«Рас – стояние: вёрсты, мили…» М. Цветаева

* * *

Б. Пастернаку

Рас – стояние: версты, мили…
Нас рас – ставили, рас – садили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.

Рас – стояние: версты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это – сплав

Вдохновений и сухожилий…
Не рассорили – рассорили,
Расслоили…
                Стена да ров.
Расселили нас, как орлов-

Заговорщиков: версты, дали…
Не расстроили – растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.

Который уж, ну который – март?!
Разбили нас – как колоду карт!

24 марта 1925 г.
Сборник «После России» (1922–1925).

Анализ стихотворения Цветаевой «Рас-стояние: версты, мили…»

Виртуозное владение языковыми средствами представлено в знаменитом произведении, созданном в 1925 г. и посвященном Пастернаку. Поэтесса разделяет слово, начинающее художественный текст, и простой прием влечет за собой поразительные результаты. Автор акцентирует семантику приставки, которая по ощущениям современников уже успела слиться с корнем. Возрождается внутренняя форма общеупотребительной лексемы, которую поддерживают существительные со значением мер длины, завершающие первую строку.

На протяжении всего текста приставка раз– (рас-) продолжает играть несвойственную ей роль семантической единицы, обозначающей отдаленность героини и адресата. Автор собирает 14 примеров приставочных глаголов, и все они имеют страдательный залог. Последнее обстоятельство порождает еще одну важную тему – противоестественного, насильственного разделения лирического «мы».

Эффект протяженности верст и далей усиливают средства звукописи с опорой на свистящий «с». Из оригинального сочетания фонетических, морфемных и лексических средств вырастает модель художественного пространства: герои находятся на разных полюсах, «концах земли», в «трущобах» земного мира.

Судьба пары, разъединенной против собственной воли, сравнивается с существованием сирот. На этом сравнения не исчерпываются: автор прибегает к неожиданной характеристике «орлы-заговорщики». В ней персонифицируется образ хищных птиц, символа вольной жизни. Здесь же возникает мотив, проясняющий логику неведомых сил, которые противодействуют объединению лирического «мы»: по одиночке мятежники странны и подозрительны, а вместе – опасны, способны изменить картину мира.

Лирическое «я» дает собственную трактовку творческого союза главных героев, называя его «сплавом» – в противовес господствующей тенденции разделять.

Развитие темы насильственных изменений обостряется во втором четверостишии, где говорится о распятии. Библейские аллюзии вносят эмоциональную составляющую в картину раздробленного мира: вынужденная разлука горька, тягостна, мучительна.

Драматический накал финальной части дополняется образом разбитой колоды карт. Он завершает сложный комплекс приемов, представляющих физическую невозможность союза героев. Силой авторских ассоциаций изображения, напечатанные на картах, соотносятся с образами сплава и распятия. Они демонстрируют диссонансы настоящего, способного испортить, изломать судьбы творческих личностей.