы
И равно им принадлежим…

Так это было: четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.

Оно не знало меньшей меры,
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.

И было попросту привычно,
Что он сквозь трубочный дымок
Все в мире видел самолично
И всем заведовал, как бог;

Что простирались
Эти руки
До всех на свете главных дел –
Всех производств,
Любой науки,
Морских глубин и звездных тел;

И всех свершений счет несметный
Был предуказан – что к чему;
И даже славою посмертной
Герой обязан был ему…

И те, что рядом шли вначале,
Подполье знали и тюрьму,
И брали власть и воевали, –
Сходили в тень по одному;
Кто в тень, кто в сон – тот список длинен, –
В разряд досрочных стариков.
Уже не баловал Калинин
Кремлевским чаем ходоков…

А те и вовсе под запретом,
А тех и нет уже давно.
И где каким висеть портретам –
Впредь на века заведено…

Так на земле он жил и правил,
Держа бразды крутой рукой.
И кто при нем его не славил,
Не возносил –
Найдись такой!

Не зря, должно быть, сын востока,
Он до конца являл черты
Своей крутой, своей жестокой
Неправоты.
И правоты.

Но кто из нас годится в судьи –
Решать, кто прав, кто виноват?

О людях речь идет, а люди
Богов не сами ли творят?

Не мы ль, певцы почетной темы,
Мир извещавшие спроста.
Что и о нем самом поэмы
Нам лично он вложил в уста?

Не те ли все, что в чинном зале.
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
«Ура! Он снова будет прав…»?

Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Великий Ленин не был богом
И не учил творить богов.

Кому пенять! Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых.

И русских воинов отвага
Ее от волжских берегов
Несла до черных стен рейхстага
На жарком темени стволов…

Мой сверстник, друг и однокашник,
Что был мальчишкой в Октябре,
Товарищ юности не зряшной,
С кем рядом шли в одной поре, –
Не мы ль, сыны, на подвиг дерзкий,
На жертвы призванной земли,
То имя – знамя в нашем сердце
По пятилеткам пронесли?

И знали мы в трудах похода,
Что были знамени верны
Не мы одни,
Но цвет народа,
Но честь и разум всей страны.

Мы звали – станем ли лукавить? –
Его отцом в стране – семье.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, –
Так это было на земле.
То был отец, чье только слово,
Чьей только брови малый знак –
Закон.
Исполни долг суровый –
И что не так,
Скажи, что так…

О том не пели наши оды.
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев…

А что подчас такие бури
Судьбе одной могли послать,
Во всей доподлинной натуре –
Тебе об этом лучше знать.

Но в испытаньях нашей доли
Была, однако, дорога
Та непреклонность отчей воли,
С какою мы на ратном поле
В час горький встретили врага…

И под Москвой, и на Урале –
В труде, лишеньях и борьбе –
Мы этой воле доверяли
Никак не меньше, чем себе.

Мы с нею шли, чтоб мир избавить,
Чтоб жизнь от смерти отстоять.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, –
Ты помнишь все, Отчизна-мать.

Ему, кто все, казалось, ведал,
Наметив курс грядущим дням,
Мы все обязаны победой,
Как ею он обязан нам…

На торжестве о том ли толки,
Во что нам стала та страда.
Когда мы сами вплоть до Волги
Сдавали чохом города.

О том ли речь, страна родная,
Каких и скольких сыновей
Не досчиталась ты. Рыдая
Под гром победных батарей…

Салют!
И снова пятилетка.
И все тесней лучам в венце.
Уже и сам себя нередко
Он в третьем называл лице.

Уже и в келье той кремлевской,
И в новом блеске древних зал
Он сам от плоти стариковской
Себя отдельно созерцал.

Уже в веках свое величье,
Что весь наш хор сулил ему,
Меж прочих дел, хотелось лично
При жизни видеть самому.

Спешил.
И все, казалось, мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала
Только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он!..

И за наметкой той вселенской
Уже как хочешь поспевай –

Не в дальних далях, – наш смоленский,
Забытый им и богом,
Женский,
Послевоенный вдовий край.

