«Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского» В. Маяковский
Было: социализм – восторженное слово! С флагом, с песней становились слева, и сама на головы спускалась слава. Сквозь огонь прошли, сквозь пушечные дула. Вместо гор восторга – горе дола. Стало: коммунизм – обычнейшее дело. Нынче словом не пофанфароните – шею крючь да спину гни. На вершочном незаметном фронте завоевываются дни. Я о тех, кто не слыхал про греков в драках, кто не читал про Муциев Сцевол, кто не знает, чем замечательны Гракхи, кто просто работает – грядущего вол.Было.Мы митинговали. Словопадов струи, пузыри идеи – мир сразить во сколько. А на деле – обломались ручки у кастрюли, бреемся стеклом-осколком. А на деле – у подметок дырки, – без гвоздя слюной клеить – впустую! Дырку не посадите в Бутырки, а однако дырки протестуют. «Кто был ничем, тот станет всем!» Станет. А на деле – как феллахи – неизвестно чем распахиваем земь. Шторы пиджаками на плечи надели. Жабой сжало грудь блокады иго. Изнутри разрух стоградусовый жар. Машиньё сдыхало, рычажком подрыгав. В склепах-фабриках железо жрала ржа. Непроезженные выли степи, и Урал орал непроходимолесый. Без железа коммунизм не стерпим. Где железо? Рельсы где? Давайте рельсы! Дым не выдоит трубищ фабричных вымя. Отповедь гудковая крута: «Зря чего ворочать маховыми? Где железо, отвечайте! Где руда?» Электризовало массы волю. Массы мозг изобретательством мотало. Тело масс слоняло по горе, по полю голодом и жаждою металла. Крик, вгоняющий в дрожание и в ёжь, уши земляные резал: «Даешь железо!» Возникал и глох призыв повторный – только шепот шел профессоров-служак: де под Курском стрелки лезут в стороны, как Чужак. Мне фабрика слов в управленье дана. Я не геолог, но я утверждаю, что до нас было под Курском голо. Обыкновеннейшие почва и подпочва. Шар земной, а в нем – вода и всяческий пустяк. Только лавы изредка сверлили ночь его. Времена спустя на восстанье наше, на желанье, на призыв двинулись земли низы. От времен, когда лавины рыже разжижели – затухавших газов перегар, – от времен, когда вода входила еле в первые базальтовые берега, – от времен, когда прабабки носорожьи, ящерьи прапрадеды и крокодильи, ни на что воображаемое не похожие, льдами-броненосцами катили, – от времен, которые слоили папоротник, углем каменным застыв, о которых рапорта не дал и первый таборник, – залегли железные пласты. Будущих времен машинный гул в каменном мешке лежит – и ни гу-гу. Даешь! До мешков, до запрятанных в сонные, до сердца земного лозунг долез. Даешь! Грозою воль потрясенные, трещат казематы над жилой желез. Свернув горы навалившийся груз, ступни пустынь, наступивших на жилы, железо бежало в извилины русл, железо текло в океанские илы. Бороло каких-то течений сливания, какие-то горы брало в разбеге, под Крымом ползло, разогнав с Пенсильвании, на Мурман взбиралось, сорвавшись с Норвегии. Бежало от немцев, боялось французов, глаза косивших на лакомый кус, пока доплелось, задыхаясь от груза, запряталось в сердце России под Курск. Голоса подземные выкачивала ветра помпа. Слушай, человек, рулетка, компас: не для мопсов-гаубиц – для мира разыщи, узнай, найди и вырой! Отойди еще на пяди малые, – отойди и голову нагни. Глаз искателей тянуло аномалией, стрелки компасов крутил магнит.Есть.Вы, оравшие: «В лоск залускали, рассорил Россию подсолнух!» – посмотрите в работе мускулы полуголых, голодных, сонных. В пустырях ветров и снега бред, под ногою грязь и лужи вместе, непроходимые, как Альфред из «Известий». Прославлял романтик Дон-Кихота, – с ветром воевал и с духами иными. Просто мельников хвалить кому охота – с настоящей борются, не с ветряными. Слушайте, пролетарские дочки: пришедший в землю врыться, в чертежах размечавший точки, он – сегодняшний рыцарь! Он так же мечтает, он так же любит. Руда залегла, томясь. Красавцем в кудрявом дымном клубе – за ней сквозь камень масс! Стальной бурав о землю ломался. Сиди, оттачивай, правь – и снова земли атакуется масса, и снова иззубрен бурав. И снова – ухнем! И снова – ура! – в расселинах каменных масс. Стальной сменял алмазный бурав, и снова ломался алмаз. И когда казалось – правь надеждам тризну, из-под Курска прямо в нас настоящею земной любовью брызнул будущего приоткрытый глаз. Пусть разводят скептики унынье сычье: нынче, мол, не взять и далеко лежит. Если б коммунизму жить осталось только нынче, мы вообще бы перестали жить.Будет.Лучше всяких «Лефов» насмерть ранив русского ленивый вкус, музыкой в мильон подъемных кранов цокает, защелкивает Курск. И не тщась взлететь на буровые вышки, в иллюстрацию зоологовых слов, приготовишкам соловьишки демонстрируют свое унылейшее ремесло. Где бульвар вздыхал весною томной, не таких любовей лития, – огнегубые вздыхают топкой домны, рассыпаясь звездами литья. Речка, где и уткам было узко, где и по колено не было ногам бы, шла плотвою флотов речка Тускарь: курс на Курск – эСэСэСэРский Гамбург. Всякого Нью-Йорка ньюйоркистей, раздинамливая электрический раскат, маяки просверливающей зоркости в девяти морях слепят глаза эскадр. И при каждой топке, каждом кране, наступивши молниям на хвост, выверенные куряне направляли весь с цепей сорвавшийся хаос. Четкие, как выстрел, у машин эльвисты. В небесах, где месяц, раб писателин, искры труб черпал совком, с башенных волчков – куда тут Татлин! – отдавал сиренами приказ завком. «Слушай! д 2! 