Где занесло следы поземкой
И в селах душам куцый счет,
А мать-кормилица с котомкой
В Москву за песнями бредет…

И я за дальней звонкой далью,
Наедине с самим собой,
Я всюду видел тетку Дарью
На нашей родине с тобой;

С ее терпеньем безнадежным,
С ее избою без сеней,
И трудоднем пустопорожним,
И трудоночью – не полней;

С ее дурным озимым клином
На этих сотках под окном;
И на печи ее овином
И середи избы гумном;

И ступой-мельницей домашней –
Никак. Из древности седой;
Со всей бедой –
Войной вчерашней
И тяжкой нынешней бедой.

Но и у самого предела
Тоски, не высказанной вслух,
Сама с собой – и то не смела
Душа ступить за некий круг.

То был рубеж запретной зоны,
Куда для смертных вход закрыт,
Где стража зоркости бессонной
У проходных вросла в гранит…

И, видя жизни этой вечер,
Помыслить даже кто бы смог,
Что и в Кремле никто не вечен
И что всему выходит срок…

Но не ударила царь-пушка,
Не взвыл царь-колокол в ночи,
Как в час урочный та Старушка
Подобрала свои ключи –

Ко всем дверям, замкам, запорам,
Не зацепив лихих звонков,
И по кремлевским коридорам
Прошла к нему без пропусков.

Вступила в комнату без стука,
Едва заметный знак дала –
И удалилась прочь наука,
Старушке этой сдав дела..

Сломилась ночь, в окне синея
Из-под задернутых гардин.
И он один остался с нею,
Один –
Со смертью – на один…

Вот так, а может, как иначе –
Для нас, для мира не простой,
Тот день настал,
Черту означил,
И мы давно за той чертой…

Как говорят, отца родного
Не проводил в последний путь,
Еще ты вроде молодого,
Хоть борода ползи на грудь.

Еще в виду отцовский разум,
И власть, и опыт многих лет…
Но вот уйдет отец – и разом
Твоей той молодости нет…

Так мы не в присказке, на деле,
Когда судьба тряхнула нас,
Мы все как будто постарели – в этот час.

Безмолвным строем в день утраты
Вступали мы в Колонный зал,
Тот самый зал, где он когда-то
У гроба Ленина стоял.

Стоял поникший и спокойный
С рукою правой на груди.
А эти годы, стройки, войны –
Все это было впереди;

Все эти даты, вехи, сроки,
Что нашу метили судьбу,
И этот день, такой далекий,
Как видеть нам его в гробу.

В минуты памятные эти –
На тризне грозного отца –
Мы стали полностью в ответе
За все на свете –
До конца.

И не сробели на дороге,
Минуя трудный поворот,
Что ж, сами люди, а не боги
Смотреть обязаны вперед.

Там – хороши они иль плохи –
Покажет дело впереди,
А ей, на всем ходу, эпохе,
Уже не скажешь: «Погоди!»

Не вступишь с нею в словопренья,
Когда гремит путем своим…
Не останавливалось время,
Лишь становилося иным.

Земля живая зеленела,
Все в рост гнала, чему расти.
Творил свое большое дело
Народ на избранном пути.

Страну от края и до края,
Судьбу свою, судьбу детей
Не божеству уже вверяя,
А только собственной своей
Хозяйской мудрости.

Должно быть,
В дела по-новому вступил
Его, народа, зрелый опыт
И вместе юношеский пыл.

Они как будто из-под спуда
Возникли – новый брать редут…
И что же – чудо иль не чудо, –
Дела идут не так уж худо –
И друг и недруг признают.

А если кто какой деталью
Смущен, так правде не во вред
Давайте спросим тетку Дарью –
Всего ценней ее ответ…

Но молвить к слову: на Днепре ли.
На Ангаре ль – в любых местах –
Я отмечал: народ добрее,
С самим собою мягче стал…

Я рад бывал, как доброй вести
Как знаку жданных перемен,
И шутке нынешней и песне,
Что дням минувшим не в пример.

Ах, песня в поле, – в самом деле
Ее не слышал я давно,
Уже казалось мне, что пели
Ее лишь где-нибудь в кино, –

Как вдруг от дальнего покоса
Возник в тиши вечеровой,
Воскресшей песни отголосок,
На нашей родине с тобой.

И на дороге, в темном поле,
Внезапно за душу схватив,
Мне грудь стеснил до сладкой боли
Тот грустный будто бы мотив…

Я эти малые приметы
Сравнил бы смело с целиной
И дерзким росчерком ракеты,
Что побывала за Луной…

За годом – год, за вехой – веха,
За полосою – полоса.
Нелегок путь.
Но ветер века –
Он в наши дует паруса.

Вступает правды власть святая
В свои могучие права,
Живет на свете, облетая
Материки и острова.

Она все подлинней и шире
В чреде земных надежд и гроз.
Мы – это мы сегодня в мире,
И в мире с нас
Не меньший спрос!

И высших нет для нас вселений –
Одно начертано огнем:
В большом и малом быть, как Ленин,
Свой ясный разум видеть в нем.

С ним сердцу нечего страшиться.
И в нашей книге золотой
Нет ни одной такой страницы,
Ни строчки, даже запятой,
Чтоб нашу славу притемнила,
Чтоб заслонила нашу честь.

Да, все, что с нами было, –
Было!
А то, что есть –
То с нами здесь!

И все от корки и до корки,
Что в книгу вписано вчера,
Все с нами – в силу поговорки
Насчет пера
И топора…

И правда дел – она на страже,
Ее никак не обойдешь,
Все налицо при ней – и даже
Когда молчанье – тоже ложь…

Кому другому, но поэту
Молчать потомки не дадут.
Его к суровому ответу
Особый вытребует суд.

Я не страшусь суда такого
И, может, жду его давно,
Пускай не мне еще то слово,
Что емче всех, сказать дано.

Мое – от сердца – не на ветер.
Оно в готовности любой:
Я жил, я был – за все на свете
Я отвечаю головой.

Нет выше долга, жарче страсти
Стоять на том
В труде любом!

Спасибо, Родина, за счастье
С тобою быть в пути твоем.

За новым трудным перевалом –
Вздохнуть
С тобою заодно.
И дальше в путь –
Большим иль малым,
Ах, самым малым –
Все равно!

Она моя – твоя победа,
Она моя – твоя печаль,
Как твой призыв:
Со мною следуй,
И обретай в пути,
И ведай
За далью – даль.
За далью – даль!

1955 г.

Анализ стихотворения Твардовского «Когда кремлевскими стенами…»

Повествователь «За далью – даль», которого «уводит память давних лет», не избегает сталинской темы. Она представляется одним из атрибутов, определивших картину современности. Осмыслению роли Сталина посвящена глава «Так это было». Ее ранняя версия появилась в 1955 г., окончательный вариант датирован 1960 г.

Поэт не упоминает имени вождя, вводя вместо него перифразы «сын востока», «грозный отец» и сравнения с божеством, «грозным духом». Его образ был близок понятию Родины и наполнялся священным смыслом, а всемогущая власть касалась «всех на свете главных дел». От внимательного повествователя не укроются особенности процесса сакрализации личности: правитель при жизни был настолько огражден от реальности, что представлялся земным богом, требующим поклонения и прославления.

Отношение граждан к своему вождю – отдельная тема для размышлений. Повествователь не берется судить соотечественников. Напротив, он позиционирует себя как член общества – лирического «мы». Вера, страх и боязнь наказания заставляли слагать славословия руководителю и восхищаться его мудрости и дальновидности.

Позиция автора отличается честностью и мужественностью. При помощи рефрена, дублирующего заглавие фрагмента, подчеркивается готовность признать ошибки современников, осознав их как свои собственные просчеты.

Формула, которая определяет сущность тоталитарного социума как отношение взыскательного авторитарного отца к детям, завершает авторские размышления над проблемой сталинизма. Лидер подобен суровому родителю, движение брови которого трактуется как непреложный закон. Показательно, что правильные или неправильные решения носителя абсолютной власти наделяются одинаковыми эпитетами «крутой» и «жестокий», демонстрирующими излюбленные методы управления.

Стремление покаяться соседствует с попытками объяснить покорное поведение общества. Масштабное строительство, победа над нацизмом, трудовые свершения – в обобщенном образе народного подвига есть и доля искренней веры в «непреклонность отчей воли», в ее неизменную правоту.

Изображение реакции общества на смерть вождя соответствует схеме отношений в патриархальной семье, заявленной ранее. Кончина государственного деятеля воспринимается как личная потеря. В этом же фрагменте появляются новые мотивы: лишившись строгой опеки, соотечественники получают шанс обрести самостоятельность, проявить ответственность и собственную «хозяйскую мудрость».

Автор: Александр Твардовский