3 и! Пятый ряд тяжелой индустрии! 7 ф! Доки лодок и шестая верфь!» Заревет сирена и замрет тонка, и опять засвистывает электричество и пар. «Слушай! 19-й ангар!» Раззевают слуховые окна крыши-норы. Сразу в сто товарно-пассажирских линий отправляются с иголочки планёры, рассияв по солнцу алюминий. Раззевают главный вход заводы. Лентами авто и паровозы – в главный. С верфей с верстовых соскальзывают в воды корабли надводных и подводных плаваний. И уже по тундрам, обгоняя ветер резкий, параллельными путями на пари два локомотива – скорый и курьерский – в свитрах, в кепках запускают лопари. В деревнях, с аэропланов озирая тыщеполье, стадом в 1000 – не много и не мало – пастушонок лет семи, не более, управляет световым сигналом. Что перо? – гусиные обноски! – только зря бумагу рвут, – сто статей напишет обо мне Сосновский, каждый день меняя «Ундервуд». Я считаю, обходя бульварные аллеи, скольких наследили юбилеи? Пушкин, Достоевский, Гоголь, Алексей Толстой в бороде у Льва. Не завидую – у нас бульваров много, каждому найдется бульвар. Может, будет Лазарев у липы в лепете. Обозначат в бронзе чином чин. Ну, а остальные? Как их слепите? Тысяч тридцать курских женщин и мужчин. Вам не скрестишь ручки, не напялишь тогу, не поставишь нянькам на затор… Ну и слава богу! Но зато – на бороды дымов, на тело гулов не покусится никакой Меркулов. Трем Андреевым, всему академическому скопу, копошащемуся у писателей в усах, никогда не вылепить ваш красный корпус, заводские корпуса. Вас не будут звать: «Железо бросьте, выверните на спину глаза, возвращайтесь вспять к слоновой кости, к мамонту, к Островскому назад». В ваш столетний юбилей не прольют Сакулины речей елей. Ты работал, ты уснул и спи – только город ты, а не Шекспир. Собинов, перезвените званьем Южина. Лезьте корпусом из монографий и садов. Курскам ваших мраморов не нужно. Но зато – на бегущий памятник курьерский рукотворный не присядут гадить вороны. Вас у опер и у оперетт в антракте, в юбилее не расхвалит языкастый лектор. Речь об вас разгромыхает трактор – самый убедительный электролектор. Гиз не тиснет монографии о вас. Но зато – растает дыма клуб, и опять фамилий ваших вязь вписывают миллионы труб. Двери в славу – двери узкие, но как бы ни были они узки, навсегда войдете вы, кто в Курске добывал железные куски.
1923
Анализ стихотворения Маяковского «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник…»
Индустриальные достижения народного государства автор считал достойным предметом художественного творчества. Свидетель великих свершений, истинный поэт сродни мастеру на «стройке наших дней». «Новое искусство» пишет о донском угле и бакинской нефти, вместе с пролетариатом поднимая республику «из грязи» и разрухи.
Небольшая поэма, посвященная рабочим, появилась под впечатлением новостей из Курской губернии. Весной 1923 г. исследователи, проводившие изыскания в районе Курской магнитной аномалии, получили первые итоги. Образцы руды показали высокое содержание железа. Вдохновленные результатами инженеры делали оптимистичные прогнозы, обещая лет через пять дать старт промышленной разработке месторождения.
Зачин произведения провозглашает ценность честного труда. Размышления лирического субъекта построены на антитезе прошлого и настоящего. На смену митингам, «словопадам» идей пришел «незаметный фронт» будней, главным героем которых становится не оратор, а труженик, «грядущего вол».
Отстояв независимость нового государства, его граждане столкнулись с экономическим упадком. Отвлеченные понятия кризиса и дефицита демонстрирует ряд вещных образов: обломанные ручки кастрюли, осколок стекла вместо бритвы, дырявая обувь. От бытовых предметов лирическое «я» переключается на «жар» разрухи в индустрии. Ведущим приемом здесь становится олицетворение. Каждый из образов напоминает живое существо, больное и молящее о помощи: «машиньё сдыхало», ржавчина «железо жрала», степные просторы «выли», а Урал «орал». Эффект поддерживается средствами звукописи, сконцентрированными в эпизоде.
Постепенно формулируется социальный заказ, выраженный в стилистике эпохи: «Даешь железо!» У лирического субъекта, управляющего «фабрикой слов», имеется оригинальная полушутливая теория происхождения железных залежей в Курской земле. Их появление – ответ «земли низов» на призыв нового общества. Подобно «машинью» и другим промышленным объектам, железо наделяется эмоциями и свойством к передвижению, выраженному комплексом глаголов типа «бежать», «течь», «ползти». Образы руды, томящейся под землей, и «красавца» –бурава, настойчиво стремящегося к затворнице, олицетворены в духе народных сказок.
Поэтизируя труд добывающих «железные куски», автор считает необходимым затронуть вопросы литературной полемики, попеняв жадному до славы «академическому скопу». Однако главной темой поэмы становится грандиозная панорама достижений красной металлургии, когда люди управляют прирученным хаосом.